облака. С Темзы дует холодный ветер. И, конечно, стоит мне показать нос на
улицу, как начинается дождь. Щедрыми косыми  струями  он  хлещет  меня  по
спине, бешено барабанит по зонту, будто  хочет  пробить  его  насквозь,  и
обливает ноги как из ведра. Так что к Линде я являюсь  мокрый  до  костей,
несмотря на то, что зонт у меня - весьма реномированной марки.
     Линда в розовом купальном халате  открывает  мне  дверь  -  она  тоже
только что выкупалась, но в ванной.
     - О, вы тоже из-под душа, Питер! - восклицает она.  -  Оставьте  зонт
вот здесь, а плащ повесьте сушиться вот сюда.
     Я выполняю указания, тщательно вытираю  ноги  и  только  после  этого
вхожу в ее квартиру, совсем не приспособленную для приема  мокрых  гостей.
На нежно-голубом бобрике пола разбросаны белоснежные меховые шкуры -  мех,
конечно, искусственный,  -  но  топтать  их  просто  грех.  Лавируя,  я  в
несколько прыжков добираюсь ло кресла и  опускаюсь  на  такую  же  меховую
шкуру из нейлона; в этой квартире шкуры разбросаны не только по полу, но и
по дивану и креслам. Еще  во  время  первого  моего  визита  к  ней  Линда
сказала:
     - Когда я смотрю на них, эта темная квартира  кажется  мне  теплее  и
светлее. Солнце ко мне почти не заглядывает, и даже летом я зябну.
     Не считая изобилия нейлоновых  мехов,  обстановка  в  квартире  самая
обыкновенная. Првда,  у  стены  стоит  низенький  шкаф  с  весьма  сложной
стерео-радио-магнитофонной установкой с проигрывателем, и по  всему  холлу
разбросаны пластинки, груды пластинок. Но у кого в наше  время  нет  такой
установки. И кто в наши дни не  занимается  производством  современного  и
далеко не бесплатного продукта - шума.
     Хозяйка квартиры вступает в холл с огромным подносом в руках.
     - Питер! Помогите же мне, что это вы уселись!
     Я принимаю поднос,  заставленный  холодными  закусками,  колбасами  и
сырами, а Линда возвращается в кухню за чаем и кофе.
     - Что это - полдник  или  обед?  -  интересуюсь  я  просто  так,  для
информации, когда мы устраиваемся за низким столиком.
     - Лично я собираюсь слить и то и  другое  воедино,  -  объясняет  мне
Грей, намазывая тост маслом.
     Такое слияние - аномалия, которая стала привычкой для  мисс  Грей.  Я
прихожу к ней в ранний послеобеденный час, который для нее - раннее  утро.
С этой поры начинается ее день: хлопоты по хозяйству,  обход  магазинов  и
прочее; кончается же ее день тогда, когда порядочные  люди  видят  десятый
сон, самый сладкий, как любой десерт.
     -  Вы  что-то  сегодня  мрачны,  Питер,  -  замечает  Линда  к  концу
пиршества. - Что вас угнетает - плохая погода? Или вы вчера выпили лишнее?
     - Нет, такие мелочи меня не трогают. Меня беспокоят  некоторые  мысли
философского порядка. Например, мысль о смерти.
     Линда испытующе смотрит на меня. О, эти сине-зеленые глаза, в которых
так легко утонуть без следа! Но она пытается понять, кому  адресованы  мои
слова - ей или скрытому где-то поблизости микрофону.
     - И откуда у вас такие серьезные размышления?
     - Сам не знаю. Возможно, сама жизнь настраивает на  философский  лад.
Вчера, например, я на сантиметр разминулся со всеобщей доброй  тетушкой  -
смертью.
     И я коротко рассказываю Линде, что произошло накануне  между  мной  и
Райтом, заключая свой рассказ следующим заявлением:
     - Я не знал, что близость с вами придется  оплачивать  такой  дорогой
ценой. Что ж, это понятно. Женщина вашего уровня...
     - Не говорите глупостей, Питер! Между  мной  и  этим  Райтом  никогда
ничего не было! Вы слышите, абсолютно ничего!
     Я пожимаю плечами.
     - Это ваше дело. У меня нет оснований не верить вам. Но можно  любить
на расстоянии. И ревновать на расстоянии.
     - Чтобы Райт ревновал меня? - восклицает Линда.  -  Дорогой  мой,  вы
совершенно не в курсе дела! Наверное, вы один во всем квартале не  знаете,
что к чему. Всему свету известно, что Райт по уши влюблен в Бренду!
