Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
жаль, что так получилось, и я готов отвечать. Но признаюсь: совесть не
мучает меня. Я не хотел его увечить, но желание поколотить его возникало у
меня не раз. Я уже говорил, что мы жили по соседству. Одно время, когда
Иван Прокофьевич - его отец, болел, я захаживал к ним в дом, помогал Ивану
Прокофьевичу чем мог - в основном болтовней, которую мы - медики называем
психотерапией. Уже тогда Толик задирался со мной, дерзил... Причины? Я их
не видел. Возможно, его обижало, что я обрывал его попытки вмешиваться в
наши с Иваном Прокофьевичем разговоры. А возможно, ревновал меня к Тамаре,
с которой у меня тогда - и это самое смешное - ничего не было. У него
вообще была дурная манера совать свой нос в чужие дела. Помнишь Клару?
После того, как мы познакомились, она пару раз была у меня. Ее
экстравагантность тебе известна. Как-то ей взбрело в голову съехать вниз
по лестничным перилам. Увидела, как съехал Толик, и туда же. Едва не
свалилась. Я догнал ее, стащил с перил. Она укусила меня за руку. Я
разозлился и отшлепал ее. Она стала визжать. Подлетел Толик, заорал: "Как
смеешь бить женщину! Негодяй!" и все такое прочее. Удивляюсь, как я
сдержался тогда... Потом очередь дошла до Ларисы: он и ее мне приплел - у
парня было больное воображение... Ерунда какая! С Лялькой у меня ничего не
было и быть не могло, я не сумасшедший. Правда, года три назад она вбила
себе в голову, что влюблена в меня. Знаешь, когда семнадцатилетняя
девчонка вбивает себе в голову такое, ее не вразумишь, не обуздаешь. Я
решил на время перевестись в сельскую больницу. Откровенно говоря, это
была не единственная причина моего отъезда, но она сыграла свою роль. И
правильно сделал: Ляля сравнительно легко перенесла эту неизбежную в таком
возрасте болезнь. Со временем у нее появились новые, но уже не столь
безудержные увлечения: Донат, тот же Толик, а наши отношения пришли в
норму. Но знаешь, что сказал мне Толик, когда я вернулся? "Зачем ты
приехал?" По-твоему, я должен был объяснять? Вечером 28-го? Я заскочил
домой, чтобы переодеться. Перед этим у меня была тяжелейшая операция и
нервы были напряжены. Я загнал машину во двор, поднялся к себе, принял
душ, переоделся. Когда спускался вниз, столкнулся с Толиком. Он был пьян.
И пошло! Начал с Тамары, кончил Ларисой. Я не хотел связываться с пьяным,
оттолкнул его, сел в машину... Нет, не разговаривал с ним. Но что-то,
кажется, сказал. Вроде бы, что это не его собачье дело... А что другое
скажешь пьяному мальчишке?
Валентин слушал его со все возрастающим чувством тревоги. Сочувствия
исповедь Павла не вызывала: каждый из его поступков можно было понять и
даже оправдать, но взятые вместе они настораживали, внушали тревогу. Что
это? Непонимание элементарных истин или нежелание понимать их?
- Павел, какое отношение к конфликту имеет "Канон" Авиценны?
Новицкий ответил не сразу: некоторое время смотрел перед собой, потом
разгладил пальцем набежавшие на лоб морщины, и лишь затем сказал:
- "Канон" и еще несколько ценных книг из библиотеки профессора
Яворского взял я. Взял и продал какому-то перекупщику. Мне были нужны
деньги.
Это была неправда, но другого ответа Валентин не ожидал...
Доклад Галочки Юрко подтвердил его предположения. Он велел ей идти в
оперативный "рафик" и там дожидаться - возможно, она понадобится, а сам с
Кандыбой поднялся на третий этаж.
На лестничной площадке между вторым и третьим этажами, уткнувшись в
какую-то брошюру, стоял сержант Бессараб, на площадке двумя пролетами выше
покуривал курсант-стажер - Мандзюк предусмотрел все. Сам же находился в
соседней с Яворскими квартире, где лейтенант Дымочкин с помощью капитана
Чопея уже наладил свою аппаратуру. Женя Глушицкий и Кленов по карнизу
перебрались на кухонный балкон квартиры Яворских, справились с дверью и
сейчас только ждали сигнала. Это последнее обстоятельство вызвало
недовольство Кандыбы, который сомневался в правильности действий
оперативников. Мандзюк, которому он высказал эти сомнения, неопределенно
хмыкнул. За него ответил Дымочкин, не отрываясь от аппаратуры.
