сь, вам не приходит в голову, что это я его ввел...
     - Конечно, нет, но...
     - Существуют очень простые приспособления, при помощи  которых  можно
повернуть ключ снаружи. Ясно?
     - Понимаю.
     - Марк никогда не ворвался бы к вам, если  бы  вы  заперли  дверь  на
засов.
     - Да, но он тогда подкараулил бы меня на лестнице, - замечает не  без
основания мисс Грей, - и расправился бы со мной в  ваше  отсутствие...  до
того, как вы бы успели вмешаться...
     - Возможно. Но все это в прошлом. Чем скорее вы о нем  забудете,  тем
лучше.
     И, чтобы отклонить ее мысли в другом напрвлении, я замечаю:
     - Позаботьтесь как можно скорее о завтрашнем дне, наперекор тому, что
говорится в припеве этой вашей песенки. Что вы скажете, например, о  своем
возвращении в "Еву"?
     - Почему бы и нет? Вы же  знаете,  Питер,  я  не  располагаю  богатым
выбором.
     И мы идем на нухню поискать чего-нибудь к ужину.
     Мое  появление  на  Дрейк-стрит  утром  следующего  дня   равносильно
подлинному триумфу, хотя триумф лишен шумовых эффектов.  Не  знаю,  как  и
почему, но все здесь вдолбили себе,  что  это  я  ликвидировал  Дрейка,  в
результате я окружен ореолом не  только  победителя,  но  и  освободителя,
поскольку все местное население не  испытывало  к  покойному  шефу  других
чувств, кроме страха и скрытой неприязни. Когда я вхожу  в  кафе  на  углу
выпить кофе и удостовериться, что красавица с афиши на  месте,  посетители
приветствуют меня радостными улыбками. Когда я заглядываю к моему приятелю
мистеру Оливеру, он долго и взволнованно трясет мою правую руку, словно  я
только что вернулся с поля брани, увенчанный лаврами. И  когда  я  иду  по
улице к главной квартире,  мелкие  шулеры  и  контрабандисты  с  уважением
приподнимают шляпы, несмотря на дождик, который медленно моросит  с  чисто
британским упрямством.
     Сама Главная квартира не очень изменилась с того памятного дня,  если
не считать небольшой подробности, что на лестнице уже не дежурят  ни  Боб,
ни Ал и что бутылки, которыми уставлен передвижной бар в кабинете, все  до
одной пусты. Остальное все  на  месте,  поскольку  обстановка,  включая  и
опущенные шторы, принадлежала собственнику квартиры, а мистер Дрейк был не
более чем довольно обременительным съемщиком.
     Не успел я устроиться за  письменным  столом,  чтобы  проверить,  как
выглядит мир с точки зрения старины Дрейка, как в  дверь  постучали,  и  в
комнату вошел Стентон. Можно было бы сказать "вечный Стентон" - уж ему  во
всяком случае не угрожает насильственная смерть.
     - Я пришел представиться,  сэр,  и  уведомить  вас,  что  я  к  вашим
услугам, - сообщает торговый директор гангстерской конторы, расплывшись  в
улыбке.
     -  Рад,  что  вы  живы-здоровы,   Стентон.   Особенно   если   учесть
обстоятельство, что наш дорогой шеф так преждевременно нас покинул...
     - О, не будем преувеличивать, сэр, - мягко  возражает  специалист  по
финансовым операциям. - Смерть шефа вряд ли была для кого-нибудь ударом...
кроме него самого... Небось сами знаете,  он  был  представителем  суровой
школы.
     - А какая другая школа могла бы иметь  место  в  такой  области,  как
наша, Стентон?
     - Вы ведь знаете, как издавна рекомендуется облекать железные  кулаки
в бархатные перчатки, - отвечает директор. - А старый  Дрейк  забывал  это
делать. И вообще предпочитал приемы грубого насилия.
     - Означает ли это, что вы лично  против  насилия?  -  спрашиваю  я  с
легким недоумением.
     - И да  и  нет,  -  уклончиво  отвечает  Стентон.  -  В  нашем  мире,
естественно, насилие неизбежно. Однако все зависит от формы. Я  же  сказал
вам:  железные  кулаки  -  великолепная  вещь,  но   нельзя   пренебрегать
перчатками.