     - Всему свету, кроме Дрейка.
     - Я уверена, что Дрейк знает. Он просто закрывает на это глаза.
     - Не совсем, - замечаю я.  -  Если  судить  по  его  довольно  грубым
намекам тогда, вечером...
     Линда снова принимается за еду, вернее, за ее завершение в виде куска
шоколадного торта, увенчанного пышной шапкой крема.
     - Намеки Дрейка - составная часть его юмора, - замечает она.
     - А что, если шеф только подозревает Бренду и ничего не  знает  о  ее
связи с Райтом?
     - Ох, Питер, довольно, - неохотно отзывается Линда. - В конце концов,
Бренда - не принцесса Монако, чтобы столько говорить о ней.
     Наш разговор явно не по вкусу хозяйке, нетрудно угадать почему.  Она,
очевидно, не забыла, что все наши разговоры записываются на пленку,  и  не
желает раздражать шефа копанием в его личной жизни.  Но  я  не  прочь  его
подразнить - хотя бы просто для того, чтобы показать, будто не  подозреваю
о наличии в квартире Линды соответствующего устройства.
     - Я иду одеваться. Что  вы  хотите  послушать?  Поставить  что-нибудь
веселое? Отвлечетесь от грустных мыслей о всеобщей доброй тетушке.
     - Нет, не надо. От веселых  мыслей  у  меня  портится  настроение.  К
сожалению, грустная мелодия не в состоянии меня развеселить. Вообще,  всем
мелодиям я предпочитаю тишину.
     - Полная глухота  к  музыке!  -  констатирует  Линда,  направляясь  к
дальней части холла, служащей ей спальней.
     - Совершенно верно. У меня нет никакого влечениям к  песням.  Зато  к
певицам, особенно к некоторым...
     -  Молчите,  притворщик!  -  укоряет  меня  Линда  и  принимается  за
обременительное женское дело - одевание.
     Когда мы выходим на улицу, дождь уже  перестал.  Ветер  быстро  гонит
низкие мокрые тучи  далеко  за  горизонт.  Мы  пересекаем  Черинг-кросс  и
направляемся к Пикадилли.
     - Скажите, Питер, почему  Райт  решил  покончить  с  вами?  Ведь  его
ревность - это блеф! - интересуется моя спутница.
     - Почему же? Ревность Райта существует  на  самом  деле,  только  эта
ревность на служебной почве.
     - Вы собираетесь его вытеснить?
     - И не думаю!  Просто  сейчас  я  нужнее  Дрейку,  чем  Райт,  и  шеф
предпочитает обсуждать разные вопросы со мной, а не с ним.
     Линда долго молчит, молчу и я. Мокрый асфальт Шетсбери-авеню  блестит
под ногами. Линда первой нарушает молчание.
     - Я еще ни разу не спрашивала вас об этом. И вы, конечно,  можете  не
отвечать на мой вопрос. Неужели вы решили навсегда соединить свою жизнь  с
этим ужасным человеком, Питер?
     - "Навсегда... Соединить свою жизнь!" Оставьте эти высокие слова! Что
значит "навсегда"? И зачем  копаться  в  завтрашнем  дне,  когда  вы  сами
прекрасно знаете, что это завтра - штука весьма ненадежная?
     До самой площади Линда не раскрывает рта.
     - Нет, я не могу вас понять, - наконец произносит она. - Вы вторглись
в этот квартал и упрямо держитесь за него, будто решили покончить с  собой
и хотите выдать самоубийство за несчастный  случай.  Нет,  Питер,  честное
слово, я вас совсем не понимаю.


     На следующее утро меня снова вызывают к шефу  -  оказывается,  затем,
чтобы он мог выполнить высокогуманную и миролюбивую миссию.
     - Дорогой мой,  нужно  сгладить  конфликт  между  вами  и  Райтом,  -
заявляет он. - Я знаю, что кроме служебного долга у людей бывают и  личные
чувства, но я не желаю, чтобы одно мешало другому.
     - Лично я не имею ничего против вашего секретаря, -  поспешно  уверяю
я. - Особенно если он перестанет ломать себе голову над тем, как отправить
меня на тот свет.
     - Об этом не беспокойтесь, - рычит Дрейк. - Больше он  этим  вопросом
заниматься не будет. Мне очень приятно, что вы не  злопамятны,  Питер.  Вы
так же, как и я, Питер, принципиальны, но не злопамятны.
