? -  не  очень
уверенно спросил Бадин.
   - Узнали? Он самый. Там и помещается наш музей. Недавно открытие  было.
С него начнете. Дом-то какой красавец стал!
   - Дом конца прошлого века, - сказала аспирантка.
   Морщихин одобрительно кивнул ей:
   - Правильно, девушка,  эпоху  всего  можно  определить  по  стилю.  Дом
является  достопримечательностью.  Принадлежал  он  некоему  Кислых,  -  и
Морщихин стал рассказывать историю дома.
   - Кислых? - проговорил Бадин. - Где-то я слыхал эту фамилию.
   - В "Правде" читали. Не иначе, - подсказал Морщихин. -  Упомянут  он  в
статье. Борьба за него была. Еле удалось отстоять.
   - А что такое? - спросил реставратор.
   - Снести хотели. Знаете, как у нас бывает.
   Реставратор и аспирантка заахали. Дом показался  им  еще  краше.  Бадин
молча посасывал потухшую трубку.
   - Досталось нам, хлебнули!  -  сокрушенно  вспоминал  Морщихин.  -  Что
поделаешь, тут себя жалеть не приходится. Искусство принадлежит народу,  и
мы должны его беречь. А оно, в свою очередь, в качестве  картины  Астахова
помогло нам сохранить  пейзаж.  Руководство  города  много  делает,  чтобы
сберечь красоту и для искусства создать условия. Специальных  средств  нам
не выделяют, мы, как видите, своими силами, как умеем.
   Его деловитость производила приятное впечатление: тут же сам позвонил в
музеи, выделил  сопровождающего,  завотделом  культуры,  преподнес  гостям
наборы цветных открыток -  виды  города  с  дарственными  надписями,  взял
обещание, что Бадин сделает развернутую запись в книге отзывов.
   Желтые,  прокуренные  зубы  Бадина  задумчиво   грызли   мундштук.   Он
отмалчивался, чего-то ожидая, и Морщихин, словно добиваясь его  одобрения,
не  отпускал  приезжих,  рассказывал  о   реконструкции,   о   реставрации
памятников старины.
   - Есть у нас задумка сделать наш  город  туристским  центром.  Привлечь
туристов не церквами, как другие, а российскими ремеслами. Показать  хочу,
чем славились наши предки. У нас  ведь  юфть  делали,  чучельники  были...
Кроме того, Лыков - город научно-технической революции. У нас  расширяется
филиал фирмы  электронно-вычислительных  машин.  -  Глаза  его  оставались
холодными, тусклыми.
   Бадин бесчувственно посапывал пустой трубкой.
   Прощаясь, Бадин спросил, где теперь Лосев?
   Возникла пауза. Морщихин  пригладил  кудрявость  своих  пегих  редеющих
волос.
   - На строительстве у нас  работал,  теперь  куда-то  уехал.  Откровенно
говоря, оно и лучше. Для оздоровления обстановки. С инстанциями  не  сумел
наладить  отношения,  отражалось  это  на  делах  города.  Кроме  того,  в
моральном  вопросе  он  авторитет  подорвал...  Такое  у  нас  мнение,   -
внушительно заключил он. По его суровости можно было понять, как  осуждает
он Лосева и не хотел бы продолжать эту тему. -  В  нашем  положении  нужна
скромность, приходится все согласовывать, а не характер свой показывать.
   На  этой  фразе,  поскольку  аспирантка  фотографировала  его  рядом  с
Бадиным, он принял позу - руку ладонью вверх плавно  двинул  вперед,  лицо
повернул вполоборота к объективу.
   Завотделом культуры проводил их вниз,  там  препоручил  строго-настрого
своему инспектору, тот повел их в музей, так же строго сдал  на  попечение
экскурсоводу, молоденькой девице с распущенными волосами, и отправился  по
своим делам.
   К их удивлению, этот никому не  известный  музей  оказался  интересным.
Если не считать обязательных краеведческих каменных топоров, чучел лисиц и
зайцев и образцов продукции, остальное занимали история и  предметы  быта.
Экспозиция была веселой,  яркой  -  на  капроновых  нитях  свисали  старые
вывески - булочной  с  золоченым  кренделем,  трактир  братьев  Пильщиков,
земская  управа,  врач  по  внутренним  болезням  доктор  Х.Цандер.  Стоял
старинный громоздкий почтовый ящик. Лежали  дореволюционные  гимназические
тетради, и тетрадки двадцатых годов  -  с  флагами,  фигурами  рабочего  и
крестьянина, и тетради времен первых пятилеток. В тетрадях  были  диктовки
тех лет. Была посуда, самая дешевая, которая нигде не сохранялась, - рюмки
из мутного пузырчатого стекла, тарелка с надписью: "Украдено  из  столовой
райпотребсоюза". Висел генеральный план развития города, сделанный в  1810
году, после пожара. Изображение потешных огней, учиненных в честь  приезда
наследника. Старые семейные портреты. Фотографии набережной Плясвы  времен
1907 года, сплошь застроенной лабазами, складами. Проект этой  набережной.