     Он умолкает  и  посматривает  на  меня  слегка  воспаленными  глазами
альбиноса, чтобы проверить мою  реакцию.  Потом,  успокоеннный  терпеливым
вниманием, написанным на моем лице, добавляет:
     - Мой принцип, сэр, заключается в следующем:  деньги  -  это  великая
сила.  Самая  могущественная.  Следовательно,  ее  вполне  достаточно  для
применения власти. В  таком  случае  нужно  ли  прибегать  к  кулакам  или
пистолетам, содержать таких паразитов, как Ал и Марк, и иметь неприятности
с полицией? Когда человек знает, что в  твоей  власти  заплатить  ему  или
оставить голодным, он готов уважать тебя и без помощи Ала и Марка.
     - Мне очень приятно  констатировать,  что  ваши  взгляды  по  данному
вопросу весьма созвучны моим, - говорю я.
     Эта декларация воспринимается Стентоном  с  восторгом,  поскольку  он
стремился  именно  к   этому:   выразить   такие   взгляды,   которые   бы
соответствовали моим.
     Я решаю сменить тему.
     - А тот факт, что полиция рылась в бумагах Дрейка...  не  создаст  ли
это известных затруднений?
     - Финансовая документация, сэр, к счастью, находилась не здесь,  а  в
кассе "Евы".
     - А разве касса "Евы" не подвергалась проверке?
     - В силу какого закона? - спрашивает Стентон. - Владелец "Евы",  хотя
и формально, я, а не Дрейк.
     - Ага, значит, вы теперь владелец и по существу.
     - Вашими бы устами, сэр, да мед пить.
     - И поскольку зашел разговор об "Еве", мне хотелось бы  спросить:  не
считаете ли вы, что  отсутствие  мисс  Грей  в  какой-то  степени  снижает
уровень программы?
     - Разумеется! - восклицает Стентон с готовностью. - Хотите -  верьте,
хотите - нет, но я как раз намеревался вас спросить, не согласится ли мисс
Грей снова вернуться к нам.
     - Думаю, что согласится, - отвечаю я. - Она по натуре уступчива.
     - Исключительно воспитанная дама.
     - Так что, Стентон, спокойно занимайтесь своим делом, - обобщаю я.
     - Да, естественно. Но из одного известного места мне намекнули, что в
настоящее время шефом являетесь вы.
     - Да, но только положение мое в  какой-то  степени  сродни  положению
английской королевы: царствую, но не управляю. Так что, повторяю, спокойно
занимайтесь своим делом.
     Это  последнее  заявление  уже  окончательно   приводит   в   восторг
специалиста  по  финансовым  вопросам,  и   он,   угодливо   поклонившись,
ретируется из кабинета.
     По правде  говоря,  этот  кабинет  действует  на  меня  угнетающе.  Я
отдергиваю шторы, чтобы впустить немного света, но интерьер  от  этого  не
становится более приветливым. Мерцающий свет дождливого дня вряд ли  может
соперничать с сиянием хрустальной люстры. И потом, все в этом кабинете мне
напоминает старину Дрейка, как Линде в ее квартире все напоминает Марка. И
попробуй  тут  утешиться  мыслью,  что  причина  не  в   кабинете,   а   в
воспоминаниях, связанных с ним.
     Итак, с трудом дождавшись двенадцати часов, я направляюсь в заведение
итальянца,  где  поглощаю  отличный  бифштекс  с  макаронами  по-милански,
который мне подносит в знак особого внимания  сам  содержатель  ресторана.
После этого я следую для небольших  послеобеденных  размышлений  в  родную
"Аризону".
     - О, мистер Питер! - радостно восклицает добрая Дорис. И добавляет  с
сияющим лицом: - Какие трагические события, а?
     - Да, в самом деле, - бормочу я. - Но, к счастью, на вас лично они не
отражаются. Наоборот, с каждым днем вы становитесь все  более  цветущей  и
соблазнительной. Я не раз говорил и готов повторить снова: здоровый дух  в
здоровом теле, - это вы, дорогая Дорис.
     - Ах, вы ужасный льстец, мистер Питер, - восклицает  женщина  не  без
выражения удовольствия на лице. - И все же, какие события, а?
     - Да, в самом деле, - соглашаюсь я. - События таковы, что и я,  и  вы
теперь можем спать совершенно спокойно.
     И  чтобы  подкрепить  эти  слова   соответствующими   действиями,   я
отправляюсь по лестнице к себе в номер.


     "Принимайте корреспонденцию покойного и держите  связь  со  мной",  -
сказал  Мортон.  Серьезное  основание,  чтобы  торчать   в   кабинете   на
Дрейк-стрит, при условии,  что  корреспонденция  может  содержать  в  себе
что-нибудь интересное.
