Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
Даниил Гранин.
Картина
-----------------------------------------------------------------------
Л., "Советский писатель", 1987.
OCR & spellcheck by HarryFan, 29 March 2001
-----------------------------------------------------------------------
1
Дождь застиг Лосева на Кузнецком мосту. Чтоб не мокнуть, Лосев зашел на
выставку. До начала совещания оставалось часа полтора. Не торопясь он
ходил из зала в зал, отдыхал от московской мельтешни. После мокрых
весенне-холодных улиц, переполненных быстрыми столичными людьми, здесь
было тихо, тепло. Больше всего Лосева угнетало в Москве невероятное
количество народу, которое толкалось в любом учреждении, у любого
прилавка, в каждом кафе, в каждом сквере. Даже здесь, на выставке,
несмотря на простор, Лосева все же удивляли посетители - что за люди,
почему бродят здесь в рабочее время. Большей частью женщины. Тоже
примечательно, поскольку и у себя в городе на культурных мероприятиях
Лосев заметил, что в зале сидят главным образом женщины. И то, что в
столице имело место то же явление, отчасти успокаивало Лосева, отчасти же
было достойно размышления.
Он шел вдоль стен, обтянутых серой мешковиной. Грубая, дешевая материя
выглядела в данном случае весьма неплохо. Что касается картин, развешанных
на этой мешковине, у Лосева они не вызывали интереса. Лично он любил
живопись историческую, например, как Петр Первый спасает солдат, или Иван
Грозный убивает сына, или же про Степана Разина, также батальные сцены -
про гражданскую войну, партизан, переход Суворова через Альпы, да мало ли.
Нравились ему и портреты маршалов, полководцев, известных деятелей
искусства. Чтобы картина обогащала знаниями. Здесь же висели изображения
обыкновенных стариков, подростков, разложенных овощей и фруктов с разными
предметами, рисунки на бумаге, множество мелких картин в простых крашеных
рамах. Лосев не мог представить себе, куда они все деваются после
выставки, где находились до нее и вообще какой смысл создавать их для
такого временного назначения. Музеи - другое дело, в художественных музеях
Лосев неоднократно бывал, на подобных же выставках не приходилось. И
сейчас он убеждался, что вряд ли от этого он что-либо потерял. Иногда,
разглядывая московские витрины, он поражался количеству ненужных для него
предметов. Сколько существовало ненужных для обычного человека тех же
выставок, и всяких организаций, и мероприятий...
Неожиданно что-то словно дернуло Лосева. Как будто он на что-то
наткнулся. Но что это было - он не понял. Кругом него было пусто. Он пошел
было дальше, однако, сделав несколько шагов, вернулся, стал озираться и
вновь почувствовал смутный призыв. Исходило это от одной картины, чем-то
она останавливала. Осторожно, стараясь не утерять это чувство, Лосев
подошел к ней - перед ним был обыкновенный пейзаж с речкой, ивами и домом
на берегу. Название картины, написанное на латунной дощечке - "У реки", -
ничего не говорило. Лосев попробовал получше рассмотреть подробности дома
и постройки. Но вблизи, когда он наклонился к картине, пространство берега
со всеми деталями стало распадаться на отдельные пятна, которые оказались
выпуклыми мазками масляных красок со следами волосяной кисти.
Лосев попятился назад, и тогда, с какого-то отдаления, пятна слились,
соединились в плотность воды, в серебристо-повислую зелень, появились
стены дома, облупленная штукатурка... Чем дальше он отходил, тем
проступали подробнее - крыша, выложенная медными листами с ярко-зелеными
окислами, труба, флюгер... Проверяя себя, Лосев стал возвращаться к
картине, пока не толкнул девицу, которая стояла с блокнотом в руках.
- Картины не нюхать надо, а смотреть, - сказала она громко и сердито,
не слушая его извинений.
- Ну конечно смотреть, вот я и засмотрелся, - простодушно сказал он. -
Я плохо разбираюсь, может вы поясните. - Это он умел, обезоруживать своей
уступчивостью, открытостью.
- Что именно? - сухо спросила девица.
- Тут написано "У реки". А что за река? Как ее название?
