складывала их в шкаф.
     - Не помните, какого числа это было?
     - Это было в день его рождения - 14 декабря.  Как  раз  пришел  Толик
поздравить его и принес в подарок этот самый трижды неладный "Канон". Папе
было приятно,  хотя  у  него  был  "Канон"  ташкентского  издания,  что  я
показывала вам. Но книге, которую  принес  Толик,  папа  обрадовался,  как
ребенок: обнял, поцеловал  Толика,  велел  Надежде  Семеновне  принести  в
кабинет - он лежал там - чай, пирог...
     Этот эпизод объяснял многое. Но  Ларисе  было  нелегко  вспоминать  о
последних днях отца - на  глазах  у  нее  навернулись  слезы  -  и  Галина
перевела разговор на другое.
     - После драки на автостоянке вы виделись с Боковым?
     Девушка снова подтянула колени к подбородку, ткнулась  в  них  лицом,
сказала, не поднимая головы:
     - Он позвонил 1-го июля,  сказал,  что  Толик  умер,  и  теперь  дело
осложнится: будут судить не только Пашу, но и меня.
     - Это он сказал, что вас должны арестовать?
     - Он.
     - И посоветовал уйти из дому?
     - Пока он не уладит  все.  Намекнул,  что  у  него  есть  знакомый  в
милиции, который обещал помочь. Но это не  так-то  просто  и  надо  где-то
перебыть день-два.
     - Он сказал об этом тогда же - 1-го июля?
     - Он звонил еще раз: сегодня где-то около часа дня.
     - И посоветовал что говорить, если вас все-таки задержат?
     Лариса промолчала.
     - А каким образом он узнал о том, что произошло  у  ресторана?  -  не
отступала Галина.
     - Об этом уже весь город знает!
     - И все-таки?
     - Я не говорила ему.
     - Он ставил какие-то условия?
     - Я сама сказала, что если он  уладит  это  дело,  я  отдам  ему  все
оставшиеся у нас книги...
     В гостиной снова зазвонил телефон. Лариса вышла, не прикрыв за  собой
двери. Говорила достаточно громко, и Галина поняла, что она  разговаривает
с Надеждой Семеновной. Судя по всему, разговор шел о Новицком.
     - Не звонил... Не знаю... Спрашивала, он тоже не знает... Я  волнуюсь
не меньше вашего... Ушла на дежурство...  Несколько  раз  звонил  какой-то
тип... Вам типы не звонят? Значит, он ошибся номером...
     На кухню  Лариса  вернулась  сердитая:  убирая  со  стола,  загремела
посудой, пнула ногой подвернувшийся под ногу табурет. Чтобы отвлечь ее  от
невеселых мыслей, Галина спросила первое, что пришло в голову:
     - Почему вечером 28-го вы поехали с Новицким в  "Сосновый  бор"?  Был
какой-то повод?
     Лариса испытывающе посмотрела на нее, но  ничего,  кроме  участливого
интереса, не прочитала в глазах Галины.
     - В тот день у Паши была сложная операция, - надев передник и  открыв
краны посудомойки,  начала  рассказывать  Лариса.  -  На  третьем  часу  у
больного остановилось сердце. Вы не знаете, что это такое, а я знаю - отец
рассказывал, в его практике  бывали  такие  случаи.  Тут  может  быть  два
исхода: либо хирург растеряется, запаникует и тогда больному  конец,  либо
до конца выложится хирург, и тогда у больного появится какой-то шанс.  Так
вот, Пашин больной остался жив... Мне сказали, что Паша пошел  на  сложную
операцию, и я переживала за него: каждые полчаса звонила  в  клинику.  Как
только кончилась операция, он сам позвонил мне, сказал, что страшно  устал
и хочет поехать куда-нибудь за  город,  где  потише  и  где  можно  выпить
чашечку кофе - он очень любит кофе, послушать  человеческую  музыку  -  он
терпеть не может модные какофонии.  Я  посоветовала  поехать  в  "Сосновый
бор", где уже бывала. Он предложил составить ему компанию. Я согласилась.
     - Вы говорили, что  перед  тем,  как  Новицкий  заехал  за  вами,  он
встретил Толика.
     - Толик был под градусом, и Паша не  стал  с  ним  объясняться  -  он
терпеть не может пьяных. Сел в машину, поехал за мной. Что было потом,  вы
уже знаете.
     - Почему вы поспешили уехать с места происшествия?