Висел фальшивый безмен - из тех, с какими  ездили  по  окрестным  деревням
перекупщики, выменивая лен. Удостоверения первого революционного  хорового
общества.  Продовольственные  карточки.  Экскурсовод   в   знак   внимания
запустила  музыкальный  ящик  -  "симфониетту",  которая  исполнила   марш
"Прощание славянки". Музей  имел  большую  коллекцию  открыток,  плакатов,
пасхальных яиц - стеклянных,  фарфоровых,  деревянных;  детские  расписные
грабли  -  как  пояснила  девица  -  для  привлечения  детей  к   тяжелому
крестьянскому труду. Тут же  был  ловко  сплетенный  из  бересты  мячик  -
игрушка, не  виденная  Бадиным,  имелись  первые  радиоприемники,  портрет
О.Ю.Шмидта с дарственной надписью местному Дому культуры.
   Среди образцов  продукции  города  были  и  утраченные  ремесла,  вроде
горшков, крынок, и были новые - действующие компьютеры.
   В  историческом  отделе  среди  фотографий  они  обратили  внимание  на
фотографию некоего Жмурина, дореволюционного градоначальника,  экскурсовод
показала также фотопортрет основателя музея  Ю.Е.Поливанова  и  материалы,
связанные с его революционной деятельностью.
   Среди разных мандатов и значков  был  карандашный  рисунок  на  обрывке
рисовой бумаги - Поливанов в профиль, сбоку была женская головка и затылок
черта.
   - Чей это рисунок? - заинтересовался Бадин.
   - Автор неизвестен. Из  личного  архива  Поливанова,  мы  дополнили  им
иконографический материал, - виновато сказала девушка.
   Рядом  висела  групповая  фотография:  Поливанов  в  центре  и   кругом
несколько молодых людей в галифе, в косоворотках.
   - Это кто? - спросил Бадин.
   - Рядом с ним Пашков Георгий Васильевич, революционер.  У  нас  названа
его именем улица, а этого я не знаю,  мы  еще  не  всех  выяснили.  Кстати
говоря, нами установлено, что Поливанов был знаком с художником Астаховым,
который приезжал в город примерно в 1936 году  и  написал  свою  известную
картину "У реки", которую вы увидите. Картина была подарена городу  вдовой
художника  Ольгой  Серафимовной  Астаховой.  Вот  ее  портрет  и  копии  с
нескольких рисунков художника.
   - Послушайте, милая девушка, - сказал Бадин, -  все  это  прекрасно,  а
почему же вы не сообщаете, что раздобыл картину городу ваш  бывший  мэр  -
Лосев?
   Девушка  усмехнулась  снисходительно,  впрочем  с  полным  уважением  к
приезжим:
   - Лосев? Не знаю, какие  у  вас  основания.  На  обороте  картины  есть
надпись, сделанная лично Ольгой  Серафимовной  Астаховой:  "В  дар  городу
Лыкову".
   - Но при каких обстоятельствах? Вы разве не знаете?
   - У нас таких сведений нет. Да какое это имеет значение?  -  с  досадой
сказала она, но тотчас приветливо улыбнулась  Бадину  матово  накрашенными
губами. Она  объяснила,  что  текст  ее  экскурсии  утвержден  специальной
комиссией под  руководством  Эдуарда  Павловича,  если  у  товарищей  есть
какие-нибудь материалы, то можно обратиться к заведующему музеем.
   - А где он, Лосев?
   - Не знаю, это вы у старожилов спросите.
   На улице разгулялось горячее лето. Пахло цветущей липой. Они обошли дом
со стороны реки. Там стояли чугунные кнехты. Песчаные отмели  были  чисты,
река блестела, нежилась на солнце. У черного хода, в жарком  затишке,  так
же нежился мужчина в тельняшке, лежал, угретый солнцем,  раскинув  могучие
руки.
   - Дядя Матвей, тут товарищ интересуется Лосевым, вы знали его?
   Матвей привстал, осмотрел их разомлевшими светлыми глазами.
   - Про Сергея Степановича?
   - Они из Москвы, реставраторы.
   - Реставрировать - это у нас могут, - сказал Матвей. - Делать не умеют,
а реставрировать могут. Было б что.
