покинуть  место
происшествия отказывается.
   Лосев выслушал его молча, кивнул и,  сопровождаемый  им  и  милицейским
шофером, пошел туда, в густоту толпы, которая  охотно  расступилась  перед
ним.
   У полеглой ивы, как бы прикрывая ее собой, стоял Костя  Анисимов,  руки
он  раскинул  по  стволу,  словно  Христос  на  распятье,  губы  его  были
рассечены,  подбородок  окровавлен,  был  он   весь   растерзан,   пестрая
иностранная рубашка его разорвана...
   Лосев шел не торопясь, размеренно, круглые зеленоватые его глаза все  и
всех ощупывали, подмечали. Возле Анисимова стоял  милиционер,  отгораживая
его от плечистого лысоватого мужчины в синей спецовке. Мужчина был  Лосеву
незнаком, его держали за руки. Однако при  виде  Лосева  отпустили,  и  он
вытер потное лицо, поднял с земли кепочку. Тут же на песке валялись  пила,
рейка, колья, стояла тренога с нивелиром, лежала  сумка...  Ни  о  чем  не
расспрашивая, Лосев представился, протянул мужчине руку. Сделал он это  по
всем правилам, с той любезностью, с какой принимал  почетные  делегации  у
себя в горисполкоме.
   - Рычков Евгений, - пересилив себя, мужчина пожал протянутую руку. Крик
и ругань клокотали в его горле, а ему  надо  было  еще  сообщить,  что  он
старший техник стройуправления номер такой-то. Не отпуская его руки, Лосев
поинтересовался, что за съемка, если колышки уже вбиты и все размечено,  и
слушал объяснения, и опять  задавал  вопросы,  вникая  в  работу  старшего
техника и двух его помощников,  которых  тоже  попросил  представить.  Его
методичность сдерживала всех, как будто каждое действие его было подчинено
какой-то ему известной цели. Рынков нетерпеливо выкрикнул - не проверку ли
им учиняют, - и  демонстративно  протянул  командировочное  удостоверение,
которое Лосев взял и долго подробно читал вплоть  до  подписи  Грищенко  -
начальника управления.  Когда  Лосев  поднял  голову,  лицо  его  выражало
приветливость и участие.
   - Все правильно, - сказал он.
   - Вот видите! - угрожающе и торжествующе сказал Рычков, и все зашумели,
придвинулись ближе.
   Лосев взглянул на Костика, и Костик, давно ожидающий этого, потянулся к
нему, но встретил взгляд зеркально-холодный, сник,  отступил,  прижался  к
дереву.
   - Вы осторожней, он не в себе, - предупредил милиционер.
   Из толпы откликнулись.
   - Довели человека.
   - Кто кого довел - вопрос!
   - Люди делали что положено, а он...
   - Пилить-то зачем?
   - Значит, мешает.
   Перекрывая говор, Рычков объяснил:
   - Я бы его пополам перешиб, товарищ Лосев, так ведь он за вас прячется,
дескать, вы запретили, вы обещали... Он у нас пилу  вырвал,  руку  поранил
моему мастеру. Вы посмотрите! - голос его быстро  набирал  силу.  Заступив
дорогу Лосеву, Рычков вытолкнул мастера, коротконогого, в  красных  кедах,
похожего на утку, и тот с готовностью поднял перетянутую платком руку.
   - Безобразие, - сказал Лосев.
   - А милиция ваша пребывает на позиции невмешательства, -  воодушевленно
сказал мастер.
   В толпе отозвались неодобрительно.
   - Замотал, будто прострелили.
   - Спилить-сломать - это они мастаки!
   - Пилила - рану получила!..
   Рычков шагнул к Анисимову, закричал:
   - Вы посмотрите на него!
   Бледное лицо  Костика  было  в  поту.  Солнце  било  ему  в  глаза.  Он
пригнулся, в правой руке его очутился камень, большой зеленоватый голыш.