     - Паша, как вам известно, был  ранен:  нож  задел  плечевую  артерию,
кровь лила ручьем. Надеюсь, вы не  считаете,  что  в  таком  состоянии  он
должен был ожидать, пока ваши сотрудники составят протокол?
     - Но вы не обратились в медпункт.
     - А что сумел бы дежурный фельдшер? Наложить жгут и вызвать "скорую"?
Жгут я наложила не хуже фельдшера,  и  до  травматологии  доехала  быстрее
"скорой".
     - Значит, все-таки обратились в медицинское учреждение?
     - В областную больницу, где круглосуточно дежурят опытные  хирурги...
Рану ему обработал его  товарищ.  Он  уговаривал  Пашу  лечь,  но  тот  не
согласился.
     - Что было потом?
     - Паша заехал к нам, переоделся - часть своих вещей он держит у  нас.
Взял свою сумку и ушел, хотя ему надо было лежать как минимум неделю.
     - Вы не пытались его остановить?
     - Пыталась, но... - Лариса безнадежно махнула рукой.
     - Он воспользовался вашей машиной?
     - Нашей машиной, - поправила ее  Лариса.  -  Да,  он  уехал  на  ней.
Позвонил товарищу, тот пришел, увез его.
     - Куда?
     - Он не сказал.
     - А товарищ?
     - Товарищ есть товарищ. Паша не велел ему говорить.
     - Почему?
     Лариса неопределенно повела плечами.
     - И Надежда Семеновна не знает, где он?
     - Нет.
     - Как думаете, куда он мог податься?
     - Мало ли что я думаю! - насупилась Лариса.
     - И все-таки?
     -  Об  этом  вам  лучше  спросить  Тамару.  Хотя  сейчас  вряд  ли...
Послушайте, Галина Архиповна, не выворачивайте меня наизнанку!
     Галина уже собиралась уходить, когда пришла  Надежда  Семеновна.  Она
открыла  дверь  своим  ключом,  заглянула  в  комнату  падчерицы,  вежливо
улыбнулась Галине, позвала Ларису, увела ее в гостиную.
     Лариса отсутствовала недолго, вернулась минут через пять.
     - Паша приехал, - взволнованно сказала она. -  Оказывается,  все  эти
дни он был на горно-лыжной базе и не знал, что Толик умер. А сегодня утром
позвонил Инне Антоновне, и она сказала ему. Он сразу приехал и сразу пошел
к вам... в милицию.
     У нее задрожали губы, и она с надеждой посмотрела на Галину:
     - Вы сказала правду: его не арестуют?
     - Его не арестуют, - успокоила ее Галина. - Тем более, что он  явился
сам.
     - Надежде Семеновне тоже так сказали. Но она не верит, волнуется.  Он
приехал еще днем и до сих пор находится там, у вас.
     - Я сейчас поеду в Управление, выясню и позвоню вам,  -  заторопилась
Галина.
     Она была рада, что  события  повернулись  таким  образом  -  Новицкий
явился сам.  Теперь  все  должно  выясниться,  а  возможно,  и  утрястись.
Откровенно  говоря,  она  хотела,  чтобы  все  утряслось  -   нашло   свое
объяснение, а еще лучше  -  оправдание  в  этой  печальной,  но  очень  уж
необычной истории, в которой столкнулись на крутом повороте  столь  разные
характеры, взгляды, устремления. Но ее надеждам не суждено было сбыться  -
не все действующие лица этой истории могли быть оправданы. К тому же  сама
история не была закончена: скрытые пружины, что двигали  ее,  не  утратили
своего завода...


     От Яворских Галина вышла в половине девятого  -  время  она  отметила
машинально. Думала,  как  поскорее  добраться  до  Управления  -  доложить
Ляшенко о  своей  беседе  с  Ларисой,  ряд  аспектов  которой  представлял
несомненный интерес, заодно взглянуть на Новицкого (какой он из себя?)  и,
если предоставится возможность, высказать ему все, что  думает  о  нем  (с
дозволения Ляшенко, разумеется).
     Занятая своими мыслями, она не  обратила  внимания  на  двух  мужчин,
которых встретила на лестничной площадке второго этажа.  Заметила  только,
что один из  них  брюнет,  выше  среднего  роста,  с  правильными  чертами
холеного лица, был одет в хорошо пошитый песочного цвета костюм, второй  -
плотный, коренастый, с неопределенным цветом  редких  волос,  был  не  так
элегантен, как первый: его потертая  замшевая  куртка  едва  сходилась  на
вздутом животе, с которого  сползали  изрядно  помятые  брюки.  У  первого
мужчины в руке был дорогой портфель из крокодиловой кожи.
