тучит,
то можно  устранить  своими  силами.  Пора,  пора  бы  обдумать  ситуацию,
определиться, да все было некогда, все откладывалось.
   Вскоре  после  этого  разговора  в  Лыков  приехал  зампредоблисполкома
Каменев. На второй день своего пребывания Каменев поинтересовался, что они
тут за аттракцион открыли. Судя по этому  словечку,  Каменеву  уже  что-то
наговорили. Лосев не стал отшучиваться, сам вызвался вести  его  в  школу.
Окончательного мнения у Каменева  еще  не  было,  в  таких  случаях  лучше
предупредить какое-либо  опрометчивое  высказывание.  Когда  ответственный
человек  выскажется,  трудно  потом  заставить  его  изменить  мнение,  он
всячески будет настаивать на своем, так  что  лучше  не  допустить  такого
высказывания. Легче формировать мнение, чем менять его.
   Как бы случайно было устроено так, что в школе оказались  в  это  время
заведующий гороно и военком; разумеется, пригласили и Тучкову.  Рассказать
про картину Лосев мог бы и сам, но он предпочел быть в  стороне,  сохраняя
свободу маневра.
   Тучкова повела объяснения бойко, с некоторой заученностью, - и это было
хорошо, потому что внушало доверие. В нужный момент она сказала:
   - Теперь самостоятельно сравните красоту натуры с  красотой,  найденной
художником в пейзаже. Почувствуйте,  в  чем  разница...  определите  стиль
художника... Посмотрите, как написаны стены...
   Никогда он не подозревал, что можно столько разглядывать одну и  ту  же
картину и  получать  удовольствие.  Казалось  бы,  вид  известный,  ничего
нового,  никакой  информации,  откуда  же  это  тепло  приходит  и  что-то
вспоминается,  еле  слышный  мамин   голос   рассказывает,   рассказывает.
Наваждение. Лосев подумал, что когда на Жмуркину заводь привезут технику и
стальной бабой станут разбивать дом Кислых,  все  эти  чудеса  с  картиной
кончатся.
   На том берегу крикливо плескалась ребятня, у моторки возились  парни  в
плавках и рубахах. Сушилось белье на длинной веревке, подпертой в середине
жердиной. Все это нарушало сходство, и Лосев досадовал. Каменев же замечал
совпадение и восторгался, сличая новые подробности.  Он  отходил,  смотрел
так и этак, прицокивал от удивления.
   - Надо же, устроили такую параллель.
   Тучкова взглянула на Лосева неясно, за стеклами очков он уловил страх -
так ли, мол, говорила, справилась ли? От бойкости ее не осталось и  следа.
Перед ним стояла не учительница, не  экскурсовод,  а  девчонка,  оробелая,
удрученная тем, что могла все  испортить.  Она  не  обращала  внимания  на
Каменева, не слышала  его  возгласов,  ей  важен  был  лишь  Лосев,  и  то
раздражение против нее, что накопилось у  Лосева,  растаяло,  растворилось
без остатка. Он ободряюще улыбнулся, она просияла, он зачем-то еще  кивнул
ей, и от этого она покраснела совсем неуместно-счастливо. "Что с  ней?"  -
удивился Лосев и тотчас сказал:
   - Это все Татьяна  Леонтьевна  придумала,  -  показал  на  нее,  на  ее
пылающее лицо. - Народишко и пользуется ее патриотизмом. По правде говоря,
сомневалась она насчет художника, но мы по своей темноте так рассудили...
   - Да я... я не сомневалась, - вмешалась было Тучкова.
   - Сомневалась... Не стыдись, ничего тут зазорного,  -  нажимая,  сказал
Лосев. - Мы ж здесь не спецы. Мы не знаем, как он числится. Нам что  важно
-  наш  городской  пейзаж  создан.  Ничего  другого,  -  он  вопросительно
остановился. - Конечно, может, мы чего не учитываем...
   - Ладно, не прибедняйтесь, - сказал Каменев. - Это вы хорошо придумали.
   - Из областного музея приезжали, - сказал военком.
   - И что? - спросил Каменев.
   - Вроде поддержали.
   - Передайте спасибо им, - сказал Лосев.
   - Передам, передам, - довольно сказал Каменев. -  Тут  специалистом  не
надо быть. Талант он  потому  и  талант,  что  все,  кто  любит  живопись,
чувствуют...
   И зампред даже несколько посмеялся над провинциальными их опасениями  -
данный художник упоминается в центральной печати, имя знаменитое,  картина
реалистичная, на местном материале, какие могут быть возражения, -  что  и
требовалось Лосеву.  Далее  разговор  перешел  на  экскурсии,  Тучкова  не
утерпела, принялась расписывать популярность  этой  выставки,  что  Лосеву
показалось ненужным. Все же, как ни говори, - самовольство, и  неизвестно,
как оно может быть воспринято.