     Дрейк встает из-за письменного стола  и  наносит  традиционный  визит
вежливости передвижному бару, наливает в два стакана две почти  одинаковые
дозы и в оба стакана кладет кубики льда, которые берет  из  ведерка  прямо
пальцами, короткими и пухлыми, и предлагает  выпить  за  добрые  отношения
между служащими фирмы. Потом смотрит на часы и недовольно говорит:
     - Куда, к чертям, провалился Ал? Я еще полчаса назад  послал  его  за
Райтом.
     Дрейк идет к письменному столу и нажимает невидимую кнопку.  Никакого
результата.
     - И Боб куда-то запропастился, - с досадой констатирует он. - Сходите
к нему и велите сейчас же явиться ко  мне.  Вы  знаете  его  контору,  она
внизу, в подвале, где вы когда-то лечились от нервов.
     Выполняя указание начальства, я спускаюсь в подвал. В коридоре темно,
но из-под двери помещения, в котором я не так давно лечился от нервов (как
изволил выразиться шеф), просачивается свет. Нажимаю ручку двери и  вхожу.
На   меня   тут   же   обрушивается   что-то   тяжелое.   Очень   тяжелое,
распространяющее сильный запах сирени.
     Оправившись  от  удивления,  я  смотрю  на  пол.  У  моих  ног  лежит
бездыханное тело агента похоронного бюро Джона Райта.  Он  уже  не  сможет
присутствовать ни на чьих похоронах, кроме собственных.  Крови  не  видно.
Все сделано очень аккуратно, даже черный костюм потерпевшего не пострадал.
Судя по лиловым отпечаткам  на  его  шее,  смерть  наступила  от  удушения
платком или веревкой.
     Но я не судебный врач, и такие подробности меня  не  интересуют.  Вот
почему я спешу покинуть негостеприимную кладовку, не забыв стереть платком
следы пальцев с ручки двери.
     - Боба я  не  нашел,  -  сообщаю  я  шефу,  вернувшись  в  кабинет  с
зашторенными окнами. - Зато нашел Райта. Он в полном порядке, но мертв.  О
чем вы прекрасно знаете.
     - Прекрасно знаю? - Дрейк в изумлении поднимает брови. - Вы  странный
человек, Питер. Откуда мне  может  быть  известно  то,  что  происходит  в
подвале?
     Все-таки лицемерие имеет границы: он не спрашивает, отчего умер Райт,
только скорбно качает головой и произносит со вздохом:
     - Бедный Джон... Бедный мальчик...
     В дверь стучат. Вместо  того,  чтобы  прорычать  обычное  "войдите!",
Дрейк идет к двери и высовывает голову  в  коридор.  Невидимый  посетитель
что-то ему подает. Дрейк берет это  что-то  и  возвращается  к  столу,  по
дороге укоризненно грозя мне пальцем:
     - Ах вы, хитрец! Значит, вы и на  этот  раз  сумели  свести  счеты  с
противником! А всего пять минут назад убеждали меня, что ничего не  имеете
против Райта!
     И чтобы пояснить, о чем идет речь, Дрейк протягивает мне  фотографию,
только что вынутую из поляроидного аппарата: убийца  Питер  склонился  над
своей жертвой Джоном Райтом. Не  знаю,  кто  на  этот  раз  выполнил  роль
фотографа и где он прятался, за кроватью или  позади  ящиков  в  углу,  но
снимок сделан в идеальном фокусе. Очень красноречивый снимок.
     - Цена этому вещественному доказательству невелика, сэр, - безучастно
замечаю я.
     - Конечно, если бы вас  сфотографировали  в  самый  момент  убийства,
снимок был бы убедительнее, - соглашается Дрейк, - но  не  забывайте,  что
если  к  нему  приложить  снимок  вашего  предыдущего   преступления,   он
приобретет солидный вес.
     - И для чего вам эта новая фальшивка, сэр?
     - О,  фальшивка!  Вы  действительно  иногда  слишком  резки  в  своих
оценках, Питер! - заявляет Дрейк, убирая фотографию  в  сейф.  Покончив  с
этим, он поворачивается ко мне и разводит руками:
     - Зачем нужна? Не знаю.  Может  быть,  ни  за  чем.  Может,  она  еще
пригодится вам самому, друг. Я ведь вам уже говорил:  чем  крепче  держишь
человека в руках, тем больше можешь ему  доверять.  А  от  моего  доверия,
Питер, вы можете только выиграть.
     Дрейк лезет в кармашек и достает сигару. Но перед тем как  приступить
к обязательному ритуалу, смотрит на меня холодными  голубыми  глазками,  в
которых сверкают искорки неподдельной симпатии, и произносит:
     - Позвольте сделать одно неслужебное  замечание:  вы  ужасно  везучий
человек, Питер!