- Рубашкин, как вошел, пригрозил Ларисе ножом. Старшей Яворской,
кажется, тоже досталось. Это мы уже из разговоров поняли.
- Так чего вы медлите? - заволновался Кандыба.
- Поспешишь - людей насмешишь, - философски изрек Мандзюк. - Мы
подключились, когда они уже к переговорам перешли. Боков только для
острастки пригрозил. А сейчас уговаривает их.
- И Ларису уговаривает? - удивился Ляшенко.
- Она принимает участие в разговоре. Неохотно, но принимает.
- У меня такое впечатление, что Рубашкин привязал ее к креслу, -
добавил Дымочкин.
- Где они находятся сейчас?
- В кабинете. Надежда Семеновна ищет лечебники. Или делает вид, что
ищет. Рубашкин помогает ей. Он уже дважды показывал Бокову какие-то книги,
но, очевидно, его букинистическая эрудиция ограничена, потому что Боков
начал сердиться, - сказал Мандзюк.
- Сорочкиным называет, - добавил Дымочкин. - Сперва по имени-отчеству
величал, а сейчас Сорочкиным... Ищут. Поэтому молчат.
Молчание в кабинете Яворского длилось недолго. Дымочкин подался
вперед, торопливо повернул варьер настройки, замахал руками: дескать, тихо
- слушайте!
В динамике раздалось чье-то недовольное бормотание, покашливание,
затем хрипловатый голос сердито произнес:
- Нету здесь. Одни старые журналы лежат. Брешет она, ваньку валяет!
- Не нервничайте, Сорочкин, - насмешливо урезонил его Боков. - А то
упадете со стремянки. На соседнем стеллаже посмотрите.
- Смотрел. Нету там никаких книг. Бумаги, отпечатанные на машинке, в
стопках и папках лежат.
- Это рукописи, Сорочкин. Пора уже разбираться в категориях печатной
продукции... Надежда Семеновна, как же так? Вы вводите нас в заблуждение,
а это нехорошо.
- Я положила их здесь наверху, среди журналов. Не понимаю, куда они
запропастились, - послышался озабоченный женский голос. - Может, Ляля
взяла?
- Лялечка, ты брала эти книжечки? - вкрадчиво спросил Боков.
- Пошел к черту, сволочь, вор! - крикнула Лариса.
- Тише, лапонька. Не в твоих интересах поднимать шум. И вопрос так
ставить не следует. В ином случае мне придется доказывать, а это я сделаю
очень легко, что вор не я. Но вообще-то согласен с тобой - воровать
грешно.
- Вы не смеете! - возмутилась Надежда Семеновна.
- Я не называл вас, Надежда Семеновна, - ухмыльнулся Боков. - И
вообще давайте не заострять этот весьма и весьма скользкий вопрос. Мне
представляется, что так будет лучше для всех присутствующих, да и,
пожалуй, для отсутствующих членов вашей уважаемой семьи. В конце концов
завещание могло и не быть.
- Было завещание! Было! - крикнула Лариса. - Но ты его выкрал!
- Надежда Семеновна, успокойте падчерицу: она ведет себя крайне
неприлично. И, пожалуйста, объясните ей, что будет с вами и вашим
дражайшим Пашенькой, если этот самый завещательный список - вот он,
Лялечка, взгляни еще раз - станет достоянием общественности, прокуратуры,
суда. Списочек-то Пашиной рукой составлен, а в нем эти самые утаенные
кем-то из вас инкунабулы значатся.
- Ну и гад же ты! - со стоном выдохнула Лариса.
- Не пойму твоего упрека, Лялечка. Список составлял не я и лечебники
не я припрятывал. Больше скажу, перепрятывал их тоже не я. За что же ты
оскорбляешь?
- Ты пришел, чтобы украсть их!