   На  гладком,  всегда  приветливом  лице  Каменева  трудно  было  что-то
прочитать. Зампред принадлежал  к  тому  типу  руководителей,  которые  не
показывают своего личного отношения к вопросу, зная, что их отношение  еще
не решает и может только попутать людей.
   Насчет Тучковой он сказал, что сие есть эксплуатация человека,  да  еще
при ее скромном учительском жалованье это совершенно неблагородно... Вышел
как бы упрек Лосеву, впрочем приятный, поскольку слова  Каменева  косвенно
разрешали экскурсии и рекомендовали все это оформить. Еще лучше было бы не
хвастаться экскурсиями, лучше  было  бы,  если  бы  Каменев  сам,  первый,
порекомендовал организовать экскурсии и нечто вроде выставки, и можно было
бы ему доложить об успехе его предложения. Тем самым он брал  бы  на  себя
ответственность, стал бы крестным...
   - Как тут оформишь, - сказал Лосев побезнадежнее.
   Каменев, высокий,  стройный,  несмотря  на  свои  пятьдесят  пять  лет,
приобнял Тучкову, наклонился и на ухо сказал:
   - Мы-то его держим за опытного мэра. Хозяин такого города и  нате  вам,
не может изыскать средств... Заварил кашу, так не жалей масла. Вот  я  был
во Франции, там, случись у мэра подобная приманка, он бы раздул рекламу по
всей округе - щиты на дорогах,  передачи  по  телевидению.  Большой  доход
извлек бы. А мы не умеем... Взвалила на себя Татьяна Леонтьевна - и ладно,
все норовим подешевле, на энтузиазме...
   Надо было дать  ему  разговориться,  может,  он  и  расщедрился  бы  на
полставки музейной; к сожалению, Тучкова прервала его, стала уверять,  что
для нее-экскурсии удовольствие, ее работа учителя рисования  обрела  новый
смысл,  что  сейчас  хочется  пропустить  побольше  народа,  пока  все  не
кончилось.
   Слово "кончилось" зампред понял как осень, когда  природа  пожелтеет  и
сходство пропадет, но Тучкова разъяснила, что пейзаж исчезнет не на сезон,
а навсегда, поскольку тут произойдет стройка филиала завода вычислительных
машин.
   На вопросительный взгляд зампреда Лосев подтвердил, что  стройка  скоро
начнется, идет она по республиканскому списку, место выделено давно, есть,
правда, другие удобные  площадки  с  километр  ниже  по  реке,  к  окраине
города...
   В свое время он торговался с проектировщиками, кое-чего ему удалось для
города добиться, в смету обещали заложить большой участок  канализации  по
той стороне, трансформаторную подстанцию на  два  трансформатора,  с  тем,
чтобы  обеспечить  мощностью  целый  район...  Ничего  этого  он  не  стал
рассказывать Каменеву,  он  ожидал  его  реакции:  например,  зампред  мог
сказать, что стройку надо сдвинуть  отсюда,  или  что  можно  этот  вопрос
пересмотреть, или хотя бы что тут следует взвесить все  за  и  против,  но
Каменев задумался о чем-то другом, остановился снова  перед  картиной.  На
чистом, хорошо выбритом лице его вместо  какого-либо  выражения  появились
ничего не значащие маленькие домашние морщинки, он вздохнул, поскреб шею.
   - Вот и Татьяне Леонтьевне вопросы задают, - попробовал  Лосев  сделать
еще один заход, - критикуют городские власти за эту стройку.
   - И что же она? - спросил Каменев.
   - А что она может?
   Каменев задумчиво посмотрел на Тучкову.
   - Я им отвечаю, что  если  бы  от  товарища  Лосева  зависело,  он  бы,
конечно, предотвратил, - сказала Тучкова.
   Каменев хмыкнул.
   - Это я точно знаю, - горячо сказала Тучкова.
   - Вполне возможно, - согласился Каменев, оглядывая кабинет  с  чучелами
на шкафах, укрытыми  бумагой,  скелетом,  завернутым  в  простыню,  и  эту
картинку на стене, все это с какой-то своей мыслью, словно увязывая в один
узел, вздохнул, покачал головой почти безнадежно. Куда  ж  картину  девать
после того, как стройка начнется? Здесь-то ей висеть уж ни к чему!  Никто,
конечно, об этом  не  думал.  Тучкова  плечами  пожала.  Каменев  подождал
секунду, другую  и,  придя  на  помощь,  предложил  после  начала  стройки
передать  картину  в  областной  музей.  Предложил,  сочувствуя,  выручая,
помогая пристроить, - а рядом с картиной можно будет повесить цветное фото
Жмуркиной заводи в нынешнем, еще нетронутом виде.