Девица усмехнулась.
- Разве это имеет значение?
- Нет уж, вы позвольте, - поглядывая на картину и все более беспокоясь,
сказал Лосев. - Очень даже имеет. Мало ли рек. Это же конкретно срисовано.
Она, снисходя, улыбнулась на эти слова, оглядела его аккуратно
застегнутый костюм, галстучек, всю его провинциальную парадность.
- Ну что изменится, если вам напишут название реки? Оно ничего не
добавит, это просто пейзаж.
- Как так - просто. Очень даже изменится. Как вы не понимаете!
Лосев оторвался от картины, изумленно посмотрел на девицу. Длинный
свитер, короткая кожаная юбочка, прямые волосы отброшены на плечи;
несмотря на свой небрежный наряд, она выглядела уверенной в себе,
нисколько не чувствуя своей бестолковости.
- И так не говорят: срисовано, - поучительно пояснила она. - Это был
большой мастер, а не ученик. Для него натура являлась средством, вернее
поводом, обобщить образ, - тут она стала произносить еще какие-то слова,
каждое из которых было Лосеву известно, но, складываясь в фразу, они
почему-то теряли всякую понятность.
- Здорово вы разбираетесь. - Лосев вздохнул, показывая восхищение. -
Все же хорошо бы выяснить название. Образ хоть и обобщенный, а
местность-то можно ведь уточнить, как по-вашему?
- Вряд ли... Попробуйте у консультанта.
Однако консультант куда-то отлучилась. Лосев еще прошелся, проверяя
другие картины, но ничего подобного той не нашел... Девица в свитере
издали поглядывала на него. Он вернулся к ней.
- Концов не найдешь. Безответственный народ эти художники.
- А в чем, собственно, дело?
- В том, что незачем зашифровывать.
- Не понимаю.
Он строго посмотрел на нее, как будто она была виновата.
- Надо точно указывать в названии.
Лицо у нее от носа стало краснеть, краска разлилась по щекам.
- Какого черта вы прицепились. Ходят тут!.. - с яростью прошипела она.
- Оставьте его в покое. Хватит. Вам-то что? Вы же ничего не смыслите в
живописи. Что вы имеете к этой работе? Ну?.. Самое безобидное выставили,
нет, опять плохо...
Какая-то жилка у нее на шее дрожала, зрачки сузились, уперлись в лицо
Лосеву, так что он попятился и только на улице опомнился, стал придумывать
от обиды всякие хлесткие ответы, пока не заподозрил, что гнев ее относился
к кому-то другому.
После совещания Лосев остался выпросить фонды для оборудования
родильного дома. Каким-то чудом, плюс его слезные мольбы, ему вдруг
отвалили импортную сантехнику - голубые умывальники, голубые ванны,
роскошные души, и к вечеру, придя к себе в номер, попивая чай из большого
фаянсового чайника, Лосев испытывал полнейшее умиротворение, довольство
собою и время от времени улыбался своей удаче. Внизу шумела улица Горького
нестихающим шелестом машин. Шум этот давно стал для Лосева как бы главным
звуком Москвы, и когда у себя, в Лыкове, вспоминалась Москва, то прежде
всего вспоминался этот идущий снизу слитный постоянный шелест машин вокруг
гостиницы "Москва". И вспоминался вот такой высокий номер с простым
шкафом, деревянной кроватью и приятное чувство одиночества.
Над диванчиком висела гостиничная картина, тоже пейзаж: кусты в осеннем
поле. Лосев впервые обнаружил ее, хотя жил в этом номере уже неделю.
Щурясь, он разглядывал аккуратно нарисованные тени, жухлую травку,
пушистые облака. Сама местность была, по-видимому, красива, а на картине
получилось скучно. Вот тут Лосев и вспомнил ту картину на выставке.
Разница была большая. В чем состоит разница, Лосев не сумел бы определить,
странным было то, что он ощущал эту разницу.
Вместо того чтобы идти в театр со всеми участниками совещания, Лосев
позвонил к Фоминым и напросился в гости. Была такая традиция - приезжая в
Москву, Лосев навещал земляков. Связи земляческие он всячески поддерживал,
что во многих смыслах было полезно такому городу, как Лыков, достаточно
известному и тем не менее сидящему на районном бюджете.
