Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
старом альбоме для стихов, извлеченном из коммунальных
архивов.
Мистер Дув, которому администрация и лично мистер Чедберн
выплачивали скромное вознаграждение, прирабатывал написанием
ходатайств для вечных просителей королевских и прочих
милостей, составлением протестов и рекламаций
налогоплательщиков, обиженных налоговым управлением, а также
сочинением нежных посланий для влюбленных с соблюдением всех
правил орфографии и привлечением витиеватых фраз.
Одно из таких посланий случайно попало в руки Сигмы
Триггса; его стиль показался ему претенциозным и даже
смешным, но его поразил тонкий почерк и гармоническое
сочетание слов и интервалов между ними.
Триггс не находил себе места, пока не познакомился с этим
человеком, в котором сразу приметил хороший вкус и большой
талант.
Дув открыл ему, что имеет образчик почерка самого Уильяма
Чикенброкера, бывшего королевского каллиграфа, который
переписал часть "Истории Англии" Смолетта.
Этого оказалось достаточно для установления в кратчайший
срок теснейших уз дружбы, построенной на взаимном уважении
друг к другу.
Вскоре Эбенезер Дув стал своим человеком в доме Триггса,
и его принимали с большим удовольствием.
Дув и Триггс, сблизившиеся на почве общей любви к
красивому письму, открыли в себе и общий вкус к рагу из
ягненка с луком, лимонному грогу и пивному пуншу.
И вот однажды, в час откровений, мистер Дув поведал
своему новому другу большой секрет.
- Я бы никому не доверился. Уважаемый мистер Чедберн
смертельно обозлился бы на меня, половина жителей Ингершама
сочла бы меня лжецом, если не сумасшедшим, а вторая половина
лишилась бы аппетита.
- Ах так! - воскликнул Триггс. - Неужели все так
серьезно?
- Серьезно? Хм... Для меня, который читал и
комментировал Шекспира, слова Гамлета "И в небе, и в земле
сокрыто больше, чем снится вашей философии..." стали
девизом. Вам понятно?
- Ну... конечно, - ответил Сигма Триггс, хотя ровным
счетом ничего не понимал.
- Вы известный детектив и, будучи таковым, должны
занимать позицию умного и недоверчивого человека.
- Конечно, конечно, - поспешил ответить Сигма, все меньше
и меньше понимая, куда клонит почтенный старец. Бледные
руки общественного писателя слегка вздрогнули.
- Доверяюсь вам, мистер Триггс. По ратуше бродит
привидение!
Бывший секретарь полицейского участка в Ротерхайте
закашлялся, засунув чубук своей трубки слишком далеко в
глотку.
- Б... Быть того не может! - выдавил он, - и глаза его
налились слезами.
- Однако все обстоит именно так! - заявил мистер Дув.
- Не может быть! - с еще большей твердостью повторил
Триггс.
Но в душе обозвал себя лгуном; он вспомнил о веревке,
качавшейся в его квартире на Марден-стрит.
II
МИСТЕР ДУВ РАССКАЗЫВАЕТ СВОИ ИСТОРИИ
Однажды вечером, попивая особенно удавшийся грог и
наслаждаясь ароматным дымом голландского табака, Триггс
поведал Дуву историю Банни Смокера, сообщил о страхах миссис
Кроппинс, о пентаграмме и, наконец, о зловещем качающемся
призраке.
Эбенезер Дув не стал смеяться над ним и долго размышлял,
глубоко затягиваясь своей трубкой.
- Следует поразмыслить... Да, да, поразмыслить.
И только неделю спустя, после интереснейшей беседы о
влиянии некоторых готических букв на каллиграфическое
оформление церемониальных государственных актов, Дув вдруг
сказал:
- Дорогой Триггс, я уверен, вы не страдаете
галлюцинациями. К счастью, ими не страдаю и я. Невозможно
дать так называемое рациональное объяснение некоторым
явлениям, которые вызывают безграничное удивление, а иногда
самый настоящий животный страх.
Хочу вам рассказать, в свою очередь, одну подлинную
историю. Истинность ее подтверждается тем, что я сам
пережил сие приключение, и воспоминание о нем навечно
запечатлелось в сокровеннейших уголках моей души.
Говорят, что любой уважающий себя англичанин раз в жизни
готов поверить в привидения, но я знаю многих наших
соотечественников, которые с глубочайшим неверием относятся
к потустороннему миру.