     - Возможно. Хотя в порядке неслужебного разговора я  должен  сказать,
что не вижу, в чем именно мое везение.
     - В том, что судьба привела вас сюда, на Дрейк-стрит. И что сам Дрейк
взял вас к себе в помощники. Потому что с этого дня, Питер, вы становитесь
моим  первым  помощником.  Личным  секретарем.  Шефом  канцелярии.  Лицом,
ответственным  за  секретные   операции.   Представляете,   какая   власть
сосредоточена в ваших руках?


     Моя огромная власть, разумеется, - миф, один из тех миражей, которыми
так любит развлекать себя мой шеф. И это к лучшему. Меня устраивает и  то,
что  финансово-бухгалтерские  и  контрольные   функции   покойного   Райта
возложены на лицо, о котором я до сих  пор  не  упоминал  по  причине  его
полного безличия. Это  управляющий  "Евы"  и  подлинный  обладатель  имени
Дональд Стентон, под которым мне удалось съездить на родину.
     Стентон  -  образцово-исполнительный  чиновник,  которые   необходимы
всюду, даже подпольный мир не может без них существовать, - ведь там,  где
заключаются сделки и идет счет деньгам, нужны образцово-честные и надежные
чиновники. Как у большинства его собратьев, педантизм Стентона  развит  за
счет воображения, а верность хозяину заменяет приверженность к  каким-либо
нравственным принципам. Важно не то, откуда берутся деньги, а сколько  их;
важен не характер сделок, а содержание в полном порядке  счетов  и  прочей
документации. Стентону все равно, чьи дела вести  -  публичного  дома  или
филиала банка; все равно,  кому  платить  законные  проценты  -  солисткам
стриптиза или торговым посредникам; все равно, какие  приходы  заносить  в
бухгалтерские книги - от продажи гашиша или продажи картошки. Такого  рода
подробности не имеют ничего общего с его служебным долгом.
     - Вам не страшно занимать  место  человека,  умершего  насильственной
смертью? - интересуюсь я, встретив его  сразу  после  вступления  в  новую
должность.
     - Насильственная смерть, мистер Питер, связана не столько  с  местом,
сколько с индивидом, занимавшим его, - назидательно говорит Стентон, часто
моргая розовыми глазками альбиноса. - Есть люди, в силу  своего  характера
предрасположенные к насильственной смерти, и есть другие люди, которые  не
страдают таким предрасположением. Я принадлежу к последним, мистер Питер.
     В чем я не сомневаюсь. Поступи Стентон на службу к людоеду, ему и там
нечего было бы опасаться насильственной смерти. Потому что даже людоеду  -
если таковые существуют - нужны верные, педантично аккуратные  и  лишенные
высоких амбиций люди, которые готовы за скромное вознаграждение всю  жизнь
заниматься сложением и вычитанием.
     Итак,  управляющий  "Евы"  каждый  день  является  на  нашу  улицу  и
выполняет свои обязанности, но  всем  известно,  что  он  ни  на  йоту  не
возвысился в иерархии фирмы. Возвысился я. И хотя, по свидетельству Дорис,
на Дрейк-стрит много такого, о чем не говорят, всем и без слов  ясно,  что
настоящий помощник Дрейка - это я, Питер. И вся  эта  мелкота  -  продавцы
марихуаны, торговцы порнографическим товаром, сутенеры,  азартные  игроки,
вышибалы и официанты, которые еще вчера меня почти  не  замечали,  сегодня
при встрече спешат засвидетельствовать почтение улыбкой или  приветствием.
И если прилюдно не говорят, то уж с глазу на глаз наверняка  шушукаются  о
том, какой ловкач этот Питер, который так здорово умеет убрать соперника с
пути.
     Эта  репутация,  естественно,  не  кружит  мне  голову  и  отнюдь  не
беспокоит меня. Тем более что убийство Райта  никто  даже  не  расследует.
Чтобы начать следствие, нужен труп. А трупа нет. Наверное, беднягу отвезли
в багажнике машины на берег Темзы и сдали на попечение рыбам. И  хотя  все
знают об исчезновении данного лица, и  хотя  это  происшествие  обсуждают,
некому довести его до знания властей. А раз властям  ничего  не  известно,
откуда же быть следствию.
     - О мистер  Питер,  здесь  кое-кто  говорит...  мне  как-то  неудобно
повторять,  что  говорят  люди,  -  признается  однажды   вечером   Дорис,
приглашенная на стаканчик виски в мой номер.