   - Ишь шустрые вы, на готовенькое тут как тут, - сказал Лосев.
   - По-хозяйски смотрим. Где худо лежит, с того  и  живем.  -  И  зампред
засмеялся, помогая Лосеву смягчить все шуткой.
   - Не лежит, а висит, и не худо, - сказал  Лосев,  показывая  на  стену,
обтянутую  серой  мешковиной.  Он  чувствовал,  что  Каменев   все   более
утверждается в своей мысли.
   - Когда участок разворошат, так ей все одно  где  висеть,  -  рассуждал
Каменев. - Здесь совсем будет некстати, вроде укора, икона всех скорбящих.
   Заведующий гороно согласно засмеялся, и Лосев тоже улыбнулся,  хотя  не
знал, что за икона всех скорбящих. Он понимал, что практически,  наверное,
так все и получится, как предрекает зампред, и раз уж на то пошло, надо бы
кое-что получить взамен картины. Без дома  Кислых  потеряет  она  интерес.
Лично ему неохота будет смотреть на нее, и впрямь, куда ее  девать?  Самое
место для нее - музей. Он виновато посмотрел на Тучкову.
   Произошло непонятное, как будто во взгляде  Лосева  она  прочла  совсем
другое, распахнутые глаза ее засветились таким  доверием  и  преданностью,
что он смутился.
   - Почему же к вам в музей, мы лучше в Третьяковку отдадим, -  неприятно
тонким, режущим голосом взмыла Тучкова. - Там больше людей бывает. Как вы,
товарищ Каменев, легко свой интерес тут отыскали! Вместо  того  чтобы  нам
помочь. Вы лучше скажите: как, по-вашему, -  правильно  будет,  если  там,
напротив, филиал построят, а?.. Да не бойтесь вы  слово  свое  собственное
сказать...
   Щеки ее побелели, указка в руке дергалась. Савкин набрал было  воздуха,
но военком толкнул его предостерегающе и  Лосеву  тоже  подмигнул.  Однако
Лосев хоть  и  любовался  Тучковой,  но  забеспокоился  -  она  могла  все
испортить, и  себе,  и  общее  хорошее  впечатление,  а  главное,  все  те
последующие дела, какие предстояло решать с Каменевым.
   Путаные морщины на лице Каменева стали твердеть, он засопел,  запыхтел,
шея его борцовски вздулась. В такие моменты он становился груб, беспощаден
и - что хуже всего - долго потом  не  забывал  своего  гнева.  Но  тут  он
насильно улыбнулся, проговорил как можно благодушнее:
   - За что же сразу в ружье? Я ведь думаю, как лучше.
   - Кому лучше?.. И что вы думаете, это как раз неизвестно. Вы же большой
человек, всей культурой  ведаете,  должны  вы  как-то  отозваться  на  эту
стройку. Почему вы боитесь слово промолвить? Ведь точно боитесь?  Думаете,
что сперва согласовать надо, выяснить. Так разве вы себя уроните, если  не
получится? Наоборот. Мы же понимаем, что разные могут быть соображения.
   - Вот мне и надо  знать  все  соображения,  а  я  их  не  знаю,  -  уже
по-настоящему сердясь, сказал зампред.
   - Что ж вы тогда _наши_ соображения не спросите? Вы _нас_ спросите, как
нам лучше, может, нам необходима эта красота?
   - Референдум устроить? -  все  более  сердясь,  сказал  зампред,  потом
примирительно протянул ладонь. -  Из-за  картины  стройку  переносить?  Не
смешите. О вас же заботились, когда выбирали, в каком городе...
   - Спасибо! - Тучкова быстренько поклонилась. - Тогда и поинтересуйтесь.
Вот вы свое каждое слово рассчитываете, возьмите и нас в расчет.  Филиалов
и заводов много, а такой вид один. И не филиалом мы прославимся.
   Указка  в  ее  руке  перестала  дрожать,  поднялась,   голос   зазвучал
увереннее.
   - Ладно, ладно, - сказал Лосев  строго  и  недовольно.  -  Мы,  Татьяна
Леонтьевна, сами разберемся.
   Она посмотрела на него умоляюще, прося прощения, и продолжала зампреду:
   - ...Ведь это счастье, что появилось что-то удивительное. Вы бы видели,
как  ребята  радуются.  У  нас  совсем  другие  уроки  стали.  Это  Сергей
Степанович открыл нам... Это же чудо! Да, да, чудо!  Его  сохранить  надо.