Они заблуждаются, и я во всеуслышание заявляю об этом. Я
говорил вам о привидении, бродящем по ратуше, а сегодня
поведаю иную историю и постараюсь, чтобы вы услышали не
сухой пересказ о делах минувших дней, а ощутили дыхание
истины.
...При этих словах Сигма Триггс вздрогнул; ему вполне
хватало своего собственного призрака, и он втайне надеялся,
что мистер Дув развеет его страхи, как легкий дым.
Эбенезер Дув продолжал:
- Некогда мне случилось заблудиться в тумане. Таких
туманов не бывает в Лондоне даже в период смога.
Забыл вам сообщить, что проживал тогда в Ирландии, на
берегах Шеннова. Весь тот день я провел в городке с
богатейшим историческим прошлым, тщетно разыскивая
манускрипты каллиграфов XVIII века, написанные разноцветными
чернилами, а с наступлением вечера рассчитывал вернуться в
Лимерик.
В моем распоряжении был плохонький велосипедик с
растянутой цепью. Однако, соблюдая некоторые
предосторожности, я бы спокойно проделал обратное
путешествие, не поднимись этот проклятый туман.
Гнусная велосипедная цепь, по-видимому, заключила пакт с
дьяволом - как только туман рассеялся, она соскочила.
Пришлось идти пешком и толкать велосипед перед собой.
Я обратил внимание, что следую по травянистой дорожке,
вьющейся по мокрой пустоши, на которой кое-где произрастали
дубы и карликовые бирючины.
Просветление оказалось кратковременным - темно-серый
горизонт затянули тяжелые черные тучи, поднялся порывистый
ветер, и вскоре полил ужасающий дождь.
В полумиле от меня высился заросший травой холм, и я
направился к нему, чтобы осмотреть окрестности и с Божьей
помощью найти укрытие для своей промокшей до мозга костей
персоны.
Нюх меня не подвел, я действительно заметил убежище.
Неподалеку высился двухэтажный деревянный дом с небольшим
запущенным садом и железной кованой решеткой, преграждавшей
путь к нему.
Сквозь шумную завесу дождя я разглядел отблеск огня в
одном из окон первого этажа, и это пламя стало для меня
призывным светом маяка.
Толкая перед собой упрямый велосипед, я добрался до
решетки в тот момент, когда сильнейший раскат грома расколол
небо.
Тщетно пытался я нащупать кнопку или рукоятку звонка - их
не было, но стоило мне толкнуть калитку, как она
распахнулась.
Шагах в тридцати от меня плясало пламя, бросая красные
блики и разгоняя окружающие тени. Я подошел к окну, чтобы
рассмотреть комнату, но увидел лишь высокий камин, где
весело пылали сухой тростник и сушняк. Остальная часть
комнаты была погружена во мрак.
И хотя, я насквозь промок и над моей головой громыхала
гроза, я не мог не соблюсти правил приличия и постучал в
запыленное стекло.
Ожидание показалось мне долгим, потом я услышал шум
шагов, дверь отворилась, на мгновение выглянула бледная
голова.
- Разрешите войти? - спросил я.
Голова исчезла, но дверь осталась открытой.
Дождь полил с новой силой, и я, волоча за собой
велосипед, вбежал в коридор.
Через открытую дверь комнаты я видел, как на стенах
плясали красные отсветы пламени.
Стены были в запущенном состоянии - широкие трещины
разбегались по отслоившейся штукатурке, испещренной
серебристыми следами улиток. Я прислонил велосипед к стене
и решительно вошел в комнату.
Она была грязна и пуста, но рядом с камином стояло
великолепное кресло, обтянутое испанской кожей. Оно манило
к себе, и я устроился в нем, поставив ноги на изъеденную
ржавчиной решетку и протянув озябшие руки к огню.
Я не услышал, как появился хозяин дома.
Рядом со мной стояло самое странное существо, которое мне
когда-либо доводилось видеть - тощий старик, в котором
непонятно как теплилась жизнь. На нем был ниспадавший до
пола длинный сюртук, а его узловатые прозрачные руки
сложились словно для молитвы.
Но самой странной частью его облика была голова -
совершенно лысая и с необычайно бледным лицом. Я боялся
заглянуть ему в глаза, ибо на таком лице они должны были
внушать ужас.