     Мужчины тоже не обратили  на  Галину  внимания.  Впрочем,  элегантный
брюнет посторонился, уступая ей дорогу.
     Только спустившись вниз, Галина сообразила, что мужчины поднялись  на
третий этаж, где как-то разом стихли их шаги  и  где  находилась  квартира
Яворских. Отметив это, Галина насторожилась, отступила в  глубь  подъезда,
напрягла  слух.  Минуту-другую  сверху  не  доносилось  ни  звука:  тишину
подъезда нарушали лишь ворчание проносившихся мимо  дома  автомобилей,  да
пробивающийся через двери квартиры задорный голос Аллы Пугачевой:
     "Все могут короли, все могут короли..."
     Галина решила, что ей, должно быть, почудилось, и  те  двое  вошли  в
какую-то другую квартиру, когда с площадки третьего  этажа  в  узкую  щель
лестничной клетки просыпался двухголосый шепот:
     - Ушла. Тебе показалось...
     - Я крещусь, когда мне кажется. Видел я эту  девку  на  кладбище.  Из
лягавых она...
     - Не выдумывай. Давай звони, пока никого нет...
     У Галины екнуло сердце. Это к Яворским! А брюнет в песочном  костюме,
несомненно, - Боков. Как она сразу не сообразила! Это надо было предвидеть
- Донат Боков не из тех людей, которые действуют наобум, и, если он  после
разговора с доктором Билан обратился к  Надежде  Семеновне,  то  очевидно,
знал наверняка, что инкунабулы остались в доме Яворских. Все решилось  еще
днем, когда  он  потерял  последнюю  надежду  заполучить  по-хорошему  то,
главное, к чему стремилась его алчная  душа:  "Канон"  и  "Картинки"  лишь
разожгли его аппетит. И вот  пошел  на  крайность.  Поверить  в  это  было
нелегко - все-таки врач, ассистент клиники. Но в этом  была  своя  логика.
Нечестность не имеет правил: спекулянт, мошенник в определенных  ситуациях
не остановится перед воровством и даже перед ограблением. Тут  дело  не  в
принципе - в куше, который манит, да еще, пожалуй, в степени риска.  Боков
посчитал, что инкунабулы Яворского стоят любого риска, все остальное  было
для него непринципиально. Он считал, что  Новицкого  нет  в  городе,  Анна
Семеновна на дежурстве, Лариса, напуганная угрозой ареста, ушла к подруге.
Лучшего момента нельзя было представить...
     Галина не слышала  звонка,  щелканья  замков,  до  нее  донесся  лишь
хрипловатый мужской голос:
     - Я понимаю... Понимаю - спит. Но у меня посылочка от ее брата Романа
Семеновича из Киева. Позвольте занесу, оставлю...
     Говорил не Боков - мужчина в замшевой куртке. Это было  ясно  потому,
что говорил он с  Ларисой.  Куда  подевался  Боков?  Отпрянул  в  сторону,
прижался к стене, едва услышав  голос  своей  бывшей  невесты?  Что-то  не
похоже на растерянность, испуг -  уж  больно  гладко  звучит  "легенда"  о
посылке. Да и сама посылка может быть только  в  портфеле,  который  перед
этим нес Боков. Значит, портфель он передал сообщнику, а сам спрятался. Он
предусмотрел, что Лариса может не послушать его совета и остаться дома: не
случайно же прихватил с собой коренастого...
     - Вы не беспокойтесь: я на минутку, - прохрипел наверху коренастый.
     Галина почувствовала, как у нее взмокла спина. Неужели впустит?..  На
площадке  третьего  этажа  скрипнула,  а  затем  клацнула  входная  дверь.
Впустила! Сердце Галины рванулось, так, что казалось вот-вот выпрыгнет  из
груди. Она представила Ларису и этого коренастого в сумеречном коридоре за
массивной, плотно прикрытой дверью, и...  выхватила  милицейский  свисток.
Помешать... Вспугнуть... Не дать совершиться самому худшему, других мыслей
не было.
     Свисток был уже у рта, когда ее руку  сжали,  отвели  чьи-то  большие
сильные пальцы. Галина попыталась вырвать руку, но тот, кто стоял  позади,
обхватил ее подбородок,  запрокинув  голову,  прижав  затылком  к  крутому
мускулистому плечу.
     - Тихо, Галочка! Свои, - плеснул в самое ухо спокойный шепоток.
