жаль, что так получилось, и я готов отвечать.  Но  признаюсь:  совесть  не
мучает меня. Я не хотел его увечить, но желание поколотить его возникало у
меня не раз. Я уже говорил, что мы жили по соседству.  Одно  время,  когда
Иван Прокофьевич - его отец, болел, я захаживал к ним в дом, помогал Ивану
Прокофьевичу чем мог - в основном болтовней, которую мы - медики  называем
психотерапией. Уже тогда Толик задирался со мной, дерзил... Причины? Я  их
не видел. Возможно, его обижало, что я обрывал его попытки  вмешиваться  в
наши с Иваном Прокофьевичем разговоры. А возможно, ревновал меня к Тамаре,
с которой у меня тогда - и это самое смешное -  ничего  не  было.  У  него
вообще была дурная манера совать свой нос в  чужие  дела.  Помнишь  Клару?
После  того,  как  мы  познакомились,  она  пару  раз  была  у  меня.   Ее
экстравагантность тебе известна. Как-то ей взбрело в голову  съехать  вниз
по лестничным перилам. Увидела, как съехал  Толик,  и  туда  же.  Едва  не
свалилась. Я догнал ее, стащил с  перил.  Она  укусила  меня  за  руку.  Я
разозлился и отшлепал ее. Она стала визжать. Подлетел Толик, заорал:  "Как
смеешь бить женщину! Негодяй!"  и  все  такое  прочее.  Удивляюсь,  как  я
сдержался тогда... Потом очередь дошла до Ларисы: он и ее мне приплел -  у
парня было больное воображение... Ерунда какая! С Лялькой у меня ничего не
было и быть не могло, я не сумасшедший. Правда, года три назад  она  вбила
себе в  голову,  что  влюблена  в  меня.  Знаешь,  когда  семнадцатилетняя
девчонка вбивает себе в голову такое, ее не  вразумишь,  не  обуздаешь.  Я
решил на время перевестись в сельскую  больницу.  Откровенно  говоря,  это
была не единственная причина моего отъезда, но она сыграла  свою  роль.  И
правильно сделал: Ляля сравнительно легко перенесла эту неизбежную в таком
возрасте болезнь. Со временем у нее  появились  новые,  но  уже  не  столь
безудержные увлечения: Донат, тот же Толик,  а  наши  отношения  пришли  в
норму. Но знаешь, что сказал  мне  Толик,  когда  я  вернулся?  "Зачем  ты
приехал?" По-твоему, я должен был объяснять?  Вечером  28-го?  Я  заскочил
домой, чтобы переодеться. Перед этим у меня  была  тяжелейшая  операция  и
нервы были напряжены. Я загнал машину во двор,  поднялся  к  себе,  принял
душ, переоделся. Когда спускался вниз, столкнулся с Толиком. Он был  пьян.
И пошло! Начал с Тамары, кончил Ларисой. Я не хотел связываться с  пьяным,
оттолкнул его, сел в машину... Нет, не  разговаривал  с  ним.  Но  что-то,
кажется, сказал. Вроде бы, что это не его собачье  дело...  А  что  другое
скажешь пьяному мальчишке?
     Валентин слушал его со все возрастающим чувством тревоги.  Сочувствия
исповедь Павла не вызывала: каждый из его поступков можно  было  понять  и
даже оправдать, но взятые вместе они настораживали, внушали  тревогу.  Что
это? Непонимание элементарных истин или нежелание понимать их?
     - Павел, какое отношение к конфликту имеет "Канон" Авиценны?
     Новицкий ответил не сразу: некоторое время смотрел перед собой, потом
разгладил пальцем набежавшие на лоб морщины, и лишь затем сказал:
     - "Канон" и  еще  несколько  ценных  книг  из  библиотеки  профессора
Яворского взял я. Взял и продал  какому-то  перекупщику.  Мне  были  нужны
деньги.