- Вздор! Я хочу избавить вас от этого яблока семейного раздора и
эфемерного соблазна. Надежда Семеновна, простите, но та астрономическая
сумма, которую некогда с перепоя назвал полупомешанный библиофил из Штатов
и которая с тех пор дурманит ваше воображение, не более как фантазия. Вам
не продать лечебники и за сотую долю этой суммы. Я же предлагаю хорошие
деньги. Могу рассчитаться дубленками. Две импортных дубленки с меховыми
воротничками и такой же оторочкой в фабричной упаковке. Согласитесь, что
это не хуже, чем два изъеденных червями фолианта. К тому же, я готов
аннулировать свои счета с Пашкой и этот неудобный для вас и для него
список предать забвению. Надежда Семеновна, мне думается, что такие
условия нельзя назвать грабительскими.
- Донат, клянусь, я не знаю, куда они подевались, - простонала
Надежда Семеновна.
- Лялечка, а ты?
- Отдай список, получишь книги.
- Вот это другой разговор! Я всегда считал тебя умницей.
- Ляля, как ты могла! - ахнула Надежда Семеновна.
- Дурной пример заразителен, - отрезала Лариса.
- Вот так семейка, один другого лапошит, - подал реплику Рубашкин.
- Помолчите, Сорочкин, это не вашего примитивного ума дело, - осадил
его Боков. - Лучше развяжите девушку, а то у нее уже, верно, ручки
затекли...
На какое-то время динамик утих. Чопей встал на подоконник раскрытого
окна, ступил на карниз и, страхуемый уже согласным со всем Кандыбой,
перебрался на кухонный балкон квартиры Яворских, в подмогу Глушицкому и
Кленову.
Валентин вопросительно смотрел на Мандзюка. Хотя он был старшим, но
сейчас дело было не в старшинстве - в оперативном моменте, который надо
чувствовать нутром, ибо речь уже шла о секундах, что ни упускать, ни
торопить нельзя. Мандзюк, как никто, чувствовал бег последних решающих
секунд.
Не отрывая глаз от динамика, словно это был телевизионный экран, он
сделал предупреждающий жест - дескать, внимание. Неожиданно в динамике
прозвучал хлесткий звон пощечины.
- Ты что спятила?! - прохрипел Рубашкин.
- Волю рукам не давайте.
- Да я тебя...
- Сорочкин, не грубите, - одернул его Боков. - Она права: сейчас не
до этого. Вот когда окончится деловая часть нашей встречи, - пожалуйста.
Только имейте в виду, она любит нежное обращение.
- Заткнись, подонок!! - крикнула Лариса, но тут же сбавила тон,
сказала почти спокойно: - Давай список.
- Вначале книги.
- Вначале список!
- Сорочкин, вы рано отвязали ее. Верните красавицу в предыдущее
положение, да ручки ей покрепче заверните. К лопаточкам, к лопаточкам!
Послышался шум возни, кряхтение, сдержанный стон.
- Не трогайте ее: вмешалась Надежда Семеновна. - Донат, учтите, я
брошу этот пресс в окно и закричу. Мне уже все равно!
- Какой порыв самопожертвования! Нади, вы выросли в моих глазах.
- Не смейте меня называть так! Я не давала вам повода.
- Прошу простить, я забылся. Хотя о поводах можно было бы поспорить.
- Замолчите! И сейчас же отпустите ее! Иначе я разобью окно.
- Оставь ее, - велел Рубашкину Донат. - Ну как, угомонилась, лапочка?
- Я не волновалась, - на удивление спокойно сказала Лариса.
- Так где лечебники?
- Я принесу.
- Не получится, Лялечка. Я не доверяю тебе. Прости, но это так.
- Я сказала, значит, принесу.
- Хорошо, примем компромиссное решение: пойдем вместе.
- Вначале список.
- О, боги! Что меня всегда восхищало в тебе, так это твое ослиное
упрямство. Вот, держи!
Послышался шелест бумаги.
- Здесь не все листы, - спустя непродолжительное время сказала
Лариса. - Их было девять, я помню, а тут только восемь.
- Неужто? В самом деле. Должно быть, в кармане остался... Вот,
пожалуйста.
- Как раз тот, где расписался папа.
- Ты удовлетворена?
- Вполне.
- Куда идем?
- За тем шкафом есть тайник. Пусть ваш подручный отодвинет его.
- Этот?
- Второй, что подальше...