     Только ничего интересного она не содержит.  И  это  заранее  известно
американцу. А может, он имеет в виду те самые  открытки  из  Вены?  Да,  в
самом деле. Но Мортон должен быть идиотом, чтобы не  сообразить,  что  эти
почтовые открытки никогда не будут получены. Или  же  он  считает  идиотом
меня.
     Открытки не будут получены в том случае, если операция потерпит  крах
где-то между Варной и Веной. Но они не будут получены и в том случае, если
операция не потерпит крах. По той простой  причине,  что  тогда  само  ЦРУ
организует провал на приемном пункте в австрийской столице. Так  что  и  в
этом случае товара не будет, а  следовательно,  не  будет  и  сообщения  о
товаре.
     Но почему тогда американец посадил меня сюда, в это уютное  местечко,
вместо того чтобы без излишних проволочек  отправить  прямо  на  кладбище?
Почему он допускает, что партия может быть перехвачена до прибытия в Вену?
Короче, операция должна быть повторена. И, следовательно, я ему еще нужен.
     Допустим  и  другой  ответ,  но  я  лично  не  очень  убежден  в  его
достоверности: Мортон намеревается использовать меня в будущем, меня и мою
группу, состоящую из людей, готовых на все. Только для него я и мои люди -
не более чем кучка криминальных типов, падких на деньги. А после того  как
провокация состоится, ЦРУ уже не  нужны  эти  политически  неблагонадежные
типы, которые, кроме всего прочего, вероятно, возбудят подозрение  местных
властей.
     Есть еще и третий ответ.  В  том  случае,  если  провокация  удастся,
Мортон мог бы меня использовать  в  качестве  живого  свидетеля,  которого
падкие на сенсацию журналисты  охотно  будут  снимать  и  интервьюировать:
агент, подосланный болгарами,  принимает  товар  в  Лондоне.  Раскаявшийся
грешник, готовый, как хорошо отлаженный автомат, повторять свои признания,
сфабрикованные и отредактированные Мортоном. Но, поскольку  грешник  будет
абсолютно не готов принять на себя эту роль, она неминуемо отпадет. Вместе
с ней отпадает и грешник.
     Вероятнее всего первый вариант. А это значит, что я могу рассчитывать
на известную неприкосновенность только до момента,  когда  Мортон  получит
сообщение, что провокация провалилась. А  этот  момент  не  за  горами.  С
каждым днем мы неудержимо приближаемся к  нему,  к  этому  торжественному,
трогательному и незабываемому мгновению,  когда  мы  будем  приглашены  на
собственные похороны.
     - Вы обещали мне помочь с визой, сэр, -  позволяю  я  себе  два  раза
напомнить своему новому шефу.
     - Да, да, не беспокойтесь, - пророкотал он в первый раз.
     - Для чего, черт побери,  вам  понадобилась  виза  именно  сейчас?  -
спросил Мортон, когда я позвонил ему во второй раз.
     - Мисс Грей попросила меня сопровождать ее до Брайтона. Я  тотчас  же
вернусь, разумеется. Но вы  же  знаете,  что  поездка  с  недействительным
паспортом...
     - Отложите поездку, - отвечает сухо американец. - Кажется, я вам  уже
объяснял, что ваше присутствие здесь крайне необходимо.
     Я, естественно, подчиняюсь. Что мне остается делать?  Тем  более  что
мисс Грей не имела намерений  посетить  Брайтон  или  какое-нибудь  другое
место. В данный момент она очень  довольна  возобновлением  выступлений  в
"Еве" и поглощена разучиванием нескольких новых песен.
     Я тоже занят. Главным образом тем, что жду у моря погоды. Это все  же
лучше, чем ждать виселицы.
     В начале ноября, в один вовсе не  прекрасный,  а  дождливый  день,  в
поздний послеобеденный час (если  быть  исчерпывающе  точным),  неожиданно
зазвонил телефон:
     - Мистер Питер? - слышу я знакомый бас. -  Что  вы  скажете,  если  я
предложу вам вместе отужинать? У меня для вас хорошие новости.
     - Я польщен, что вы вспомнили обо мне, - стараюсь быть любезным я.
     - В таком случае ждите меня на углу Риджент-стрит и  Пикадилли.  Буду
ровно в семь. Черный "плимут".