     Это была неправда, но другого ответа Валентин не ожидал...


     Доклад Галочки Юрко подтвердил его предположения. Он велел ей идти  в
оперативный "рафик" и там дожидаться - возможно, она понадобится, а сам  с
Кандыбой поднялся на третий этаж.
     На лестничной площадке между вторым и третьим этажами,  уткнувшись  в
какую-то брошюру, стоял сержант Бессараб, на площадке двумя пролетами выше
покуривал курсант-стажер - Мандзюк предусмотрел все. Сам  же  находился  в
соседней с Яворскими квартире, где лейтенант Дымочкин с  помощью  капитана
Чопея уже наладил свою аппаратуру. Женя  Глушицкий  и  Кленов  по  карнизу
перебрались на кухонный балкон квартиры Яворских, справились  с  дверью  и
сейчас  только  ждали  сигнала.  Это  последнее   обстоятельство   вызвало
недовольство  Кандыбы,  который   сомневался   в   правильности   действий
оперативников. Мандзюк, которому он высказал эти  сомнения,  неопределенно
хмыкнул. За него ответил Дымочкин, не отрываясь от аппаратуры.
     - Рубашкин, как вошел,  пригрозил  Ларисе  ножом.  Старшей  Яворской,
кажется, тоже досталось. Это мы уже из разговоров поняли.
     - Так чего вы медлите? - заволновался Кандыба.
     - Поспешишь - людей насмешишь,  -  философски  изрек  Мандзюк.  -  Мы
подключились, когда они  уже  к  переговорам  перешли.  Боков  только  для
острастки пригрозил. А сейчас уговаривает их.
     - И Ларису уговаривает? - удивился Ляшенко.
     - Она принимает участие в разговоре. Неохотно, но принимает.
     - У меня такое впечатление, что Рубашкин  привязал  ее  к  креслу,  -
добавил Дымочкин.
     - Где они находятся сейчас?
     - В кабинете. Надежда Семеновна ищет лечебники. Или делает  вид,  что
ищет. Рубашкин помогает ей. Он уже дважды показывал Бокову какие-то книги,
но, очевидно, его букинистическая эрудиция ограничена,  потому  что  Боков
начал сердиться, - сказал Мандзюк.
     - Сорочкиным называет, - добавил Дымочкин. - Сперва по имени-отчеству
величал, а сейчас Сорочкиным... Ищут. Поэтому молчат.
     Молчание в  кабинете  Яворского  длилось  недолго.  Дымочкин  подался
вперед, торопливо повернул варьер настройки, замахал руками: дескать, тихо
- слушайте!
     В динамике раздалось  чье-то  недовольное  бормотание,  покашливание,
затем хрипловатый голос сердито произнес:
     - Нету здесь. Одни старые журналы лежат. Брешет она, ваньку валяет!
     - Не нервничайте, Сорочкин, - насмешливо урезонил его Боков. -  А  то
упадете со стремянки. На соседнем стеллаже посмотрите.
     - Смотрел. Нету там никаких книг. Бумаги, отпечатанные на машинке,  в
стопках и папках лежат.
     - Это рукописи, Сорочкин. Пора уже разбираться в категориях  печатной
продукции... Надежда Семеновна, как же так? Вы вводите нас в  заблуждение,
а это нехорошо.
     - Я положила их здесь наверху, среди журналов. Не понимаю,  куда  они
запропастились, - послышался озабоченный  женский  голос.  -  Может,  Ляля
взяла?
     - Лялечка, ты брала эти книжечки? - вкрадчиво спросил Боков.
     - Пошел к черту, сволочь, вор! - крикнула Лариса.
     - Тише, лапонька. Не в твоих интересах поднимать шум.  И  вопрос  так
ставить не следует. В ином случае мне придется доказывать, а это я  сделаю
очень легко, что вор не я.  Но  вообще-то  согласен  с  тобой  -  воровать
грешно.