     У Галины отлегло от сердца - узнала Мандзюка. Как и когда он появился
здесь? Впрочем, этот вопрос занимал ее недолго, потому что главное  сейчас
было не в этом. А  еще  потому,  что  на  площадке  третьего  этажа  снова
скрипнула и почти тут же негромко стукнула дверь.
     - Вот и Дон туда же устремился,  -  отпуская  Галину,  удовлетворенно
сказал Алексей.
     - Скорее.  Там  Лариса...  Лариса  дома,  понимаешь,  -  взволнованно
прошептала Галина. - Она будет сопротивляться, и они могут...
     - Нет, - успокоил ее Мандзюк. - Рубашкин на "мокрое" не пойдет. Да  и
Боков этого не допустит. Мы его чуток  подсветили:  когда  он  подходил  к
дому, ему навстречу Сторожук попался. По нашей  просьбе,  понятно.  Донату
пришлось раскланяться с ним. А это уже подсветка, что Донат  не  может  не
учитывать.
     - С Ларисой они не договорятся, - не успокаивалась Галина.
     - Трудно сказать, - покачал головой Мандзюк. -  Дело  это  во  многом
семейное, а потому тонкое, по-всякому может обернуться.  Пока  у  нас  нет
оснований без приглашения в квартиру ломиться. А потом, кто знает, где эти
книги спрятаны? Пусть поищут. Мы тоже без дела не останемся.
     Он извлек из кармана  портативную  рацию,  выдвинул  антенну,  сказал
вполголоса:
     - Объекты на месте. Можно начинать...
     Из  второй  квартиры  вышли   и   стали   подниматься   по   лестнице
оперативники: Женя Глушицкий, Кленов; со  двора  вошли  и  тоже  поднялись
наверх Бессараб и курсант-стажер. Они ни о  чем  не  спрашивали  Мандзюка,
видимо, все было обговорено заранее.
     - Послушаем, на какой стадии там переговоры идут, - подмигнул  Галине
Алексей.  -  В  соседней  с   Яворскими   квартире   сидит   Дымочкин   из
научно-технического отдела со своей аппаратурой. Там же находится Чопей.
     Он велел ей дожидаться Ляшенко, который должен вот-вот  подъехать,  и
последовал за товарищами.
     Галина слышала, как они поднялись на третий этаж, вошли в соседнюю  с
Яворскими квартиру. И снова в подъезде воцарилась обманчивая  тишина.  Что
происходило в квартире Яворских, можно было только гадать...
     Прошло несколько томительных минут,  показавшихся  Галине  вечностью.
Наконец  приехали  Ляшенко  и  следователь  Кандыба.  Ляшенко  был  чем-то
озабочен. Он велел Галине доложить  самую  суть,  но  и  эту  суть  слушал
невнимательно, то и дело поглядывая наверх. Прервал Кандыбу, который  стал
задавать уточняющие вопросы: - Потом уточнишь! - Сам же спросил  только  о
завещании: - Список книг составил Павел?
     - Вы что знали, его раньше? - удивилась Галина.
     - Оказалось, что знал.


     ...Сказать было легче, чем осознать этот факт,  мимо  которого  он  -
капитан Ляшенко - за минувшие четыре дня проходил не  раз,  не  просто  не
замечая его, но не допуская мысли о возможности его  существования.  Даже,
когда Инна  Антоновна,  которая,  очевидно,  была  лучшего  мнения  о  его
сообразительности, весьма недвусмысленно намекнула на то, что интересующий
его человек и есть тот самый Павел с горно-лыжной базы, с которым их обоих
связывали товарищеские отношения, он не понял намека.
     Возможно потому, что за время их знакомства он  встречался  с  Павлом
лишь в туристических походах, да на лыжной базе - так уж  получалось  -  в
дружных веселых компаниях ненадолго вырвавшихся  их  городской  суеты,  от
повседневных дел и забот людей, которые  там  -  в  горах  -  были  только
туристами, или только лыжниками, и не о чем другом ни говорить, ни слышать
не хотели.
     Но  возможно  -   и   это   скорее   всего   -   сказался   стереотип
профессионального мышления, согласно которому преступник загодя наделяется
отрицательными качествами, не всегда явными, подчас тщательно скрываемыми,
но  в  экстремальных  ситуациях  непременно  проявляющимися  вовне.  Павла
Валентин знал как хорошего лыжника, альпиниста,  надежного  напарника,  на
которого можно положиться на крутой  горной  лыжне,  и  на  самом  трудном
маршруте; как доброго парня, которому можно  довериться  уже  не  в  столь
опасных, но не менее важных делах: Павел никогда не  отказывал  ему  ни  в
месте в стареньком базовском "газике", ни в ключе от небольшой, заваленной
спальными мешками инструкторской комнаты, ни в запасной, прибереженной для
себя, паре лыж. Этого было достаточно, чтобы не задавать лишних  вопросов.