     Черный "плимут" мне знаком.  Другое,  однако,  не  известно.  Хорошие
новости... То, что  хорошо  для  одного,  увы,  редко  бывает  хорошо  для
другого.  Будем  надеяться,  что  мне  не  поднесут  новость  об   удачном
завершении некой провокации.
     Ровно в назначенный час  черный  "плимут"  появляется  в  условленном
месте, на  несколько  секунд  останавливается,  и  я  оказываюсь  рядом  с
Мортоном. Машина выезжает на Стренд, переезжает Темзу по мосту Ватерлоо  и
углубляется в лабиринты Южных кварталов.
     Название "Южные кварталы" может вызвать представление о юге, даже  об
экзотике у тех, кто не бывал на этой обширной  лондонской  территории.  Мы
едем вдоль реки,  которая,  впрочем,  не  видна,  а  лишь  угадывается  по
веренице высоких портовых кранов,  вздымающих  над  крышами  свои  хоботы.
Потом сворачиваем в какой-то узкий проход между глухими фасадами складов и
фабричными  корпусами,  слабо  освещенными  желто-зеленым  светом  газовых
фонарей. Въезжаем в другую улицу, сворачиваем в третью. И всюду все те  же
глухие фасады, подслеповатый свет  фонарей  и  узкие  безлюдные  тротуары.
Такое впечатление, словно мы плутаем по мертвому городу.
     Наконец-то мы выбираемся из очередного закоулка, чтобы  оказаться  на
небольшой площади, зажатой  ржавыми  оградами  и  брандмауэрами  складских
помещений. "Плимут"  останавливается  перед  двухэтажным  кабаком,  словно
специально подготовленным для съемок фильма по роману Диккенса. Над входом
в заведение висит вывеска со старательно нарисованным кораблем.
     Горилла, на этот раз ловко исполняющая роль  шофера,  выскакивает  из
машины, чтобы открыть дверцу перед  шефом,  мне  же  представляется  право
выйти самому. Я вхожу в кабак, почтительно следуя за Мортоном, и вдруг  из
тишины пустынной вечерней  улицы  попадаю  в  скученность  и  галдеж  ярко
освещенного помещения. Парни и девушки с длинными всклокоченными волосами,
в потрепанных джинсах,  пожилые  господа  и  дамы  в  скромных  элегантных
нарядах, квартальная шушера плюс скромный по составу, но оглушительный  по
производимым звукам оркестр из двух аккордеонов и одного банджо - все  это
ютится на нескольких квадратных метрах и усиленно хлещет пиво,  хохочет  и
вопит, - нет, это вам не "Белый слон", этот Мортон просто спятил.
     К счастью или несчастью, он еще не совсем спятил, поскольку  подходит
к  стоящему  за  стойкой  хозяину  заведения  и  делает  мне  легкий,   но
красноречивый жест,  указывая  на  узкую  лестницу  в  глубине  заведения,
которую я только сейчас замечаю.
     Мы поднимаемся  наверх,  стараясь  не  стукаться  головами  о  низкий
сводчатый потолок, и снова оказываемся в царстве тишины  и  уюта.  Столики
накрыты белоснежными льняными  скатертями,  на  них  фарфор  и  серебряные
приборы, маленькие вазочки с цветами. Небольшие оконца выходят на  реку  с
тусклыми вечерними тенями на воде и темными корпусами барж.
     Пожалуй, тишина в этом заведении - не особенно ходкий товар, а может,
предлагается за очень высокую  цену,  потому  что,  если  не  считать  две
пожилые пары,  ресторан  пуст.  Мы  устраиваемся  в  углу  возле  окна  и,
поощряемые обходительностью кельнера, начинаем изучать меню.
     Ужин проходит почти в полном молчании,  нарушаемом  порой  банальными
фразами; их произносит главным образом американец.
     - Этот ресторанчик - на редкость спокойное место, -  изрекает  мистер
Мортон.
     Или:
     - Этот дождик так заладил, что, видно, не перестанет до мая.
     Впрочем, лично меня длинные паузы  и  ничего  не  значащие  фразы  не
особенно беспокоят, мне давно известно, что серьезные  люди  приступают  к
серьезным темам лишь за кофе. И я не ошибаюсь.
     - Я хотел сообщить вам кое-что, о чем неудобно говорить по  телефону,
- уведомляет меня  американец.  -  Посылка  прибыла  в  Вену  этим  утром,
операция окончена.
     Он бросает на меня беглый взгляд, чтобы оценить впечатление,  которое
произвела на меня эта важная информация. Я встречаю  ее,  сохраняя  полное
спокойствие, и даже нахожу в себе силы пробормотать:
     - Слава богу!