     - Вы не смеете! - возмутилась Надежда Семеновна.
     - Я не называл вас, Надежда  Семеновна,  -  ухмыльнулся  Боков.  -  И
вообще давайте не заострять этот весьма и  весьма  скользкий  вопрос.  Мне
представляется, что  так  будет  лучше  для  всех  присутствующих,  да  и,
пожалуй, для отсутствующих членов вашей уважаемой семьи.  В  конце  концов
завещание могло и не быть.
     - Было завещание! Было! - крикнула Лариса. - Но ты его выкрал!
     - Надежда Семеновна,  успокойте  падчерицу:  она  ведет  себя  крайне
неприлично. И,  пожалуйста,  объясните  ей,  что  будет  с  вами  и  вашим
дражайшим Пашенькой, если  этот  самый  завещательный  список  -  вот  он,
Лялечка, взгляни еще раз - станет достоянием общественности,  прокуратуры,
суда. Списочек-то Пашиной рукой составлен, а  в  нем  эти  самые  утаенные
кем-то из вас инкунабулы значатся.
     - Ну и гад же ты! - со стоном выдохнула Лариса.
     - Не пойму твоего упрека, Лялечка. Список составлял не я и  лечебники
не я припрятывал. Больше скажу, перепрятывал их тоже не я. За  что  же  ты
оскорбляешь?
     - Ты пришел, чтобы украсть их!
     - Вздор! Я хочу избавить вас от  этого  яблока  семейного  раздора  и
эфемерного соблазна. Надежда Семеновна, простите,  но  та  астрономическая
сумма, которую некогда с перепоя назвал полупомешанный библиофил из Штатов
и которая с тех пор дурманит ваше воображение, не более как фантазия.  Вам
не продать лечебники и за сотую долю этой суммы. Я  же  предлагаю  хорошие
деньги. Могу рассчитаться дубленками. Две импортных  дубленки  с  меховыми
воротничками и такой же оторочкой в фабричной упаковке.  Согласитесь,  что
это не хуже, чем два изъеденных червями  фолианта.  К  тому  же,  я  готов
аннулировать свои счета с Пашкой и этот  неудобный  для  вас  и  для  него
список предать  забвению.  Надежда  Семеновна,  мне  думается,  что  такие
условия нельзя назвать грабительскими.
     - Донат, клянусь, я  не  знаю,  куда  они  подевались,  -  простонала
Надежда Семеновна.
     - Лялечка, а ты?
     - Отдай список, получишь книги.
     - Вот это другой разговор! Я всегда считал тебя умницей.
     - Ляля, как ты могла! - ахнула Надежда Семеновна.
     - Дурной пример заразителен, - отрезала Лариса.
     - Вот так семейка, один другого лапошит, - подал реплику Рубашкин.
     - Помолчите, Сорочкин, это не вашего примитивного ума дело, -  осадил
его Боков. - Лучше развяжите  девушку,  а  то  у  нее  уже,  верно,  ручки
затекли...
     На какое-то время динамик утих. Чопей встал на подоконник  раскрытого
окна, ступил на карниз и,  страхуемый  уже  согласным  со  всем  Кандыбой,
перебрался на кухонный балкон квартиры Яворских, в  подмогу  Глушицкому  и
Кленову.
     Валентин вопросительно смотрел на Мандзюка. Хотя он был  старшим,  но
сейчас дело было не в старшинстве - в оперативном  моменте,  который  надо
чувствовать нутром, ибо речь уже шла  о  секундах,  что  ни  упускать,  ни
торопить нельзя. Мандзюк, как никто,  чувствовал  бег  последних  решающих
секунд.
     Не отрывая глаз от динамика, словно это был телевизионный  экран,  он
сделал предупреждающий жест - дескать,  внимание.  Неожиданно  в  динамике
прозвучал хлесткий звон пощечины.
     - Ты что спятила?! - прохрипел Рубашкин.
     - Волю рукам не давайте.