   - Диоген, - сказал реставратор. - Главный философ города!
   Матвей зевнул, прислонился к стенке.
   - Обиделся? Хоть ты и реставратор, но не имеешь подхода. Нетерпелив.  Я
про Лосева все могу. У нас с ним сколько разных дискуссий  было.  Он  меня
признавал. Самостоятельный был начальник.
   - Что же с ним стало? - спросил Бадин.
   - Человек из легенды!  Вот  он  кто!  От  своей  должности  добровольно
отказался. Повышение ему предлагали. Не принял. Такую власть давали  -  не
взял!
   - Это почему?
   - То-то и оно! Значит, произошел у него переворот событий. А  если  все
взвесить - загадка. Задуматься надо бы, да некому.
   - А теперь где он?
   - Филиал строил. Потом уехал. Исчез с поля зрения. Но я полагаю, что он
вернется.
   - Почему же?
   Матвей прищурился на солнце и сказал с загадочностью:
   - Ситуация жизни потребует такой личности!
   Пешком прошли они через мост к школе. На  мосту  постояли.  Река  текла
внизу, обнимая город плавной дугой, видная далеко. За  городом  начиналась
набравшая цвет нежная зелень полей, перелесков, под солнцем блестело новое
шоссе, и над всем большое, вздутое теплым ветром, синее небо.
   В  школе,  на  первом  этаже,  была  выделена  специальная  комната,  с
отдельным ходом. В комнате выставлялись  лучшие  работы  юных  художников,
висели фотографии из жизни Астахова и в простенке  картина.  Взяв  указку,
экскурсовод показывала соответствие картины  с  натурой.  Все  обрадованно
занялись сличением, каким всегда занимались впервые пришедшие сюда.
   - ...потому сходство не буквально  фотографическое,  а  художественное.
Полная безмятежность пейзажа похожа на  счастливое  воспоминание  детства.
Мирно, спокойно течет  река,  осененная  зеленью.  Все  напоено  воздухом.
Художник сознательно заостряет контуры дома Кислых, в этот период для него
характерны поиски  новых  средств  выразительности.  Решения  его  спорны,
страдают субъективизмом, тем не менее в этой картине он достиг...
   - Милая девушка, - мягко прервал ее Бадин, - моя старая статья в  вашем
исполнении выигрывает, но все равно я вижу, насколько она стала плоха.  Не
пользуйтесь ею, пожалуйста.
   Она подняла на него длинные, толсто крашенные ресницы.
   - Я не знала, что  это  вы.  Нам  ведь  дают  методичку...  А  вот  наш
директор!
   Тоненький паренек в синей спецовке  поставил  стремянку  ("Карниз  надо
приделать  для   занавески"),   представился   ("Исполняющий   обязанности
директора") - Анисимов Константин  Дмитриевич.  Был  он  сдержан  и  очень
серьезен.
   Услышав фамилию Бадина, он несколько оживился.
   - Мне о вас рассказывала... Тучкова.
   - Это та, что к Астаховой приезжала? Учительница, маленькая такая?  Да,
да. - Бадин вынул трубку, они помолчали, улыбаясь друг другу  с  внезапной
симпатией.
   - Погодите, она ведь здешняя?
   - Она переехала в Белоруссию, - сказал Анисимов.
   - Экая досада. И Лосева нет. Вы его знали?
   Анисимов молча кивнул.
   - Вам известно, как эта картина к вам в город попала?  Я  как  раз  был
свидетелем.
   - Известно, - остановил его Анисимов. - Тучкова все  записала,  почему,
например, вы не хотели продавать картину  и  как  Ольга  Серафимовна  ради
Лосева... - он произносил быстро, тихо, так что один Бадин разбирал.  -  У
нас хорошие фонды. Про Лосева подробно записано. Знать-то мы знаем...
   Бадин довольно похлюпал трубкой, ему нравилось то, что недоговорил этот
парень.
   Разглядывая  в  открытое  окно  дом  Кислых,  реставратор   поскребывал
бородку, доказывал, что дом окрашен слишком грубо, краски не  подобраны  и
нарушают...
   - Обещали, что к концу лета выцветет.
   - А иву зачем спилили? Торчит огрызком.
   - Надломилась она весной, - пояснил Анисимов. - Ствол надпилен был.
   Реставратор покачал головой и прицокнул, выражая осуждение невежеству.
   - Эх вы, способы есть стволы  укреплять.  Надо  бы  такие  вещи  знать.
Элементарно.  Такую  ценную  деталь  нарушили.  Дом  отстояли,  а   дерево
профукали! Упущение.
   - Брось ты цепляться, - воскликнула аспирантка. - Все равно  это  чудо.