   - Брось камень, - сказал из-за плеча Лосева Николай Никитич,  -  сейчас
же брось!
   Костик дернулся, видно было, как он хотел разжать губы и не мог. Мелкая
дрожь колотила его; он  скрестил  руки  на  груди,  пытаясь  принять  позу
небрежную и как-то скрыть дрожь.
   - Если вы, товарищ Лосев, на самом  деле  запрещаете,  то,  пожалуйста,
надпишите, - официальным тоном произнес Рычков. - Наше дело небольшое.  Мы
сообщим начальству, разбирайтесь сами. А  травмы  получать  от  хулиганов,
извините...
   Второй помощник Рычкова, молоденький, аккуратный, в темных очках, вышел
вперед:
   - Лично я все равно этого не оставлю! Он не имел права нас  оскорблять,
мы исполняли долг, мы отличники соревнования.
   - Он их мафией назвал, - пояснил кто-то, смеясь. - И террористами.
   - Сам тоже хорош, - сказала какая-то женщина. - Браслеты  носит  словно
девка.
   На обоих запястьях у Костика блестели медные широкие браслеты, и волосы
у него были длинные, да еще голубые джинсы, вытертые добела на коленях,  с
медными заклепками, облохмаченные понизу, - все выглядело вызывающе, не  в
его пользу.
   - Что же ты? Разве так можно? - успокаивающе сказал Лосев.
   Костик опустил руки, камень вывалился.
   - Поглядите сюда. Вот... - он отстранился и  открыл  свежий  надпил  на
самом взгорье ствола.
   Лосев подошел, провел пальцем по распилу. Влажные опилки посыпались  на
песок. Старая ива склонилась над водой, образуя не прямой наклон, а  делая
выгиб, так что параллельно воде шла стволом, на ней сиживали по  нескольку
человек, и кора была тут обтерта, и были вырезаны разные инициалы.  Пилить
ее стали, видимо, с простым расчетом, чтобы ива упала  в  реку,  пилили  в
рост, не под корень, а наверху у перегиба. Надрезать успели неглубоко,  но
в покорном склоне ствола появилась вдруг обреченность.
   - Так они ж ее пилили! - удивился женский голос.
   - А ты думала. Она им поперек проекта лежит. Главное ихнее препятствие,
- и, не стесняясь начальства, кто-то хмельно пустил матюжком.
   - Дерево жалеете, а человека? - закричал молоденький помощник Рычкова.
   Рядом с Лосевым девочка сказала:
   - Мама, зачем они ее пилят?
   - Надо, значит, - безразлично отозвалась женщина.
   - Они меня не слушали, Сергей  Степанович,  они  б  ее  спилили.  Я  их
по-хорошему просил, я случайно увидал.  А  они,  они  нарочно  торопились,
скорей, нахрапом хотели. Я им слово давал - подождите... Ребят  никого  не
было, я  тогда  не  позволил,  решил  оборонять.  Как  угодно,  чтобы  вас
вызвали... - Костик спешил и все  искал  взгляда  Лосева,  всматривался  в
глаза его, твердые, блестящие, где не было ничего, совсем  ничего,  только
скользил ледовый блеск.
   - Не хо-о-очу-у! - вдруг плаксиво заголосила та же  девочка.  -  Плохая
ты, плохая, - и обеими руками стала отбиваться от матери.
   От  ее  крика  Костик  вздрогнул,  вытянулся,  все  в  нем  натянулось,
зазвенело, а в лице задрожало, забилось, как флаг на ветру.
   - Не пущу никого. Не дам! Не позволю! - закричал он. - Уйдите!
   Лосев нахмурился, поднял руку, оборвал крик голосом, который слышен был
при любом шуме.
   - Тихо! Ты какое право имеешь тут хозяйничать? Ты  кто  такой?  А?  Кто
тебе разрешил?
   Костик смотрел на него оторопев.