     - Да я тебя...
     - Сорочкин, не грубите, - одернул его Боков. - Она права:  сейчас  не
до этого. Вот когда окончится деловая часть нашей встречи,  -  пожалуйста.
Только имейте в виду, она любит нежное обращение.
     - Заткнись, подонок!! - крикнула  Лариса,  но  тут  же  сбавила  тон,
сказала почти спокойно: - Давай список.
     - Вначале книги.
     - Вначале список!
     - Сорочкин, вы рано  отвязали  ее.  Верните  красавицу  в  предыдущее
положение, да ручки ей покрепче заверните. К лопаточкам, к лопаточкам!
     Послышался шум возни, кряхтение, сдержанный стон.
     - Не трогайте ее: вмешалась Надежда Семеновна.  -  Донат,  учтите,  я
брошу этот пресс в окно и закричу. Мне уже все равно!
     - Какой порыв самопожертвования! Нади, вы выросли в моих глазах.
     - Не смейте меня называть так! Я не давала вам повода.
     - Прошу простить, я забылся. Хотя о поводах можно было бы поспорить.
     - Замолчите! И сейчас же отпустите ее! Иначе я разобью окно.
     - Оставь ее, - велел Рубашкину Донат. - Ну как, угомонилась, лапочка?
     - Я не волновалась, - на удивление спокойно сказала Лариса.
     - Так где лечебники?
     - Я принесу.
     - Не получится, Лялечка. Я не доверяю тебе. Прости, но это так.
     - Я сказала, значит, принесу.
     - Хорошо, примем компромиссное решение: пойдем вместе.
     - Вначале список.
     - О, боги! Что меня всегда восхищало в тебе,  так  это  твое  ослиное
упрямство. Вот, держи!
     Послышался шелест бумаги.
     - Здесь не  все  листы,  -  спустя  непродолжительное  время  сказала
Лариса. - Их было девять, я помню, а тут только восемь.
     - Неужто? В самом  деле.  Должно  быть,  в  кармане  остался...  Вот,
пожалуйста.
     - Как раз тот, где расписался папа.
     - Ты удовлетворена?
     - Вполне.
     - Куда идем?
     - За тем шкафом есть тайник. Пусть ваш подручный отодвинет его.
     - Этот?
     - Второй, что подальше...
     - Ты что? Куда?! Рубашкин, держи ее!
     Раздался грохот опрокинутой мебели, звон  разбитого  стекла,  топанье
ног, стук двери,  испуганный  вскрик  Надежды  Семеновны,  хриплая  ругань
Рубашкина...
     - Вот сейчас в самый раз, - удовлетворенно сказал Мандзюк.
     Но Ляшенко уже не слышал его - вскочив на подоконник, он махнул рукой
стоящим на балконе оперативникам, и те устремились в квартиру. Карниз  был
узок, но отделявшие от балкона метры Валентин преодолел в одно  мгновение.
Спрыгнув на балкон, он устремился вслед за товарищами в квартиру, где двое
здоровенных мужчин избивали лежащую на  полу  девушку,  выкручивали  руки,
силясь отобрать зажатые в ее кулаке замусоленные тетрадные листки.
     Появление работников милиции вызвало шок. Надежда Семеновна рухнула в
кресло, закрыла лицо руками, прошептала в ужасе:
     - Какой позор!
     То, что Боков и Рубашкин избивали ее падчерицу, она почему-то позором
не считала.
     Рубашкин пытался бежать, даже сумел  оттолкнуть  Кленова,  проскочить
коридор, открыть  дверь,  но  лишь  затем...  чтобы  впустить  в  квартиру
Мандзюка. Рубашкин отпрянул назад, прижался к стене, а затем сполз на пол.
     Все произошло за какие-то  считанные  мгновения.  Валентин  подоспел,
когда Женя Глушицкий уже замкнул наручники на запястьях  Бокова,  а  Чопей
возражал выкрикам задержанного:
     - Не  торопитесь  оправдываться,  Донат  Владимирович.  У  вас  будет
достаточно времени, чтобы объясниться с нами по всем вопросам.