Тем более, что общие  знакомые:  Гаррик  Майсурадзе,  Регина,  доктор  Год
отзывались о Павле как  нельзя  лучше,  считали  его  своим  парнем.  И  у
Валентина за все время их знакомства не было причин думать иначе - он тоже
считал Павла своим: простым, понятным. А поступки доктора  Новицкого  были
непонятны, предосудительны, чужды. И потому казалось, что  своим  он  быть
никак не может...
     Несколько часов назад, возвращаясь после обеденного перерыва  в  свой
кабинет, Валентин увидел в коридоре Павла и обрадовался ему. Он всегда был
рад Павлу: их встречи оставляли живые яркие  воспоминания  о  небезопасных
восхождениях на перевалы, вихревых спусках по сбегающим с  горных  склонов
лыжням,  соревнованиях  по   гигантскому   слалому,   веселому   празднику
масленицы. Но на этот раз их встреча ничего хорошего не сулила...
     Валентин не сразу понял о чем говорит Павел и какое отношение к  нему
имеет  Новицкий.  А  понять  это  уже  было  несложно:  словесный  портрет
Новицкого был известен, и о том, что Павел - медик Валентин тоже  знал.  К
тому же правая рука Павла висела на предохранительной косынке. Но  это  не
сразу выстроилось в ряд, улеглось в сознании...
     Первая мысль была о том, каким, должно быть, остолопом выглядит он  -
Валентин - в глазах Инны Антоновны. Но тут же вспомнил ее слова о  космосе
и милицейском мундире и мысленно поблагодарил ее.  Умница,  она  понимала,
каково ему будет, когда  он  встретится  с  Новицким...  Да,  мы  остаемся
кому-то товарищами, друзьями и в белом халате, и в милицейском  мундире  и
не можем уйти в сторону, отмежеваться от этих людей только потому, что они
попали в беду. Куда как просто заявить самоотвод, занять место  стороннего
наблюдателя. Закон позволяет это, совесть - нет. Но как  помочь  человеку,
которого ты обязан изобличить? Посоветовать признаться во  всем?  А  если,
послушав тебя, он станет говорить себе во вред?
     Эти мысли не давали Валентину вникнуть в то, что  говорил  Павел.  Но
потом сумел взять себя в руки, сосредоточиться.
     ...Признает  себя  виновным  в  непреднамеренном  убийстве   Анатолия
Зимовца? Ну, это уж слишком! На  худой  конец  речь  может  пойти  лишь  о
нанесении  тяжелого  телесного   повреждения   при   превышении   пределов
необходимой самообороны. К сожалению, он не может сказать это Павлу.  Пока
не может...
     - Когда ты ударил Зимовца, в его руке был нож?
     Вопрос вырвался невольно, потому что это было  самое  главное:  любой
следователь спросил бы Павла об этом в первую очередь.
     Понимал  ли  Павел  значение  своего  ответа   даже   в   такой   вот
полуофициальной беседе? Очевидно, понимал, потому что  ответил  не  сразу:
наморщил лоб, затем пальцами разгладил  набежавшие  морщины.  Если  бы  он
сказал: "Был" и продолжал настаивать на этом, ни один свидетель  не  сумел
бы опровергнуть его утверждение потому, что наверняка об этом знали только
двое: он - Павел Новицкий и уже мертвый Толик Зимовец, а еще  потому,  что
через несколько мгновений все увидели нож в руке Зимовца, как он  взмахнул
им...
     - Нет. В тот момент в его руке ножа не было.
     Валентин  отвел  глаза:  по  существу,  Павел  расписался  под  своим
приговором. И он - Валентин  -  подвел  его  к  этому.  Называется,  помог
товарищу! Но вместе с тем он был рад, что  услышал  такой  ответ,  что  не
ошибся в Павле. Зато последующие  откровения  товарища  неприятно  удивили
Валентина:
     - Я ударил его потому,  что  он  нахамил  мне:  схватил  за  рубашку,
обругал, плюнул в лицо... Да, он был пьян, но  прости  -  я  не  испытываю
сострадания к пьяным. Я ударил его так,  чтобы  он  знал,  чем  платят  за
хамство. Какой-то мальчишка... Впрочем, о мертвых плохо  не  говорят.  Мне