более низкой категории, а дальше я
буду спускаться все ниже и ниже, пока не останется последняя  возможность:
петь в портовых барах, где никогда не  знаешь,  кем  тебя  там  считают  -
певицей или проституткой.
     Она  съедает  еще  одну  ложечку  начавшего  таять  лакомства,  затем
отодвигает мороженое в сторону и достает из пачки сигарету.
     - А я не хочу опускаться до  портовых  баров,  Питер.  Может,  мне  и
придется спуститься чуть пониже, но я не желаю падать так низко.
     Я щелкаю зажигалкой. Линда закуривает, потупив голову. В это  позднее
послеобеденное время воскресная  улица  почти  совершенно  безлюдна.  Мимо
проходит парочка - то ли влюбленные, то ли  молодые  супруги,  между  ними
плетется ребенок, как и мы уставший от длинной праздничной прогулки; затем
появляются старик со старухой. Оба в черном, как будто уже приготовились к
собственным похоронам, они так осторожно передвигают ноги,  словно  боятся
нечаянно поскользнуться и тем  самым  приблизить  это  печальное  событие.
Воскресный день. Скука. Воскресная скука.
     - Кроме голоса, Линда, вы обладаете довольно приятной  внешностью.  Я
стараюсь не говорить вам об этом, чтобы вы не очень задирали нос.
     - Ну и что же? Думаете, внешность сохраняется дольше, чем голос?
     - Нет, я  просто  хочу  сказать,  что  вы  могли  бы  подыскать  себе
что-нибудь  получше  портового  бара;  мне  кажется,  с  вашей  внешностью
довольно просто устроиться на работу секретаршей.
     - Я думала об этом, - говорит Линда. - А вы  знаете,  сколько  женщин
мечтает занять такое место? Даже если я когда-нибудь рискну  искать  такую
работу, не думаю, чтобы у меня - при моих деловых качествах - были  особые
шансы.  Для  этого,  Питер,  нужно  быть  совсем  молоденькой  или  же   в
совершенстве владеть пишущей машинкой и тайнами стенографии. А у  меня  не
будет ни того ни другого.
     Я вынужден умолкнуть, так как не могу  придумать  ничего  другого.  К
счастью, Линда сама приходит мне на выручку:
     - У меня такое предчувствие, что в конце концов я стану  учительницей
в  каком-нибудь  глухом  местечке.   Закончу   на   сэкономленные   деньги
педагогические курсы  и  стану  сельской  учительницей.  По  вечерам  буду
смотреть телевизор и вязать теплый свитер на зиму. Что мне еще остается?
     - Жалко хорошую песню, - говорю я как бы  про  себя.  -  До  сих  пор
помню, как решительно отвергали вы у себя на дансинге завтрашний  день.  А
теперь вдруг вижу, сколько горечи доставляют заботы об этом самом завтра.
     - Не путайте театр с жизнью, Питер! Если  театр  станет  походить  на
жизнь, люди перестанут посещать спектакли.
     Голос ее звучит устало. Высокомерная самонадеянная женщина,  какой  я
ее всегда представлял, вдруг сбросила привычную маску и  предстала  передо
мной в  своем  истинном  облике  -  героиней  поражений  и  разочарований,
заплутавшей в лабиринте большого  города.  Она  с  недоверием  и  тревогой
смотрит туда, где в сумраке теряется конец улицы.
     Оказывается, в песне действительно все сказано  правильно.  Поскольку
мы не знаем, что будет с нами завтра, может быть, завтра всех нас не  ждет
ничего, кроме черного мрака.
     - Кажется, нам пора,  -  слышу  я  голос  Линды.  Мне  нужно  немного
отдохнуть перед представлением.


     Несмотря на полдень, солнце светит так  тускло,  что  кажется,  будто
только-только наступил рассвет. В  такую  погоду  Дрейк-стрит  еще  больше
напоминает длинный и мрачный  коридор.  Человек,  на  которого  направлено
сейчас все мое внимание,  стоит  в  дверях  нашей  штаб-квартиры.  Вот  он
раскрывает зонт и идет в сторону широкой улицы. Моросит мелкий дождь.
     Я оставляю свой наблюдательный пункт, и когда  Ларкин  проходит  мимо
кафе, быстро выхожу на улицу. С тоскливым  чувством  я  провожаю  взглядом
удаляющегося мужчину с зонтом, но идти следом не решаюсь. В  любую  минуту
меня может вызвать Дрейк. Удивительно, что он этого еще не сделал.