Дом - прелесть! Силуэт смело как сделан, а крыша!  Ваш  Морщихин  молодец,
сохранил подлинное украшение.
   - Нам повезло, - с гордостью сказала девушка-экскурсовод,  -  он  много
музею делает, он понимает в искусстве.
   - Да, да, - согласилась аспирантка. - В такой глуши люди могут  оценить
сложную живопись, мало того, наладить ее взаимодействие со средой.


   Наступил момент, когда Бадин перестал  слышать,  что  говорили  вокруг.
Картина забрала его. Так происходило  всегда  перед  настоящей  живописью.
Терпеливо он дождался толчка. Бывало, что  это  настигало  плавно,  словно
раскрывался занавес. Оставалась  только  картина  и  он.  Хорошую  картину
недостаточно знать,  время  от  времени  ее  надо  смотреть.  Эту  картину
Астахова он знал давно. Но за это время с ней что-то произошло.  Здесь,  в
Лыкове, она стала  иной.  Конечно,  было  поучительно  сличать  картину  с
натурой. Определить расхождение - что художник изменил,  зачем  подчеркнул
кирпичное пятно на стене,  как  написал  медную  крышу  и  слепящие  окна,
сохранив  их  форму...  Бадин  привычно  анализировал  детали,   где   что
понадобилось художнику уравновесить, столкнуть, но это не помогало  понять
того жара и печали, которые исходили от картины. И раньше он выделял ее из
астаховских пейзажей. Теперь же он ощутил  скрытую  силу  картины,  каждый
мазок, линия были вызваны чувством,  которое  Бадин  не  умел  определить.
Кислых... Лиза  Кислых...  Ему  вспомнилось,  что  фамилию  эту  упоминала
Тучкова в  своем  рассказе  о  женщине,  которую  любил  художник.  Может,
любовь?.. - спрашивал он себя.  Одна  природа  не  может  так  взволновать
художника, думал он, и ему вспомнилось, как потрясла его когда-то  картина
Эль Греко "Вид на Толедо", как он ходил на выставку, простаивал перед  ней
не в состоянии  разобраться,  чем  достигнуто  чувство  тоски  и  тревоги.
Какая-то магия была в  этом  пейзаже.  Картина  мучила  его,  и  он  снова
приходил, чтобы испытать смятение  и  отчаяние  от  вида  этого  яростного
темно-синего неба, холмов, взбаламученного синего города.
   В  прошлом  году  Бадин  был  в  Толедо,  смотрел  с  холма  на  сонный
светло-желтый, разомлелый от жары город, с приплюснутыми домами,  собором.
Панорама раскинулась та же, что и на  картине,  в  точности.  Она  вызвала
разочарование и скуку.
   В  астаховском  пейзаже  художник  повторил   подробности   натуры,   с
дотошностью, ему несвойственной, - и флюгер, и  кнехты,  имелось  все,  но
сдвинутое, надломанное, чуть незнакомое. Кроме  мастерства,  было  другое,
чем-то еще затягивала картина,  Бадин  начал  ощущать  таинственное  живое
тепло этого создания, живущего собственной жизнью живого существа.  За  то
время, что он не видел ее,  картина  словно  поздоровела,  окрепла,  стала
ярче. Не так, как бывает после реставрации, не краски посвежели, а  берег,
дом, река - все открылось в своем значении. Бадин захотел представить себе
отношения Астахова с этой Лизой Кислых, что это  была  за  любовь.  Но  он
слишком мало знал. Он подумал, как мало известны истории создания  великих
полотен, редко мы знаем, что в жизни художника вызвало их появление.
   В левой стороне картины, под ивой, в ее солнечной пятнистой  сени,  над
водой показалось лицо. Он вгляделся:  в  глубине,  у  берега  он  различил
купающегося мальчика. У  Бадина  была  чисто  профессиональная  зрительная
память, он готов бы поклясться, что раньше _этого_ в картине не  было.  На
всякий случай он подошел, проверяя поверхность полотна, нет ли там  свежих
мазков, мало ли... вновь отошел, выбирая наилучшее освещение, и  явственно
увидел голову мальчика. Это был  маленький  мальчик,  он  плыл,  тело  его
смутно светилось в коричневой текучей воде. Казалось, что он-то и придавал
жизнь этому  безлюдному  пейзажу.  Мелкая  рябь  расходилась  от  него  по
застылой утренней воде, подернутой туманом, он должен был вот-вот  выплыть
из тени... Наверное, все же это игра  света,  уговаривал  себя  Бадин,  но
понимал, что это не объяснение, потому что, как бы  ни  ложился  свет,  он
продолжал видеть плывущего мальчика.

   1979