     Велев Кленову пригласить следователя и понятых,  Валентин  подошел  к
сидящей на полу Ларисе, осведомился, не требуется ли  ей  помощь.  Девушка
подняла голову, отбросила волосы с лица, и он  увидел  ее  глаза:  залитые
кровью белки, суженные от боли зрачки, высоко вскинутые  к  ровным  бровям
густые ресницы и почему-то с неприязнью подумал о Павле.
     Лариса все еще сжимала в руке тетрадные листки.  Решив,  что  она  не
поняла его, Валентин назвал себя, повторил вопрос.
     Лариса принужденно улыбнулась:
     - Благодарю вас. Все в порядке. Меня уже второй  раз  за  сегодняшний
день колотят. Начинаю привыкать.
     Она  пыталась  шутить,  и  это  успокоило  Валентина.  Он  помог   ей
подняться. Но едва она стала на ноги, как покачнулась, охнула,  схватилась
за  бок.  Валентин  поддержал  ее,  хотел  усадить  на   диван,   но   она
отстранилась:
     - Не беспокойтесь, сейчас пройдет. Я знаю, о чем говорю: как-никак  я
медичка... - Она помолчала, потом добавила, отводя взгляд: - Извините  мне
надо выйти.
     Тетрадные листки по-прежнему сжимала  в  кулаке,  и  у  Валентина  не
хватило духу попросить их. Возможно, потому что понял: она не  отдаст  их.
Умрет, но не отдаст.
     Мандзюк уже сдал Рубашкина под  опеку  Бессараба  и  сейчас  стоял  в
дверях кабинета, закрывая своей большой плотной  фигурой  весь  проем.  Он
уступил Ларисе дорогу, так же как  Ляшенко  сделав  вид,  что  не  заметил
тетрадные листки в ее руке. О них напомнил Боков, который стоял  у  одного
из стеллажей, привалясь к нему плечом:
     - Заберите у нее завещание, блюстители. Не будьте лопухами!  Она  его
сейчас в канализацию спустит.
     Ляшенко и Мандзюк не прореагировали, ему ответил Чопей:
     - Донат Владимирович, вам не  давали  слова.  Отныне  и  надолго  вам
придется усвоить правило: говорить будете только, когда  вас  спросят.  Но
поскольку вы уже затронули этот вопрос, я - так и быть -  дам  юридическую
консультацию.  Завещанием   признается   лишь   документ,   удостоверенный
нотариусом. А такого документа профессор  Яворский  не  оставил,  так  что
напрасно старались.
     Он позвонил своим помощникам, дал "добро" на обыск квартиры Бокова  и
Рубашкина, а также боковской дачи.
     Появился Кандыба, понятые. Началась  неторопливая  процедура  осмотра
места происшествия,  составления  протоколов.  Как  и  следовало  ожидать,
никакого тайника за книжным шкафом не было. Объясниться по этому поводу  с
Ларисой тотчас же не удалось, ей стало плохо, началась рвота,  и  одна  из
понятых отвела ее  в  соседнюю  комнату,  побежала  за  врачом,  благо  по
соседству жило немало врачей.
     При личном обыске Рубашкина были обнаружены: складной нож с пружиной,
что угрожающе выбрасывало широкое лезвие, и два золотых кольца, которые он
ухитрился стянуть в спальне Надежды Семеновны.  В  портфеле  Бокова  нашли
иллюстрированный словарь-травник издания 1898 года, который  он  прихватил
со стеллажа во время поисков инкунабул двенадцатого века.
     Попытка Бокова утверждать, что  это  словарь,  успеха  не  имела:  на
титульном листе книги стоял штамп: "Из книг М.П.Яворского".
     - Жадность фраера сгубила, сказал сам о себе Боков. - За мелкую кражу
сяду.