   - Сергей Степанович, да как же вы так говорите? Вы же сами...
   - Что я сам?  -  тотчас  сшиб  его  Лосев.  -  Что?  Ишь  нашел  спину.
Спрятаться хочешь! Эх ты, герой, разве так вопросы надо решать.  Никто  не
позволял тебе с  камнем  на  людей  кидаться.  Самовольничать  мы  тут  не
позволим! - Он говорил голосом, не оставляющим сомнений, для  сведения  не
только Костика.
   - Слыхали? Я так и знал, - обрадовался Рычков. Мастер в  красных  кедах
завертелся, хлопнул себя по бедрам, восхищенно удивляясь.
   - Значит, брехун он!  Ну,  артист!  Ах  ты  японский  бог,  лепил  нам,
выступал тут, словно и в самом деле. Чуть не объехал, жулье.  Ну,  лепила!
Ну, бандюга!
   Радость его была потешной, кое-кто заулыбался.
   Костик вынул платок, приложил к разбитой губе, бесчувственно обвел всех
глазами.
   - Эх вы... Ну что вы за люди! Они тут все  перерубят,  загадят,  а  вам
хоть бы что, на все согласны. Ребенок, он плачет, он жалеет, а вы!  Ничего
вам не надо. Ничего не жаль. Пустые души. Лишь бы пожрать  да  выпить.  На
что вам красота? Разве вы ее защитите?.. Быдло вы. Идите, паситесь...
   Неизвестно почему все молча, даже  сочувственно  слушали  его  пробитый
всхлипами голос,  смотрели  на  бледное  презрительно  искривленное  лицо.
Первым опомнился Рычков.
   - Он  еще  обзывается!  Подонок!  Да  ты  прощения  должен  просить,  -
разлапистой  своей  ручищей  он  схватил  Костика  за  отвороты   рубашки,
притянул, пригибая к земле, однако Костик отчаянным движением  вывернулся,
рубашка затрещала, нырнул куда-то  вниз  к  камню.  Рычков  опередил  его,
носком сапога отбросил голыш и тут же следом ногой  дал  так,  что  Костик
перегнулся, схватясь за живот.
   - Я тебе покажу быдло, - бешено выдохнул Рычков.
   Начальник милиции устремился в расклин между ними, но  Лосев  движением
плеча помешал ему. Это было слабозаметное движение, Лосев  чуть  заступил,
преграждая дорогу, и начальник милиции  остановился,  не  понимая,  в  чем
дело.
   - Да за что же его, господи, - страдающе охнул женский голос. Никто  не
двигался, все стояли, удержанные неподвижностью Лосева,  понимая,  что  он
чего-то ожидает.
   Анисимов распрямился, шатаясь  двинулся  на  Рычкова,  рубаха  свисала,
разорванная наискось, глаза его сумасшедше опрокинулись. Рычков снова,  на
этот раз рассчитанным ударом, грохнул его на землю.
   - Нокаут, - заметил кто-то.
   Вот тут Лосев покачал головой.
   - Зачем же вы драку затеяли, товарищ Рычков? Рукам волю давать  нельзя.
Так изувечить можно. Теперь вас обоих привлекать  надо.  Николай  Никитич,
возьмите их за нарушение порядка. Безобразие. Вы что себе думаете?  Почему
о производстве работ не поставили в  известность  исполком?  Тем  более  о
порубке деревьев.
   - Они ж на нашей территории! - крикнул Рычков.
   Лосев угрожающе поднял палец.
   - Вашей территории нет. Есть территория города, - он кивнул  начальнику
милиции. - Оба хороши. Протокол составьте, и дать обоим сколько  положено.
Ишь распустились.
   - По пятнашке, - подсказал кто-то с облегчением.
   Рычков что-то стал возражать, но Николай Никитич  легонько  напомнил  о
своей силе, придвинул его к милиционеру, и тот повел обоих к машине.