Но глаза оставались сомкнутыми, и я понял, что человек
слеп.
- Отсюда до Дублина далеко, - тихо произнес он, и по его
тону я угадал хорошо воспитанного человека.
- Я направляюсь в Лимерик, а не в Дублин, - ответил я
недоумевая.
Мой ответ, казалось, удивил его.
- Прошу простить меня.
Он расцепил запястья, и длинная рука мелькнула у меня
перед лицом. Я почувствовал его пальцы у себя на шее, он
ощупал ее и с ужасом отдернул руку. Странное и тягостное
прикосновение! Словно меня коснулось ледяное дыхание ветра,
а не живая плоть.
- Вы сели в кресло.
- Может, мне встать?
- Нет, нет, но, когда наступит ночь, будет разумнее
пересесть на одну из скамеек.
Он повернулся, подошел к шкафчику с неплотно закрытыми
дверцами, достал оттуда бутылку и поставил ее на стол.
- Угощайтесь.
Затем направился к двери, открыл ее, и я больше его не
видел.
Содержимое бутылки манило меня, и я с удовольствием
осушил добрую половину.
Затем, сморенный хмельным напитком, теплом огня и
усталостью, заснул в уютном кресле.
Среди ночи я проснулся.
Огонь еще город, и, хотя пламя угасало, света было
достаточно, чтобы видеть комнату. Она была пуста, однако
сон мой прервался от сильного удара и боли.
Я вспомнил о бутылке и протянул к ней руку, но она без
всяких видимых причин отлетела в сторону и с грохотом
разлетелась на куски, ударившись об пол.
Я вжался в кресло, но меня схватили за шею и вышвырнули
на середину комнаты, словно я весил не больше кролика.
Кресло заскрипело, послышался глубокий довольный вздох.
Я чувствовал себя оскорбленным и направился к креслу,
намереваясь вновь занять его.
Но в кресле уже кто-то сидел. И этот кто-то, хотя и
оставался невидимым, тут же доказал мне свое присутствие.
Меня схватили, встряхнули и отбросили прямо к двери.
Я не стал ждать продолжения. Охваченный безотчетным
ужасом, я ринулся в коридор, схватил велосипед и выскочил на
улицу.
На рассвете я был уже в Лимерике и поведал обо всём
своему другу доктору О'Нейлу.
- Я знаю этот дом, - промолвил доктор. - Он принадлежал
семейству Керне и покинут уже добрых пять лет.
- А огонь, кресло, вино и бледный человек!
- Слепец, которого вы описали, мне известен. Это старый
слуга Кернсов, Джозеф Сумброэ, но он умер пять лет тому
назад. Последний из Кернсов свернул на дурную дорожку.
Этот громила двухметрового роста и медвежьей силы отяготил
свою совесть ужасными убийствами. Вчера его повесили.
Я молчал, онемев от ужаса, а доктор продолжал:
- Кажется, я понимаю ваше странное ночное приключение.
"Отсюда до Дублина далеко", - сказал вам старый слуга. Он
принял вас за Джеймса Кернса, последнего из его хозяев.
- Разве это объяснение! - возмутился я.
- Конечно, нет, но я не могу предложить иного. Можете
смеяться и считать меня болтливым стариком - тень старого
слуги поджидает тень своего хозяина в его доме. Вернувшись
в дом, сия свирепая тень находит вас в своем любимом кресле
- и поступает с вами, как вы этого заслуживаете.
Мистер Дув помолчал и закончил:
- Вот, собственно говоря, вся моя история.
Триггса охватило возмущение.
- Послушайте, мистер Дув, вы, несомненно, докопались до
истины и узнали, что призрачный слуга оказался обманщиком,
который опоил вас вином с наркотиками, и вам приснился
ужасный кошмар.
Старец отрицательно покачал головой.
- Увы, мой друг, в вас сидит детектив! Я ничего не
нашел, я все, что сказал доктор О'Нейл, мне кажется истиной.
Однако я поступил, как разумный человек, следующий
здравым законам логики. Запасшись рекомендацией доктора, я
в тот же день съездил в Дублин, и мне показали труп
преступника.
Это было ужасное создание, и служители морга с
отвращением отворачивались от него.
- А, дом? - с трудом выдавил из себя Триггс.
- Здесь передо мной возник непреодолимый барьер. В ту
ужасную ночь молния ударила в дом и дотла спалила его.