     -  Не  скромничайте,  Боков,  -  усмехнулся  Ляшенко.  -  Вы  обманом
завладели дорогостоящими "Русскими картинками", а затем продали  их  через
подставное лицо по спекулятивной цене. Вот вам мошенничество и  спекуляция
в крупных размерах. О книгах подешевле, что вы выманивали у  своей  бывшей
невесты, уже не говорю. Но к "Канону" Авиценны и  тому,  как  он  попал  к
Анатолию Зимовцу, мы непременно вернемся. Попытку ограбления этой квартиры
доказать будет нетрудно. Так что, как говорится, наскребем по сусекам.
     В разговор вмешался Чопей,  который  еще  раз  связывался  со  своими
помощниками:
     - При обыске вашей дачи, Донат Владимирович, найдено  несколько  книг
из числа тех, что были фиктивно вписаны в макулатуру  по  библиотеке  Дома
ученых. Приплюсуйте и это.
     При  подписании  протокола  осмотра   места   происшествия   возникла
неожиданная   заминка:   Надежда    Семеновна    заявила,    что    должна
проконсультироваться со своим адвокатом. Кандыба объяснил ей, что  это  не
предусмотрено законом, но,  если  она  с  чем-то  не  согласна,  он  готов
выслушать ее возражения. Надежда Семеновна  начала  издалека,  и  в  итоге
попросила исключить  из  протокола  упоминание  о  том,  что  интересующие
преступников книги  были  спрятаны  ею  среди  старых  журналов,  а  затем
перепрятаны кем-то в другое, пока не установленное место.
     Посоветовавшись с Валентином, Кандыба согласился заменить  эту  фразу
другой, смысл которой состоял в том, что названных  книг  не  оказалось  в
домашней библиотеке.
     Когда  задержанных  увели,  к  Валентину  подошла  одна  из  понятых,
сказала, что с ним хочет поговорить Лариса, которой стало несколько лучше,
но около  которой  все  еще  хлопотала  доктор  Сторожук  -  жена  доцента
Сторожука.
     Однако в комнату Ларисы его впустили не сразу.  Пока  он  топтался  в
коридоре, уехали следователь и Чопей, ушли понятые, явилась сестра Надежда
Семеновны  -  Анна  Семеновна,  которой  кто-то  сообщил  в   больницу   о
происшедшем. К Валентину дважды подходила Надежда Семеновна, справлялась о
Павле,  а  затем,  прижимая  к  глазам  платочек  и  негромко  всхлипывая,
клятвенно уверяла его, что лечебники перепрятала не она и ей не  известно,
где они сейчас находятся. И тут же роняла, как бы между прочим:
     - Я консультировалась с адвокатом и он заверил меня,  что,  поскольку
официального завещания Матвей Петрович не оставил,  все  книги  по  закону
принадлежат нам: мне и Ларисе.
     Первый раз, когда она сказала об этом, Валентин  отмолчался.  Однако,
во второй не выдержал:
     - Но надеюсь, вы не будете  отрицать,  что  Боков  пытался  завладеть
инкунабулами путем ограбления?
     - Как вы могли подумать, что я намерена  защищать  этого  негодяя!  -
сделала попытку возмутиться Надежда Семеновна, но тут же сказала: - Только
в суд я не пойду. Он обольет меня грязью! Он уже грозил.
     - Чем?
     -  Ну  этими  лечебниками,  что  я  положила  сверху  на  стеллаж,  -
потупилась Надежда Семеновна. - А потом он как-то перехватил одно  письмо.
Это было еще при жизни Матвея Петровича. Клянусь, чем  угодно,  с  автором
письма меня связывали чисто дружеские отношения. Но он допускал  некоторые
шутливые иносказания, которые могут быть  превратно  истолкованы...  Донат
иногда брал нашу почту из ящика. И таким образом перехватил письмо.
     - Наш д