     Поворачиваю в противоположную сторону и вхожу в  книжный  магазин.  В
помещении, как всегда в этот час, толпятся мужчины, жаждущие если не живых
женщин, то хотя бы их изображения. Все эти господа стоят  молчаливо,  даже
несколько торжественно, будто находятся в церкви, где почему-то не принято
снимать шляпу. Они стоят, вдев ручки зонтов в карманы одежды,  потому  что
так им легче листать журналы с цветными снимками пышных  красавиц.  Стоят,
касаясь локтями друг друга,  -  и  каждый  замкнулся  в  себе  и  в  своих
сексуальных видениях.
     Я пересекаю помещение и вхожу в  заднюю  комнату,  где  продавец  как
всегда в минуты, когда ему не приходится обслуживать клиентов, погружен  в
чтение "Диалогов" Платона.
     - Добрый день, мистер Оливер!
     - Добрый день, мистер Питер!
     Мужчина откладывает  в  сторону  книгу,  окидывает  меня  дружелюбным
взглядом и произносит следующую дежурную фразу:
     - Хотите кофе, мистер Питер? Еще горячий.
     - С удовольствием.
     Мистер Оливер отходит к небольшому  столику,  стоящему  в  углу,  где
возвышается на своем  обычном  месте  стеклянная  колба,  и  через  минуту
возвращается с миниатюрным подносом, в центре которого  красуется  большая
фаянсовая чашка, над ней и в самом деле клубится пар.
     - Сигару, мистер Оливер?
     Ритуал требует, чтобы книгопродавец сказал в ответ "с удовольствием",
что он и делает без заминки. Я пробую сваренный в пробирке кофе и мысленно
сравниваю его с только что выпитым "эспрессо", в то время как мой приятель
(правда, с меньшим изяществом, чем  мой  шеф)  снимает  обертку  со  своей
"Роберт Бернс" и закуривает.
     В  этот  момент  в  окошке  показывается  голова  Фрэнка,   парнишки,
собирающего деньги с клиентов, толпящихся в соседнем заведении.
     - Один господин спрашивает, получит ли он скидку, если  купит  десять
номеров "Эроса".
     - Вам хорошо известно, Фрэнк, что мы не  делаем  скидки,  -  отвечает
мистер Оливер. - Постарайтесь объяснить господину, что это не  зависит  от
доброй воли, здесь дело принципа.
     - Я думаю, он возьмет их и без скидки, - успевает сказать помощник до
того, как исчезнуть.
     - Конечно, возьмет, - утвердительно кивает  головой  продавец.  -  Но
если вы предложите ему купить  сочинения  Шекспира  даже  за  полцены,  он
обязательно покажет вам спину.
     - Люди не нуждаются в потрясающих драмах, - отвечаю я  примирительным
тоном. - Сколько угодно таких драм они наблюдают в жизни. Кстати, одна моя
знакомая говорит, что если искусство будет походить на жизнь...
     - Ну а секс? - прерывает меня мистер Оливер, вынимая изо рта  сигару.
- Неужели в жизни  нет  секса?  Или  все  эти  безнравственные  снимки  не
делаются с натуры?
     - Да, но это инсценировки - одним словом, фальшь.
     - Вот именно - фальшь! - довольным тоном  говорит  продавец  книг.  -
Этим господам нужно не искусство, а фальшь. Все они  мечтают  о  фальшивом
искусстве, скажу я вам, сэр, и о фальшивой жизни.
     - Две-три минуты он молча курит, потом опять вынимает сигару изо  рта
и произносит с пафосом, в котором звучат нотки скорби:
     - Подумать только: и эти люди - потомки великого Кромвеля!
     В это время  дверь  комнаты  распахивается  и  на  пороге  появляется
горилла, вернее - Ал.
     - Вас требует к себе шеф, мистер, - сообщает мне эта человекоподобная
обезьяна.
     Попутно говоря, с некоторых пор обе обезьяны, Боб и  Ал,  как  и  все
остальные представители фауны Дрейк-стрит, разговаривают со мной  довольно
вежливо,  насколько  это  им  под  силу,  и  даже  вместо  издевательского
обращения "сэр" прибегают к нейтрально-вежливому "мистер".
     Шеф встречает меня, можно сказать, радушно.
     - Куда это вы запропастились, дружище? Я уже  начал  волноваться,  не
случилось ли с вами чего.
     - Со мной все в порядке, - успокаиваю  я  его.  -  Я  был  у  мистера
Оливера.