   Встав на ступеньку, Анисимов обернулся, поискал Лосева, встретил прямой
безучастный взгляд его зеленоватых глаз.
   Ребятишки  побежали  в  воду.  На  песке  поодаль  лежала   женщина   в
купальнике, рядом с ней возился  голый  малыш.  Женщина  перевернулась  на
спину, раскинула руки. Толпа разошлась.  Знойная  тишина  возвращалась  на
Жмуркину заводь. Словно ничего и не было, ничего не произошло и  не  могло
произойти с этой лениво-беспечной рекой, заводью, зеленью...
   Что важно - так это информировать  первому.  Кто  первее,  тот  правее.
Запоздаешь - и  тогда  доказывай,  что  ты  не  верблюд,  потому  что  уже
сообщили, что ты верблюд, и тебе остается оправдываться и  _переубеждать_.
А все, что "пере", - то плохо. Нет, нет, сообщать надо  первому,  прав  ты
или виноват, все равно сообщай первый. На  своих  собственных  синяках  да
шишках Лосев усвоил правило это как одно из самых что ни на есть...  Кроме
того, добавлялось тут и другое, более тонкое преимущество,  которое  Лосев
обеспечивал, сразу же позвонив в область Грищенко.  Рассказал  про  драку,
учиненную Рычковым на месте работ, не возмущался,  не  употреблял  сильных
выражений, Лосев даже выгораживал Рычкова за кой-какие грубости.  Грищенко
изумился - Рычков? Что он - выпивши был? Узнав, что трезвый ("В  том-то  и
дело, что не  выпивши",  -  посочувствовал  Лосев),  Грищенко  недоверчиво
закряхтел - за столько  лет  ни  в  чем  таком  замечен  не  был...  Лосев
милосердно оправдывал Рычкова - сорвался парень,  бывает,  хотя  с  такими
кулаками  изувечить  мог...  Считай,  пятнадцать  суток  это  удовольствие
обойдется. Грищенко заныл, застонал, нельзя ли как-то помочь, выручить?  А
как поможешь, ведь все видели, он и начальства не постеснялся...  Конечно,
Лосев не собирался раздувать эту историю, так и быть - попробует уговорить
милицию отпустить Рычкова, но при условии, чтобы и духу его не было, чтобы
немедленно убрался  из  города  со  своей  группой,  иначе  разговоров  не
оберешься. Грищенко обрадовался.
   Всегда надо действовать так, чтобы человек (в данном  случае  Грищенко)
рад был сделать то, что ты предлагаешь, чтобы обрадовался - будто  ты  ему
услугу оказываешь.
   Обрадоваться-то он обрадовался, да тут же заскулил, как от зубной боли:
кем заменить Рычкова, людей нет, работы задержатся.  И  на  всякий  случай
продолжал давить - мог бы Лосев вникнуть в его беды,  как-никак  строят-то
для города... Лосев прервал его причитания, заметив, что задержка, она  не
всегда во вред идет.
   - Это как понимать? - спросил Грищенко.
   Неизвестно чему веселясь, Лосев сказал:
   - Немедленно, срочно... А срочное дело еще проверить  надо,  какое  оно
срочное.
   - А как ты проверяешь?
   - Откладываю. Отложу и посмотрю, станет ли оно от этого более срочным.
   - Ну и что?
   - Многие дела, сам знаешь, совсем отпадают, как и не было...
   Грищенко охотно посмеялся. К сожалению, у строителей так не получается.
   Шутка Лосева его  насторожила  -  выходит,  Лосев  не  заинтересован  в
стройке?.. И Лосев тоже почувствовал свою оплошку, оба, однако, и виду  не
подали.
   К вечеру Рычкова отпустили, передали ему указание  управляющего,  и  он
уехал с ночным поездом, вместе с подручными. Поскольку  ходатайствовал  за
него, кроме товарища Грищенко, еще  и  сам  Сергей  Степанович  Лосев,  то
протокол Рычков подписал без возражений. Судя по всему,  он  был  доволен,
что дело так быстро уладилось.