- Ты что? Куда?! Рубашкин, держи ее!
Раздался грохот опрокинутой мебели, звон разбитого стекла, топанье
ног, стук двери, испуганный вскрик Надежды Семеновны, хриплая ругань
Рубашкина...
- Вот сейчас в самый раз, - удовлетворенно сказал Мандзюк.
Но Ляшенко уже не слышал его - вскочив на подоконник, он махнул рукой
стоящим на балконе оперативникам, и те устремились в квартиру. Карниз был
узок, но отделявшие от балкона метры Валентин преодолел в одно мгновение.
Спрыгнув на балкон, он устремился вслед за товарищами в квартиру, где двое
здоровенных мужчин избивали лежащую на полу девушку, выкручивали руки,
силясь отобрать зажатые в ее кулаке замусоленные тетрадные листки.
Появление работников милиции вызвало шок. Надежда Семеновна рухнула в
кресло, закрыла лицо руками, прошептала в ужасе:
- Какой позор!
То, что Боков и Рубашкин избивали ее падчерицу, она почему-то позором
не считала.
Рубашкин пытался бежать, даже сумел оттолкнуть Кленова, проскочить
коридор, открыть дверь, но лишь затем... чтобы впустить в квартиру
Мандзюка. Рубашкин отпрянул назад, прижался к стене, а затем сполз на пол.
Все произошло за какие-то считанные мгновения. Валентин подоспел,
когда Женя Глушицкий уже замкнул наручники на запястьях Бокова, а Чопей
возражал выкрикам задержанного:
- Не торопитесь оправдываться, Донат Владимирович. У вас будет
достаточно времени, чтобы объясниться с нами по всем вопросам.
Велев Кленову пригласить следователя и понятых, Валентин подошел к
сидящей на полу Ларисе, осведомился, не требуется ли ей помощь. Девушка
подняла голову, отбросила волосы с лица, и он увидел ее глаза: залитые
кровью белки, суженные от боли зрачки, высоко вскинутые к ровным бровям
густые ресницы и почему-то с неприязнью подумал о Павле.
Лариса все еще сжимала в руке тетрадные листки. Решив, что она не
поняла его, Валентин назвал себя, повторил вопрос.
Лариса принужденно улыбнулась:
- Благодарю вас. Все в порядке. Меня уже второй раз за сегодняшний
день колотят. Начинаю привыкать.
Она пыталась шутить, и это успокоило Валентина. Он помог ей
подняться. Но едва она стала на ноги, как покачнулась, охнула, схватилась
за бок. Валентин поддержал ее, хотел усадить на диван, но она
отстранилась:
- Не беспокойтесь, сейчас пройдет. Я знаю, о чем говорю: как-никак я
медичка... - Она помолчала, потом добавила, отводя взгляд: - Извините мне
надо выйти.
Тетрадные листки по-прежнему сжимала в кулаке, и у Валентина не
хватило духу попросить их. Возможно, потому что понял: она не отдаст их.
Умрет, но не отдаст.
Мандзюк уже сдал Рубашкина под опеку Бессараба и сейчас стоял в
дверях кабинета, закрывая своей большой плотной фигурой весь проем. Он
уступил Ларисе дорогу, так же как Ляшенко сделав вид, что не заметил
тетрадные листки в ее руке. О них напомнил Боков, который стоял у одного
из стеллажей, привалясь к нему плечом:
- Заберите у нее завещание, блюстители. Не будьте лопухами! Она его
сейчас в канализацию спустит.
Ляшенко и Мандзюк не прореагировали, ему ответил Чопей:
- Донат Владимирович, вам не давали слова. Отныне и надолго вам
придется усвоить правило: говорить будете только, когда вас спросят. Но
поскольку вы уже затронули этот вопрос, я - так и быть - дам юридическую
консультацию. Завещанием признается лишь документ, удостоверенный
нотариусом. А такого документа профессор Яворский не оставил, так что
напрасно старались.
Он позвонил своим помощникам, дал "добро" на обыск квартиры Бокова и
Рубашкина, а также боковской дачи.
Появился Кандыба, понятые. Началась неторопливая процедура осмотра
места происшествия, составления протоколов. Как и следовало ожидать,
никакого тайника за книжным шкафом не было. Объясниться по этому поводу с
Ларисой тотчас же не удалось, ей стало плохо, началась рвота, и одна из
понятых отвела ее в соседнюю комнату, побежала за врачом, благо по
соседству жило немало врачей.