- Черт подери! - проворчал Триггс.
Мистер Дув допил грог и вновь набил трубку.
- Могу только повторить слова нашего великого Вилли:
"И в небе, и в земле сокрыто больше..."
Предмет разговора был на некоторое время забыт; к нему
вернулся Сигма Триггс, хотя в душе поклялся никогда этого не
делать.
- Повешенные любят возвращаться на землю, - сказал он,
усаживаясь за стол.
Мистер Дув ответил с привычной серьезностью.
- Я считаю себя книголюбом. О! Не столь серьезным, ибо
у меня не хватает средств, но у одного лавочника с
Патерностер Роу я как-то наткнулся на прелюбопытнейший
трактат, напечатанный у Ривза и написанный анонимным
автором, который подписался Адельберт с тремя звездочками.
Не окажись на его полях свидетельств и цитат, я счел бы
книжицу гнусной литературной подделкой.
Свидетельства заслуживали доверия, а примечания
показались мне правдивыми.
Изложив множество мрачных примеров о более или менее
злостных призраках мучеников, а особенно висельников, автор
писал:
"Можно сказать, что после виселицы эти жертвы правосудия
продолжают вести некое подобие жизни, посвящая свои силы
делу мести лицам, отправившим их на эшафот.
Они являются во сне своим судьям и полицейским,
изловившим их. Они могут появиться даже днем, когда их
жертвы бодрствуют.
И многие сошли с ума или предпочли самоубийство,
расставшись с наполненной кошмарами жизнью.
Некоторые из них умерли таинственной смертью, и там
действовала преступная рука из потустороннего мира".
- Ну и ну! - с трудом вымолвил Сигма Триггс.
- Если хотите, я перескажу вам историю судьи Крейшенка,
случившуюся в Ливерпуле в 1840 году.
- Приступайте! - храбро согласился Триггс, хотя сердце у
него ушло в пятки.
- Итак, вспомним, как писал сей Адельберт с тремя
звездочками.
Хармон Крейшенк заслуженно считал себя справедливым и
строгим судьей. Верша правосудие, он не знал жалости.
Однажды ему пришлось судить юного Уильяма Бербанка,
который в пьяной драке прикончил своего приятеля.
Хармон Крейшенк возложил на голову черную шапочку и
бесстрастным голосом зачитал приговор:
- Повесить за шею до тех пор, пока не умрет, - и, еле
шевеля сухими губами, добавил: - и пусть Бог сжалится над
вашей заблудшей душой!
Юный Бербанк вперил в него горящий взор:
- А над вашей душой Бог никогда не сжалится, клянусь в
этом.
Убийца без страха взошел на эшафот, и судья забыл о нем.
Но ненадолго. Однажды утром Хармон Крейшенк собирался выйти
из дома. Одевался он всегда безупречно и, бросив последний
взгляд в зеркало, вдруг увидел качающуюся в глубине зеркала
веревку.
Он обернулся, думая, что увидел отражение, но не тут-то
было - веревка болталась лишь в зеркале.
На следующий день, в тот же час, он снова увидел веревку,
на этот раз с петлей на конце.
Хармон Крейшенк решил, что страдает галлюцинациями, и
обратился к известному психиатру, который порекомендовал ему
отдых, свежий воздух, физические упражнения и
соответствующий режим.
Две недели все зеркала в доме исправно отражали то, что
им положено отражать, а затем призрачная веревка появилась
вновь.
Теперь ее петля лежала на плечах отражения Крейшенка.
Несколько недель все оставалось спокойным, а затем
наступила скорая и ужасная развязка.
Когда Крейшенк посмотрел в зеркало, привычное окружение
растворилось в глубине Зазеркалья. Поднялся белый дым и
образовался густой туман.
Он медленно рассеялся, и судья увидел узкий тюремный двор
с виселицей.
Палач завязал осужденному руки за спиной и положил ладонь
на рычаг рокового люка.
Вскрикнув, Крейшенк хотел было убежать - в призрачной
фигуре палача он узнал Уильяма Бербанка, а в человеке,
осужденном на позорную смерть, самого себя.
Он не успел сделать ни одного движения. Люк открылся, и
его двойник повис в пустоте.
Хармона Крейшенка нашли бездыханным у зеркала, в котором
отражался привычный мир. Он был удавлен, и на его шее
виднелся след пеньковой веревки.