12

   В шесть часов вечера, когда исполком опустел и коридоры стали  гулкими,
а  двери  скрипучими,  начальник  милиции  привел  Анисимова   в   кабинет
председателя. Войдя в кабинет, Николай Никитич отпустил руку  Анисимова  и
доложил,  что  гражданина  такого-то  доставил.  Вытянулся  во  весь  свой
исполинский  рост,  щелкнул  каблуками.  Теперь  он  был   в   милицейской
капитанской  своей  форме,  в  фуражке.   Сизые   брюки   стояли   твердо,
безукоризненно, как эсминцы, был Николай Никитич, как  он  выражался,  при
полном свистке и строго официален.
   - Спасибо, - сказал  Лосев.  -  Но  почему  же  _доставили_,  я  просил
_пригласить товарища_ Анисимова.
   - Потому что _нарушитель_ отказался к вам явиться, - отчеканил  Николай
Никитич. -  Пригласить!  Они  и  понятия  такого  не  знают.  Только  силу
признают, - в голосе его угадывалось неодобрение в адрес самого Лосева.
   Со  стороны  Анисимова  раздался  смешок.  Покачиваясь  на  носках,  он
разглядывал капитана, разглядывал всего, сверху донизу, как слона в клетке
или жирафа. Бледное лицо его было умыто, губа залеплена пластырем,  но  он
не мог ни кривить ее, ни презрительно выпячивать, он лишь щурился.
   - Не слишком ли вы упрощаете свою службу, дуся?
   - Вот, слыхали? - Николай Никитич с силой одернул мундир. - Несмотря на
предупреждения, что позволяет себе. Не беспокойся, Анисимов,  мы  с  тобой
еще встретимся, ой как встретимся!
   За последние часы Анисимов  допек  начальника  милиции  всем  -  своими
фразочками, стихами и  особенно  идиотским  этим  словечком  -  дуся.  При
подчиненных - дуся! Уж на что Николай Никитич слыл уравновешенным,  а  тут
не выдержал...
   Впрочем, что значит не выдержал. Не отхлестаешь, не встряхнешь даже. Не
выдержал - значит ушел на лестницу, сделал три приседания, помахал руками,
охладил  сердце.  Развязные  манеры  этого  парня   ликвидировали   всякое
сочувствие. Нахальная манера говорить нараспев. Масленый блеск его длинных
волос, медные браслеты. Словечки ядовитые, -  и  придраться  нельзя,  и  в
протокол занести неудобно. Образ  Анисимова  стал  ясен  еще  у  Жмуркиной
заводи, когда выяснилось, что Лосев  не  запрещал  работ,  что  ссылка  на
Лосева - обман. Прошлая характеристика задержанного  не  отмечала  никаких
заслуг. С производства ушел. Играл в  ресторанном  оркестре,  халтурил  на
съемках в приезжей киногруппе, сейчас работал в охотничьих  мастерских,  в
общем и целом - без корней парень. Следовало вкатить ему, поскольку случай
выпал, погонять на уборку мусора, создать ему трудовую психологию.  Вместо
этого приходится отпускать, да еще за ручку вести к председателю.
   Составляя протокол, Николай Никитич  восстанавливал  последовательность
событий. Он вспомнил, как Лосев плечом придержал его. Умышленно остановил.
Но зачем? Непонятно. Отсюда  произошло  дальнейшее  развитие  конфликта  и
нанесение побоев. Рычкова - того можно понять. Рычков человек трудовой, не
сравнить с этим лоботрясом. Рычкова, по просьбе Лосева,  капитан  отпустил
охотно, при этом Лосев насчет Анисимова ни словом не обмолвился, потом  же
вдруг позвонил и сказал, чего, мол, парня держать, раз сказали  "а",  надо
говорить и "б". На это Николай Никитич возразил, что  "а"  не  равно  "б".