     Хотя для меня это означает "черт побери".
     -  Да,  с  этой  историей  наконец-то  покончено,  мистер  Питер,   -
произносит Мортон, отпивая глоток кофе.
     И тут же добавляет:
     - Естественно, не без вашей ценной помощи.
     Низкий бас звучит безучастно. И,  может  быть,  как  раз  именно  эта
безучастность, какой бы она ни казалась непринужденной, порождает  в  моем
сознании вопрос. Неужели столь  безучастное  отношение  к  столь  желанной
победе в порядке вещей?
     В конце концов, может, это вопрос темперамента. Может быть.
     Мы допиваем кофе в полном молчании.  А  когда  американец  платит  по
счету, я решаюсь спросить:
     - И это все, что вы хотели мне сообщить?
     - А вы что ожидали? - смотрит на меня шеф с любопытством.
     - Ничего особенного. Но вы сказали по телефону, что сообщите "хорошие
новости", а до сих пор я узнал только одну.
     - Да, вы правы. В самом деле, есть у меня и вторая  новость,  которую
вы узнаете чуть позже. Речь идет о вашем будущем. И  на  этот  раз  вы,  я
думаю, наконец-то оставите вашу  подозрительность,  во  всяком  случае  по
отношению ко мне. Я в самом  деле  позаботился  о  вашем  будущем,  мистер
Питер.
     Он бросает взгляд на часы и замечает:
     - Думаю, нам пора.
     Мы снова спускаемся в преисподнюю первого этажа, где  между  тем  гам
удвоился благодаря совместным усилиям черного пива и  виски.  Затем  молча
садимся в машину, и шофер, который, кажется, все это время сидел за рулем,
снова ведет ее по мрачному лабиринту узких проходов между глухими  стенами
фабричных корпусов и складов.
     Я не могу понять, как и куда мы едем, поскольку совсем не  знаю  этот
район, к тому же струи дождя так  плотно  заливают  ветровое  стекло,  что
"дворники" едва справляются с ними. И когда машина наконец  сворачивает  в
какой-то темный проход и немного погодя останавливается,  я  абсолютно  не
представляю, где мы находимся.
     - Здесь мы встретимся с человеком, в распоряжении которого мы  впредь
будем находиться, - говорит  Мортон,  на  этот  раз  выбираясь  из  машины
самостоятельно.
     Я следую за ним, а горилла и на этот раз остается в машине. Мы входим
в темный подъезд какого-то  большого  здания,  которое  скорее  похоже  на
склад, чем на контору, где ведутся деловые разговоры. Помещение  тонет  во
мраке, если не считать маленькой  лампочки  вправо  от  входа,  освещающей
узкую железную лестницу, которая винтообразно поднимается  вверх,  как  на
больших пароходах.
     - Сюда, - командует американец и ведет меня к лестнице.
     И когда мы подходим к ней, он рявкает, отступая в сторону:
     - Идите наверх!.. Чего ждете?
     Да, чего я жду? Вряд ли стоит труда исповедоваться по этому  вопросу,
точно так же, как не стоит и  возражать.  Короче,  я  начинаю  подниматься
вверх по этому корабельному  сооружению,  пока  не  оказываюсь  на  втором
этаже, представляющем собой огромное помещение без окон, слабо  освещаемое
несколькими  лампочками,  вмонтированными  в  высокие  бетонные   колонны,
поддерживающие потолок.
     - Место, несколько необычное для деловых  встреч,  -  опережает  меня
Мортон, прежде чем я успеваю открыть рот, - но вы сами понимаете, что  эта
встреча несколько иного характера.
     Он ведет меня через зал,  в  глубине  которого,  насколько  позволяет
полумрак,  виднеется  какая-то  дверь.  Но  мы  не  доходим  до  двери,  а
останавливаемся на полпути, и шеф поясняет:
     - Будем ждать здесь.
     Мне  не  остается  ничего  другого,  как  ждать,  и  я   предоставляю
американцу заботу о продолжении нити разговора.
     - Вы оказались правы, мистер Питер: посылка потянула ровно пятнадцать
килограммов.
     - Приятно слышать, - отвечаю я.
     -  Вероятно,  вам  станет  еще  приятнее,  когда  я  вас  уведомлю  о
содержании посылки. Пятнадцать килограммов чистого крахмала, мистер Питер.
     - Вы уверены? - спрашиваю я, не выказывая удив