     - Вы  огорчаете  меня,  Питер.  Торчать  в  магазине,  где  продается
порнографическая  дрянь,  в  то  время  как  в  пяти  шагах  отсюда  живет
очаровательная мисс Грей!
     - Просто зашел выпить чашку кофе.
     - Чашку кофе? В такую пору? Нет, вы и впрямь огорчаете меня. Да  ведь
сейчас время пить не кофе, а виски,  шотландское  виски,  Питер.  Об  этом
написано во всех сводах правил хорошего тона.
     С этими словами мистер Дрейк выбирается  из-за  письменного  стола  и
идет к передвижному  бару,  чтобы  наглядно  продемонстрировать  отдельные
пассажи  правил  хорошего  тона,  позаимствованные,  главным  образом,  из
раздела "Как пить виски".
     - Ну, что новенького? - вопрошает шеф, после того как мы подкрепились
шотландским виски, и  смотрит  на  меня  с  затаенной  радостью  человека,
отлично понимающего, что новеньким поделиться может именно он,  а  не  его
собеседник.
     В действительности же новость известна и мне, причем я узнал  ее  еще
прошлой ночью, когда, принеся домой очередную рекламную листовку и  нагрев
ее до нужной температуры, прочел слова:
     "Пропущен второй груз через Вену. Содержание три килограмма героина".
Несмотря на это, я отвечаю с полным равнодушием:
     - Ничего, все то же самое. Разве что вот погода опять испортилась.
     - Для кого испортилась, а  для  кого  улучшилась,  -  глубокомысленно
замечает Дрейк.
     И опять  смотрит  на  меня  взглядом,  в  котором  сквозит  с  трудом
скрываемое торжество.
     - Я должен сообщить вам, Питер, нечто весьма приятное. Вторая  партия
груза недавно получена в Вене. На этот раз речь идет вовсе не о крахмале.
     - Сколько килограммов? - деловито спрашиваю я. - Десять?
     - Не будьте таким ненасытным! - шеф грозит мне  пальцем.  -  Жадность
многих сгубила. Пока только два килограмма. Но  не  крахмала,  а  героина.
Надеюсь, вы понимаете разницу и не разучились считать в уме!
     - Да, я все подсчитал, - недолго думая говорю я. - И не  вижу  особой
причины лить слезы радости.
     - Но ведь  это  пять  тысяч  фунтов,  Питер!  То  есть  десять  тысяч
долларов! Нет, я не допускал, что ваша жадность не знает границ...
     Он потрясенно качает головой и спешит утешить себя глотком виски. А у
меня нет никакого желания сказать ему, что, по моим сведениям,  вес  груза
не два, а три килограмма. Что же касается фунтов и долларов, то  названная
Дрейком сумма не призводит на меня впечатления, меня тревожат вещи другого
характера.
     - Согласитесь, мистер  Дрейк,  что  указанная  вами  сумма  не  может
показаться фантастической даже для такого бедняка, как я. Вы также  должны
учесть, что эта сумма стоила мне немалых испытаний.
     - Но ведь  это  только  первый  гонорар,  Питер!  Первая  прибыль  из
длинной, возможно, даже очень длинной серии прибыльных операций.
     - Вы ошибаетесь, сэр. Эта операция - первая и последняя. Именно этого
вы никак не можете понять.
     - Вы, наверное, опять  решили  портить  мне  настроение  рассказом  о
фараоне и трех предателях, - с досадой бормочет Дрейк.
     - Не о трех, а об одном из трех. Ларкин...
     - Ларкин только что был здесь, - прерывает меня шеф. - И  должен  вам
сказать, он очень доволен ходом событий. И готов сбыть  за  океаном  любые
количества, которые мы ему предложим.
     - Там, на Востоке, за товар платите вы, не так ли?
     - Естественно. Не вы же.
     - И если ваш товар каким-то образом исчезнет, убытки потерпите вы,  а
не Ларкин, так ведь?
     Я веду весьма рискованную игру. Но теперь, когда первый груз  героина
прошел через границы моей страны,  времени  на  раскачку  не  остается.  Я
выбираю путь обдуманного риска.
     - Ларкин потеряет прибыль от операции, - говорит шеф после  короткого
размышления.
     - Вот именно. Потеряет то, чего  у  него  нет,  в  то  время  как  вы
потеряете собственный капитал.
     - Но сами рассудите, Питер, - терпеливо убеждает меня Дрейк, - Ларкин
не может быть заинтересован в потере прибыли.