2
Фомин был генералом каких-то инженерных служб, дома он ходил в мохнатой
клетчатой куртке, тюбетейке и был похож на старого профессора. Пришли еще
Седовы, тоже лыковские, муж работал в Мосэнерго, жена - инженером на
галантерейной фабрике. Все они покинули Лыков много лет назад, когда Лосев
был мальчишкой, и познакомился он с ними уже в Москве, получив их по
наследству от прежнего председателя горисполкома.
За столом Лосев, как бы между прочим, рассказал про картину на
выставке. Дом, нарисованный на картине, и все расположение полностью
соответствовало дому Кислых, вплоть до того, что та же крыша, тот же
флюгер, спуск к речке... На всякий случай посмеивался, потому что, слушая
себя, засомневался: мало ли, может, совпадение - откуда запущенное место,
которое видно из окон его кабинета, могло иметь такую красоту, как на
полотне?
Дом Кислых все хорошо помнили и доказывали Лосеву, что спутать его
невозможно, второго такого - с медной крышей, с полукруглыми окнами - быть
не могло.
- Это тебе. Степаныч, не коробочки, какие ты ставишь, - сказал Фомин
огромным своим голосом. - Дом Кислых - уникум. Индивидуальный проект. А
знаешь, почему крыша у него медная?
Лосев пил коньяк и слушал известную ему историю про женитьбу
лесопромышленника Кислых на француженке, дочери фабриканта духовых
инструментов, который разорился и дал в приданое медные листы и трубы для
духового оркестра. С тех пор Кислых и организовал городской оркестр, тот,
что играл в парке по воскресеньям. Выяснилось, что отец у Седовой играл в
том оркестре на тарелках. А в революцию оркестр отправился в губернский
город на поддержку пролетариата. А в доме Кислых расположился комитет
бедноты. Позже там были курсы ликбеза. А потом, это уже на памяти Седовой
было, там коммуна жила, коммунары. А рядом, вспоминал Фомин, стояла лавка
Городилова, это при нэпе, там торговали живой рыбой в садках, а дальше
тянулись яблоневые сады и там часовня святого Пантелеймона, где бандиты
расстреляли партизана Мошкова...
Нескончаемый этот поток воспоминаний обычно огорчал Лосева - нынешним
городом его земляки интересовались куда меньше, чем тем Лыковым, что
сохранился в их воображении; они вежливо выслушивали лосевские заботы о
новом роддоме или пристани, помогали чем могли, но разговор всегда
каким-то образом сносило к прежним временам, когда на рынок съезжались
гончары и бондари с кадушками, кувшинами, горшками, свистульками, когда
перед гостиным двором устраивали смотрины невест, а на майские праздники
карусели и ярмарки.
Прошлое выглядело у них милым, интересным, даже грязно-белые козы на
улицах и двухэтажные дома "бывших" горожан, которых, оказывается, тоже
раскулачивали и выселяли, и чайные, и пожарная каланча - все умиляло их и
погружало в приятную грусть.
А то, что новый универмаг с таким трудом достроили на месте разрушенной
в войну петровской башни, что провели канализацию, - это их не занимало.
- Башня придавала по крайней мере облик, - говорил Фомин, - а
универмаги - они всюду. Ты, Степаныч, не фырчи, ты хоть и мэр, а не в
состоянии создать физиономию городу. Ты своим стандартом только уничтожать
можешь. Да я тебя не виню. Известно, тебе не разрешают. Но ты тоже пойми,
что при стандарте Лыкову не угнаться за новыми городами. Был Лыков на всю
Россию один. Цветные открытки выпускали с видами. Теперь он - рядовой
райцентр. Таких сотни. Теперь ты открытки выпустить не можешь, на этих
открытках изображать-то нечего. Вот если б ты гостиный двор восстановил...
Да знаю, знаю, что не мог. Хотя Поливанов жалуется на тебя, считает, что
ты не добился. Но представляешь, если бы...