При личном обыске Рубашкина были обнаружены: складной нож с пружиной,
что угрожающе выбрасывало широкое лезвие, и два золотых кольца, которые он
ухитрился стянуть в спальне Надежды Семеновны. В портфеле Бокова нашли
иллюстрированный словарь-травник издания 1898 года, который он прихватил
со стеллажа во время поисков инкунабул двенадцатого века.
Попытка Бокова утверждать, что это словарь, успеха не имела: на
титульном листе книги стоял штамп: "Из книг М.П.Яворского".
- Жадность фраера сгубила, сказал сам о себе Боков. - За мелкую кражу
сяду.
- Не скромничайте, Боков, - усмехнулся Ляшенко. - Вы обманом
завладели дорогостоящими "Русскими картинками", а затем продали их через
подставное лицо по спекулятивной цене. Вот вам мошенничество и спекуляция
в крупных размерах. О книгах подешевле, что вы выманивали у своей бывшей
невесты, уже не говорю. Но к "Канону" Авиценны и тому, как он попал к
Анатолию Зимовцу, мы непременно вернемся. Попытку ограбления этой квартиры
доказать будет нетрудно. Так что, как говорится, наскребем по сусекам.
В разговор вмешался Чопей, который еще раз связывался со своими
помощниками:
- При обыске вашей дачи, Донат Владимирович, найдено несколько книг
из числа тех, что были фиктивно вписаны в макулатуру по библиотеке Дома
ученых. Приплюсуйте и это.
При подписании протокола осмотра места происшествия возникла
неожиданная заминка: Надежда Семеновна заявила, что должна
проконсультироваться со своим адвокатом. Кандыба объяснил ей, что это не
предусмотрено законом, но, если она с чем-то не согласна, он готов
выслушать ее возражения. Надежда Семеновна начала издалека, и в итоге
попросила исключить из протокола упоминание о том, что интересующие
преступников книги были спрятаны ею среди старых журналов, а затем
перепрятаны кем-то в другое, пока не установленное место.
Посоветовавшись с Валентином, Кандыба согласился заменить эту фразу
другой, смысл которой состоял в том, что названных книг не оказалось в
домашней библиотеке.
Когда задержанных увели, к Валентину подошла одна из понятых,
сказала, что с ним хочет поговорить Лариса, которой стало несколько лучше,
но около которой все еще хлопотала доктор Сторожук - жена доцента
Сторожука.
Однако в комнату Ларисы его впустили не сразу. Пока он топтался в
коридоре, уехали следователь и Чопей, ушли понятые, явилась сестра Надежда
Семеновны - Анна Семеновна, которой кто-то сообщил в больницу о
происшедшем. К Валентину дважды подходила Надежда Семеновна, справлялась о
Павле, а затем, прижимая к глазам платочек и негромко всхлипывая,
клятвенно уверяла его, что лечебники перепрятала не она и ей не известно,
где они сейчас находятся. И тут же роняла, как бы между прочим:
- Я консультировалась с адвокатом и он заверил меня, что, поскольку
официального завещания Матвей Петрович не оставил, все книги по закону
принадлежат нам: мне и Ларисе.
Первый раз, когда она сказала об этом, Валентин отмолчался. Однако,
во второй не выдержал:
- Но надеюсь, вы не будете отрицать, что Боков пытался завладеть
инкунабулами путем ограбления?
- Как вы могли подумать, что я намерена защищать этого негодяя! -
сделала попытку возмутиться Надежда Семеновна, но тут же сказала: - Только
в суд я не пойду. Он обольет меня грязью! Он уже грозил.
- Чем?
- Ну этими лечебниками, что я положила сверху на стеллаж, -
потупилась Надежда Семеновна. - А потом он как-то перехватил одно письмо.
Это было еще при жизни Матвея Петровича. Клянусь, чем угодно, с автором
письма меня связывали чисто дружеские отношения. Но он допускал некоторые
шутливые иносказания, которые могут быть превратно истолкованы... Донат
иногда брал нашу почту из ящика. И таким образом перехватил письмо.
- Наш д