     - Конечно, нет, - соглашаюсь я. - Но только в том случае, что  он  на
самом деле является тем, за кого  себя  выдает:  контрабандистом,  который
действует  от  своего  имени  и  которого  интересует  только  прибыль.  А
представьте себе, что этот ваш Ларкин действует не по своей инициативе,  а
по приказу какой-либо инстанции, вовсе не заинтересованной  в  том,  чтобы
ввозить в штаты наркотики. Что тогда?
     - Что тогда? - эхом отзывается шеф.
     Он почесывает в своем рыжем затылке  -  жест  человека,  попавшего  в
затруднительное положение, - и говорит:
     - Прежде  чем  задавать  такой  вопрос,  нужно  иметь  основания  для
подобных подозрений.  Дайте  мне  такие  основания,  Питер,  и  я  тут  же
соглашусь с вами.
     - Допустим, что пока я не могу  их  дать.  И  что  буду  в  состоянии
сообщить их позже. Но должны же вы располагать какими-нибудь сведениями  о
Ларкине. Вы уверены в их полноте и достоверности? Застрахованы  ли  вы  от
опасности, что Ларкин связан с какой-либо инстанцией?
     - Я полагаю, Питер, вы не ждете сейчас от меня, чтобы я ознакомил вас
с досье моих людей, - говорит шеф с коротким хриплым смешком. - Нет, я  не
сделаю этого, не  то  вы  умрете  со  скуки.  Могу  вас  заверить,  что  я
позаботился о  необходимой  проверке  и  постарался  получить  нужную  мне
информацию.
     С этими словами, призванными успокоить как меня, так и  самого  себя,
Дрейк запускает руку в кармашек и вынимает традиционную сигару.
     - Не знаю, читаете ли вы, мистер Дрейк, журналы и разные книжки, но я
иногда их почитываю и могу, в свою очередь, поделиться  с  вами  тем,  что
когда такой человек, как Ларкин, готовится провести операцию,  аналогичную
той, о которой мы говорим, он заранее подготавливает себе легенду со всеми
подробностями, и цель  этой  легенды  -  обеспечить  вам  возможность  для
получения  всесторонней  информации  и  тем  самым  отвести  от  себя  все
подозрения.
     - Мне известно об этом, Питер, хотя я и не читаю  книжек,  -  говорит
Дрейк, обрезая кончик сигары. - Не стоит нажимать на мой клапан недоверия,
поскольку, как вы уже, наверное, успели  заметить,  этот  клапан  работает
безостановочно. Я вам уже сказал: дайте мне хотя бы одну серьезную  улику,
и я тут же поддержу вас.
     - Хорошо, мистер Дрейк. Я дам вам такие улики. Клянусь, что я вам  их
предоставлю, - решительно заявляю я.
     Дрейк в это время энергично раскуривает сигару,  что  не  мешает  ему
окинуть меня испытующим взглядом, как бы взвешивая, действительно ли я так
уверен в себе или только делаю вид.
     - Однако вы должны снабдить меня известными средствами, чтобы  я  мог
добраться до улик, - добавляю я.
     - Какими средствами? - шеф удивленно поднимает брови.
     - Не денежными. Мне придется хотя бы несколько  дней  не  спускать  с
Ларкина глаз, а для этого  я  должен  знать,  где  он  остановился,  чтобы
поселиться неподалеку.
     - Идет. - Дрейк делает широкий жест рукой. - Ларкин живет в гостинице
"Сплендид", а гостиница принадлежит моим людям. Если  хотите,  могу  снять
для вас один из соседних номеров.
     - Это решает проблему. Остается экипироваться кое-какими техническими
приспособлениями.
     - Должен предупредить вас, чтобы вы действовали как можно осторожнее,
- говорит шеф. - Американец ни в коем случае не должен знать, что  за  ним
ведется наблюдение. Я даже думаю, что раз уж так  необходимо  организовать
слежку, то лучше поручить это дело кому-нибудь другому.  Ведь  Ларкин  вас
может узнать, Питер.
     - Не беспокойтесь, - заверяю я Дрейка. - Я не хочу перекладывать свою
работу на чужие плечи, ведь я отвечаю головой за возможный провал, не  так
ли?
     -  Ну,  прямо-таки  сразу  "головой"!  Вы  и  впрямь  огорчаете  меня
постоянным брюзжанием, - прерывает меня  Дрейк.  -  Я  не  имею  намерений
снимать с вас голову. Особенно сейчас. Можете быть уверены, Питер, до  тех
пор, пока функционирует канал, будете функционировать и вы.