     Бедняжка совсем теряется, и я говорю:
     - Говорят, что я убил Райта, верно?
     - Ну, не так  грубо,  но  многие  считают,  что  вы  замешаны  в  его
исчезновении.
     - И вы им верите?
     - Нет, что вы, мистер Питер! - решительно возражает Дорис. - Если  бы
я им верила, разве я сидела бы сейчас здесь с вами?
     - Рад это слышать. Вы правы, как всегда: у меня нет ничего  общего  с
исчезновением Райта, хотя я желаю его не больше, чем все остальные. Вообще
мне кажется, что здесь, в нашем квартале, только  один  человек  расстроен
этой историей.
     Дорис, добрая душа, тут же прижимает палец к губам и говорит:
     - Тс-с-с, мистер Питер!
     - А что "тс-с-с", - пренебрежительно машу я рукой. - В конце  концов,
его уже нет, и сделать ему ничего нельзя.
     - Его-то нет, но она здесь, - напоминает Дорис. - А раз она здесь,  о
ней могут вспомнить и призвать к ответу.
     - Дорогая Дорис, вы неисправимый романтик! Неужели  вы  думаете,  что
мистер... сами знаете, кто, не догадывался  о  приключениях  мисс...  сами
знаете кого?
     - Ну, мистер Питер, я не так  уж  наивна.  Конечно,  догадывался.  Не
только  догадывался,  а  просто  знал.  Моя  приятельница,  хозяйка  отеля
"Селект", мне говорила, что эта самая мисс даже специально держала комнату
в том самом доме, где  находится  косметический  салон.  Хитро  придумано,
правда? Будто идет к косметичке, а сама...
     - Комбинация удачная.
     - Конечно. Но мистер... сами знаете, кто, все-таки узнал об этом.  Он
просто закрывал на все глаза.
     - Ну вот, видите?
     - Что тут видеть? Дело в  том,  мистер  Питер,  что  эта  самая  мисс
никогда не принимала в этой комнате Джона Райта.
     - Ну, этого вы знать не можете.
     - Вот и ошибаетесь, мистер Питер, - хитро улыбается  Дорис.  -  Знаю,
причем достоверно. От той же приятельницы. Потому что мисс  встречалась  с
Райтом именно в отеле "Селект" и приходила туда через черный ход...  Хитро
придумано, правда? Уж про это-то никто не знал,  даже  я,  и  приятельница
посвятила меня в эту тайну только недавно, после того как Райт исчез.
     - Зачем столько предосторожностей? - недоумеваю я. - Раз  он  знал  о
других ее связях, какая разница, узнал бы он про Райта или нет.
     - Огромная  разница!  -  уверяет  меня  Дорис.  -  Огромная!  Он  мог
закрывать глаза на случайные встречи со случайными людьми, но  никогда  не
стал бы терпеть такое от собственного подчиненного! Вы же знаете, что он -
человек дисциплины.
     Это верно.  И  вообще  мне  кажется,  что  Райт  пал  жертвой  правил
поведения и внутренного распорядка, причем не столько по пункту "Не убивай
коллегу своего", сколько по пункту "Не пожелай приятельницу шефа  своего".
Я даже допускаю, что наш разговор с Линдой, записанный на пленку, послужил
решающим поводом для расправы. В противном случае экзекуция совершилась бы
раньше: Дрейк не из тех, кто любит откладывать на завтра.
     Проблемы отношений Бренды и шефа не особенно меня занимают, и если  я
завожу беседу с Дорис на эту тему, то делаю это потому, что мисс Нельсон в
последние дни, то есть после исчезновения Райта, вдруг изменила  отношение
ко мне.
     Началось с того, что она стала  замечать  меня  при  встрече  и  даже
дружески улыбаться, тем самым наводя меня на размышления. И я размышляю. А
чем больше размышляю, тем яснее понимаю, что я вовсе не хочу  отправляться
вслед за Райтом в горные селения и райские кущи.
     Возможно, мисс Нельсон считает естественным поддерживать  связи  -  я
хочу сказать интимные связи - с секретарем и помощником  Дрейка,  будь  то
Райт или хитрый Питер; может быть, она даже считает такие связи неписаными
обязанностями указанного помощника... А может, ее интерес к моей  скромной
особе вызван совсем другими причинами, как знать! Но  я  твердо  уверен  в
одном: ее  внимание  ко  мне  весьма  обременительно,  особенно  если  она
пр