- И представлять не хочу, - сказал Лосев, - разве нам разместиться в
гостином дворе! Поливанову легко жаловаться, ему что, ему любоваться, а
людям жить надо. Куда мне их из домов угрозы расселять?
- Нет, Поливанов прав, конный завод зачем снесли? - сказал Седов. -
Какие там фигуры стояли! Наказать надо за них Рычкова, хоть он сейчас
замминистра. Да так, чтобы через газету. Согласись, Сергей Степаныч, нас
воспитывали в отрицании прошлого. Все старое плохо, все новое хорошо.
Теперь спохватились - охраняем памятники...
- Кто твой универмаг поедет рисовать? - гремел Фомин. - А вот дом
Кислых, выходит, приезжал художник. Увековечил.
Вмешался внук Фомина, студент, он был, оказывается, на выставке и
сказал, что автор картины - Астахов - художник известный, сейчас его как
бы заново открыли и считают новатором, художником мировой известности,
даже удивительно, с чего такого художника занесло в дыру, подобную Лыкову.
Студент явно поддразнивал их, особенно своего деда, и тот немедленно
загорячился и пошел про исторические заслуги Лыкова в строительстве
русского флота, про то, каким культурным центром был город еще при
Павле...
- Почему был? - спросил Лосев.
- Да потому что по тем временам он выделялся, а нынче...
В другое время Лосев тоже завелся бы на такой разговор, заспорил, но
сейчас, глядя на лилово-раздутую шею генерала, он смолчал. Стареет Фомин.
И Седовы стали старенькие. Он увидел, какие они прозрачные, реденькие.
Вместе с ними уходил из жизни домотканый городок их юности, что витал
перед их умственным взором в яблоневых облаках цветущих садов. Они
сохраняли Лыков, каким он был, не смешивая с нынешним; это был Лыков
краснознаменный, двадцатых, тридцатых годов, полный легенд, диковинных
судеб, потрясений, с митингами, запахами пороха и самогона, игрой
горнистов и колокольным звоном, и в то же время тихий, зеленый, застывший.
Тот городок, который и Сергей Лосев успел захватить мальчишкой, самый
малый довоенный последок.
Будь его воля, он селил бы таких стариков в своем городе, чтобы они
заменяли своей памятью бывшие здания и ушедшую красоту. Он стыдился и
сожалел, что раньше без расположения слушал их рассказы и не запоминал для
будущего.
- И что ж, Сергей Степанович, понравилась вам эта картина? - вдруг туго
натянутым голосом обратился к нему младший Фомин.
Добрым, веселым лицом он был похож на деда. Однако воинственный взгляд
неприятно напомнил Лосеву девицу с выставки. Почему-то этот мальчишка тоже
заранее на него ощетинился.
- Понравилась ли мне? - повторил Лосев, проверяя себя.
Что-то было в этой картине странноватое, что-то ведь мешало Лосеву
сразу признать дом Кислых; все похоже, а не совсем.
- Не знаю, - сказал он. - Меня лично тут привлекает, что наше
захолустье отразили.
- Да, это у вас критерий... это подход, - ядовито подхватил молодой
Фомин.
- Леша! - Жена Фомина, в данном случае бабушка, посмотрела на внука со
всей строгостью, какую могли изобразить ее круглые смешливые глаза.
- Ничего, ничего, пожалуйста высказывайся, мне интересно, - сказал
Лосев.
Леша не сразу сообразил, каким образом все обратилось на него.
- Я могу, мне-то что... - Он по-школьному вышел из-за стола - ушастый,
нескладный, в тесных голубых джинсах, засунул руки в передние карманы и от
этого вернул себе некоторую уверенность. - Для меня такие, как Астахов, -
гордость нашего искусства. И перед Западом, и перед кем угодно. Они
опередили всех! Что, не согласны? - запальчиво спросил он. - Между прочим,
революция создала и Шагала, и Филонова, и Татлина... - Подождав, скривился
насмешливо. - Молчите? Правильно. Соблюдайте осторожность. Мало ли что.
Все-таки Астахов официально не вознесенный, еще не утвержден...