     - В таком случае, я думаю, все в порядке.
     - Действуйте, дружище, действуйте, - подбадривает  меня  шеф  не  без
тени иронии. - Зайдите к Стентону, он все сделает.
     А перед самым моим уходом он добавляет:
     - Кстати, что касается технических приспособлений. Не думайте, что  я
не читаю книг. Если бы Ларкин имел  в  "Сплендиде"  хоть  один  интересный
разговор, содержание его давно было бы известно старине Дрейку.


     Должен признаться, последняя реплика в  какой-то  мере  охладила  мой
энтузиазм. Но только в какой-то мере.
     Конечно же, шеф, врожденная подозрительность  которого  и  впрямь  не
нуждается в стимулирующих инъекциях, не мог не организовать наблюдения  за
Ларкиным, включающего, как я думаю, слежку  на  улице  и  подслушивание  в
номере.  Короче  говоря,  к  Ларкину,  видимо,  были   применены   те   же
элементарные способы, что и к  моей  особе.  Плохо  только,  что  все  это
оказывается абсолютно безрезультатным, когда имеешь дело  с  таким  типом,
как Ларкин, у которого хватает опыта, чтобы обезопасить  себя.  И  вообще,
тот факт, что шеф приказал установить  в  гостинице  микрофоны,  вовсе  не
означает, что номер американца действительно  прослушивается.  Этим  делом
надо заняться мне самому, и оно непременно должно принести плоды, раз уж я
так торжественно пообещал  вывести  Ларкина  на  чистую  воду.  И  если  я
провалюсь, мне несдобровать.
     Стентон снимает мне номер в гостинице рядом с  номером  интересующего
меня субъекта.  Я,  естественно,  регистрируюсь  под  вымышленным  именем.
Заручившись рекомендательным письмом того же  Стентона,  я  посещаю  некую
торговую фирму, производящую специальные приспособления, и получаю в  свое
пользование необходимую мне аппаратуру. К  сожалению,  фирма  все  еще  не
располагает средствами, позволяющими человеку стать невидимым. А для  меня
очень важно быть невидимым для Ларкина. Причем не столько  из-за  опасений
Дрейка, сколько по личным соображениям.
     По этой причине при входе и выходе из гостиницы я прибегаю к  сложным
маневрам, описывать которые скучно, но пренебрегать которыми  не  следует,
не то я рискую столкнуться нос к носу с американцем где-нибудь в гостинице
или у ее подъезда.
     Обеспечить подслушивание и наблюдение за соседним номером - для  меня
детская забава, хотя, с другой стороны, ожидать каких-либо результатов  от
детской игры несерьезно. Итак, выждав достаточно долгое время  после  того
как Ларкин вернулся к себе и лег спать, где-то около  трех  часов  ночи  я
осторожно  выхожу  в  коридор  и  позволяю  себе  на  время  унести  туфли
американца. Сделать это проще простого, поскольку, как известно,  обувь  в
гостиницах на ночь выставляется в коридор, чтобы прислуга могла  вычистить
ее ранним утром.
     Следующая часть операции немного  посложнее,  но  я  вооружился  всем
необходимым для  подобной  работы  и  могу  без  излишней  самонадеянности
утверждать, что успешно справлюсь с задачей.  Американец  носит  добротные
туфли фирмы "Бали" с  резиновым  каблуком  и  на  резиновой  же  подметке,
причем, несмотря  на  средний  рост,  Ларкин  носит  обувь  сорок  шестого
размера. Впрочем, это его забота. Моя  забота  -  отклеить  каблук  правой
туфли, сделать в  резине  вмятину  и  вмонтировать  в  нее  микрофон.  Для
обеспечения лучшего качества звука я вставил  миниатюрную  трубочку,  едва
видимое острие которой выходит в  той  части,  где  каблук  соединяется  с
кожаным  верхом.  Затем   соответствующим   клеем,   рекомендованным   мне
специалистами, я приклеил каблук на прежнее место  и  окинул  свою  работу
придирчивым взглядом.
     Естественно,  если  человек  решит  исследовать  туфлю   под   лупой,
миллиметр за миллиметром, то не  удивительно,  что  он  сможет  обнаружить
слегка выступающий кончик трубочки. Но кто же рассматривает свою обувь под
лупой?  А  приспособление  это  столь   микроскопично,   что   практически
невозможно обнаружить его невооруженным глазом.
     На следующий день я начинаю вести  за  американцем  слежку  с  самого
утра, держась к нем