Анисимов первый нарушил, явился зачинщиком скандала, опозорил город,  ввел
всех в заблуждение, злоупотребив именем председателя горсовета...  Николаю
Никитичу показалось, что на том конце провода отключились, такое там  было
молчание, потом Лосев задышал, весело  сказал,  что  никаких  претензий  к
Анисимову он не имеет. И как бы утешая начальника  милиции,  добавил,  что
парень действовал из патриотических побуждений, без всякой корысти.
   Именно этот неуместный  веселый  тон  расстроил  Николая  Никитича,  он
чувствовал, что совершенно перестает понимать Лосева.  Как  будто  дело  в
корысти. Хулиганство большей частью - действие не мотивированное и,  можно
сказать, бескорыстное. Патриотизма же у Анисимова капитан и вовсе не хотел
признавать. Нельзя, чтобы любой  обалдуй  вмешивался  в  дела  начальства,
произносил речи оскорбительного и даже ненужного направления. Тем более  в
присутствии главных властей.
   Николай Никитич многое бы мог возразить Лосеву, но все  его  возражения
соединились в один кроткий вздох, он не в  состоянии  был  отказать  этому
человеку.
   Когда Николай Никитич  переодевался,  от  злости  и  досады  спина  его
чесалась  в  самых  недоступных  местах.   Мундир   должен   был   вернуть
уверенность. Мундир стягивал грудь и не позволял отводить глаза.
   Душа противилась просто так отпустить Анисимова, хоть как-то  следовало
его помаять, показать ему, что он есть и куда он катится. В дежурной,  при
всех, Николай Никитич  вполне  вежливо  и  в  то  же  время  уничижительно
обрисовал Анисимову малополезное его  существование,  лишенное  стремления
учиться, расти. Анисимов,  слушая,  чистил  ногти.  Нечем  было  зацепить,
прошибить его, все доводы капитана соскальзывали с него, и даже на  иронию
по поводу Жмуркиной заводи не реагировал!  Николай  Никитич  разобрал  всю
несостоятельность его как защитника пейзажа.  Да  какой  там  пейзаж,  для
пьяниц там пейзаж, один из неблагополучных участков города, там  распивают
спиртные напитки, картежные игры ведут. Слава богу, что постройка  филиала
ликвидирует этот очаг.
   - Святая простота, - нараспев сказал Анисимов, - разве от этого  меньше
станут пить? Разве пьют потому, что есть где выпить?
   Но тут-то Николай Никитич был хозяином положения.  Борьба  с  пьянством
была его главной идеей. Он и в Лыков-то согласился поехать, чтобы провести
эксперимент по искоренению пьянства.
   Ненависть к пьянству появилась у него с детства,  с  отцовской  смерти,
когда мать на похоронах взяла с него клятву никогда не брать в рот  водки.
Он  бился  с  зеленым  змием  неистово,  пользуясь   всеми   возможностями
милицейской службы. Год яростных усилий дал ничтожный результат. Иногда по
субботам Николаю Никитичу казалось, что  весь  город  шатается,  бормочет,
пьяно рыгает, пучит багровые глаза. Он свирепел и совершал немало лишнего,
и не будь Лосева -  ему  пришлось  бы  плохо.  После  долгих  стараний  он
добивался  закрытия  какого-нибудь  ларька,  где  торговали  "бормотухой",
"чернилами"  и  прочей  плодово-ягодной  отравой.  Через  несколько   дней
появлялся  другой  ларек,  такой  же  фанерный   полутемный   сарайчик   с
несколькими высокими столиками...  Несмотря  на  запреты,  штрафы,  водкой
торговали в воскресенье, продавали на праздниках, ее  можно  было  достать
рано  утром  и  в  полночь.  Каким-то  обра