- Я ведь, Леша, ничего такого не знаю, да и не понимаю в живописи, -
как можно благодушнее сказал Лосев.
- Редкий случай! Раз вы начальник, вы должны понимать во всех
искусствах.
- Конечно, я могу различить, если обобщенный образ или фотографичность.
- Лосев скромно вздохнул, смеясь одними глазами. - Но дальше не берусь, мы
люди темные, провинция, мы на плакатах воспитаны.
Леша напряженно засмеялся, пытаясь ухватить, шутит над ним Лосев или же
всерьез, но у Лосева это распознать было нелегко.
- Какой же вы мэр, если о живописи стесняетесь судить? Может, вы и в
музыке не сечете?.. Наконец-то нашелся, кто не понимает!.. Ур-ра! Знает,
что не понимает!
- Этот допризывник в мой огород швыряет, - пояснил Фомин. - Так что ты,
Степаныч, не увертывайся. И не подлаживайся. У нас с ним своя битва идет.
Нора его в армию.
- А вы полюбуйтесь, вот что он признает. - Леша показал на застекленные
гравюры с какими-то полуобнаженными красавицами и толстощекими рыцарями. -
Трофейная безвкусица. У него это считается искусство, это можно вешать...
Лосев почувствовал неловкость перед старшим Фоминым. За то, что
схитрил, подыграл этому пареньку. На самом-то деле Лосев о живописи не
стеснялся судить. Лосев мог не понимать в химии или в астрономии, а в
живописи, и в тех же памятниках, в архитектуре, когда надо было, так
разбирался не хуже других, чего тут особенного, например, на смотрах
самодеятельности, на всяких конкурсах - попробуй не разберись, когда
проект обсуждают. Естественно, делал это с умом, сперва заставлял других
высказаться, сталкивал мнения, чтобы поспорили, выявили нюансы, потом уже
заключал.
- Ты, Леша, напрасно деда осуждаешь. А если ему по душе такие картины?
Нельзя только свой вкус признавать, - сказал он. - Ты мне лучше объясни,
как в астаховской картине в смысле соответствия натуре, что это - реализм
или нет?
Но тут выяснилось, что Леша никогда в Лыкове не бывал и сопоставить не
может.
- Какие же вы патриоты, внуку до сих пор родных мест не показали, -
сказал Лосев, - да и сами-то, сколько лет приглашаю вас...
- Это ты прав, - сказал генерал, - вот к спасу яблочному сядем в машину
и нагрянем.
И, как всегда, начались заверения и планы, чтобы всем на машинах
отправиться в Лыков, а еще лучше пароходом по Плясве, не спеша, и пожить в
городе недельку-другую.
- Боюсь ехать... Одно расстройство, - сказала жена Седова, незрячим
взглядом смотря на Лосева. - А хорошо бы картину такую дома иметь. А то
ведь ничего не осталось, ни одной вещички. Если _купить_ ее?..
Слова ее почему-то взволновали Лосева. У него самого в доме никогда
картины настоящей не было. Висели какие-то деревянные расписные доски из
магазина "Подарки" и застекленная репродукция...
Если бы он мог рассказать им про то особенное, что было в картине, -
красота и в то же время какая-то несообразность, как будто там было что-то
пропущено, то, что должно было быть - и не было.
3
На другой день Лосев зашел на выставку. То есть каким-то образом он
оказался на Кузнецком и зашел. То есть даже не зашел, а очутился, потому
что выставка была закрыта, и он прошел случайно вместе с рабочими в синих
халатах, которые выносили скульптуры, таскали ящики.
К счастью, до того зала еще очередь не дошла.
Теперь Лосев стоял в этом зале один. Стучали молотки, с визгом волокли
ящик по полу. Деловой этот шум нисколько не мешал.
На картине, несомненно, был изображен дом Кислых в Лыкове. За ним
слева, в дымке, проступала каланча. Нечетко, но все же. Нельзя
представить, чтобы все так сошлось с другой местностью. Дом Кислых
изображен был со всей точностью, во всех деталях.
Свет падал на картину сбоку, переходя в нарисованные золотистые потоки
лучей, что косо упирались в реку, вода светилась им навстречу