Свои истории Эбенезер Дув рассказывал прекрасным летним
вечером, и, хотя не было ни тумана, ни дождя, ни ветра,
Триггс чувствовал себя неуютно.
Мысли о приведениях не покинули его и утром, несмотря на
яркое солнце и голубое небо.
Триггсу не сиделось на месте. С трудом дыша, он ходил
взад и вперед по своей громадной гостиной, занимавшей
большую часть бельэтажа.
Через окна, выходящие в сад, Триггс стал рассматривать
площадь, разделенную надвое полосой дымящегося асфальта.
Ужасающая жара приковала толстяка Ревинуса к порогу его
дома. Ратуша золотилась, словно вкуснейший паштет, вынутый
из горячей печи, а фасады домов окрасились в винный цвет.
И вдруг Сигма зажмурился от болезненного удара по глазам
- его ослепил солнечный лучик, вырвавшийся из глубин
"Галереи Кобвела".
- Ох, уж эта провинция! - пробурчал он. - Каждый
развлекается, как может... Этот идиот Кобвел только и
знает, что пускать зайчики в глаза порядочным людям!
Сигма и не подозревал о существовании теории подсознания,
и его собственное подсознание осталось немым.
Ну что могло быть ужасного в этой детской игре, в этом
солнечном зайчике, на мгновение ослепившем его?
III
БЛИКИ СОЛНЕЧНОГО И ЛУННОГО СВЕТА
Когда мистер Грегори Кобвел утверждал, что его "Галерея"
устроена на манер больших магазинов Лондона и Парижа, ему
никто не противоречил. Жители Ингершама, врожденные
домоседы, не любили Лондона, а Парижа и вовсе не знали. Их
вполне устраивал и сам магазин, и его организация - при
достаточном терпении всегда можно было отыскать нужную вещь,
будь то роговая расческа, фарфоровая мыльница, аршин плюша,
косилка или трогательные открытки с образом Святого
Валентина.
Мистер Кобвел и руководил своим торговым заведением,
набитым товаром, словно брюхо сытого питона, и обслуживал
покупателей, ибо к персоналу магазина нельзя было отнести ни
миссис Чиснатт, которая три раза в неделю тратила пару часов
на видимость уборки, ни прекрасную Сьюзен Саммерли.
Мистер Кобвел был крохотным сухоньким человечком с
тусклыми серыми глазами, страдавшим воспалением век.
Несмотря на слабое сердце, он не прекращал муравьиной суеты,
беспрерывно переставляя с места на место и перекладывая с
полки на полку пыльное барахло.
Его отец, архитектор, разбогател, понастроив множество
лачуг на, пустырях Хаундсдитча и Миллуолла, а Грегори Кобвел
мечтал присоединить к богатству и славу.
Он посещал рисовальную школу в Кенсингтоне и прославился,
сочинив оскорбительный пасквиль, порочащий память великого
Рена, и малопонятные комментарии к Витрувию.
Когда фортуна отвернулась от юного фанфарона, крохи
отцовского состояния позволили ему заняться торговлей в
мирном и тихом Ингершаме.
Он осел в городке, жил в полном одиночестве и оставался
закоренелым холостяком, несмотря на явные авансы некоторых
местных дам. Он был вежлив и услужлив, хотя и смотрел на
своих клиентов свысока, прочих людей совершенно не замечал,
в душе ненавидя их и завидуя всем.
В этом зачерствелом сердце теплилось нежное чувство лишь
к одному странному существу - мисс Сьюзен Саммерли.
Так ее окрестил Кобвел, ибо это стройное элегантное
создание имени не имело, поскольку никому, кроме Грегори
Кобвела, и в голову бы не пришло давать ей таковое.
Он наткнулся на нее в заднем помещении лавки старьевщика
в Чипсайде, где за гроши покупал заложенное барахло. В тот
день на ней были зеленая туника, проеденная молью, и
сандалии из красного драпа. Он приобрел мисс Сьюзен с ее
туникой и сандалиями всего за восемнадцать шиллингов.
Сьюзен Саммерли, манекен, изготовленный из дерева и
воска, несколько раз выставлялась в ярмарочном балагане со
зловещей табличкой на шее: "Гнусная убийца Перси,
зарубившая топором мужа и двух детей".
Если верить слухам, в бедняжке совсем не наблюдалось
сходства с кровавой убийцей, это был просто манекен из
одного м