Оно больше никогда не повторится!
   Глаза  ее  заблистали,  она   не   подбирала   слова,   не   стеснялась
восторженности.
   - Ну-ну, не будем преувеличивать, - сказал зампред и улыбнулся военкому
и заведующему гороно. - Это не Рембрандт и не Репин.
   - Да при чем тут Репин! - с досадой вскричала Тучкова, скривилась,  как
от боли. - Будь  это  Репин,  конечно,  вы  бы  вступились  без  страха  и
сомнения... Но картина это же не только имя, она сама... это же наше...
   Лосев злился на нее и  завидовал,  с  какой  свободой  она  говорила  с
зампредом, ничего не смягчая, не  обходя.  Ей,  конечно,  что,  ей  терять
нечего, она сама себе хозяин, вольная птичка; посмотрел  бы  он,  как  она
вертелась бы на его должности. И все-таки он ей завидовал.
   - Между прочим, картину в музей нельзя отдавать, она  подарена  городу,
там и надпись есть...
   "Вот это она уж совсем зря", - подумал Лосев, потому что прикинул,  что
просить за картину: прежде всего художественную  школу,  затем  со  вторым
кинотеатром решить. Стоило ему вспомнить о до  сих  пор  не  оборудованном
кинотеатре, о попреках, которые сыпались второй  год,  о  своих  обещаниях
невыполненных, потому что все обещанное ему срывалось,  и  у  него  тяжело
заныло в затылке.
   Она посмотрела на него, ожидая поддержки, не понимая, почему он молчит.
   - Знаете, Татьяна Леонтьевна, мы... - начал Лосев, и  тотчас  навстречу
ему распахнулась такая сияющая готовность, от которой  ему  стало  неловко
перед всеми и он сказал совсем не то, что  собирался:  -  Вы,  пожалуйста,
передайте от меня, чтобы белье не развешивали  тут  на  обозрение,  у  них
задворков хватает.
   В машине зампред сказал Лосеву:
   - Черт те что позволяют себе. Ей-то что. Ей легко.  Покрутилась  бы  на
моем месте. Демагогия!.. И не цыкнешь. Это на тебя я могу  цыкнуть,  а  на
нее - грех вроде. Вот и пользуется, бестия.  Чисто  бабье  чутье...  Да...
Боязнь  подхалимажа  у  нас  переходит  в  хамство...  А  фигурка  ничего.
Очертания  есть.  И  дело  свое  любит.  Нет,  нет,  такие  люди,   Сергей
Степанович, нужны. Без них совесть закиснет. Она же воюет не корысти ради.
Верно? Не для себя. Что она с этого имеет? Одни хлопоты.
   Он помолчал, потом добавил с неясным смешком:
   - А ты суров, суров.
   Каменев и злился, и оправдывался, и было не угадать,  как  держаться  с
ним: то ли перевести речь на нужды роддома,  что  было  крайне  необходимо
Лосеву, или же продолжать насчет этой злосчастной картины.
   В свое время Каменев отличался решительностью, даже крутостью характера
и многое мог. Но в прошлом году его сильно подвели с одним спектаклем, так
что он еле удержался, и с  тех  пор  стал  осторожничать,  избегал  крупно
решать, не ввязывался в споры на исполкоме. Лосев  подумал,  что  если  бы
сейчас  тут  сидела  Тучкова,  она,  не  зная  всех  этих   обстоятельств,
продолжала бы гнуть свое и, что удивительно, - вызвала  бы  сочувствие,  а
вот он, Лосев, хотя знаком с Каменевым давно и отношения у них  добрые,  а
говорить с ним не может без оглядки, без дипломатии.
   - Ты заметь, что стройку этого филиала будет курировать сам  Уваров,  -
сказал Каменев.
   - Да, мужчина несговорчивый, - сказал Лосев.
   - И живописью не увлекается.
   Они засмеялись.
   Уваров ничем не мог увлекаться.  Это  была  хорошо  налаженная  машина,
оргмашина. Он вел дела без крика, без ругани, без накачек, все записывал в
длинном узеньком блокноте, назначал срок и точно день  в  день  спрашивал.
Ничего так не боялись, как  его  занудно-презрительного  выяснения  причин
невыполнения, опоздания, перерасхода. У него всегда  выходило,  что  таких
причин не было, а была глупость, была лень, было неумение руководить.
   Перечить Уварову никто не станет, Каменев не зря его упомянул,  считал,
видимо, что и заикаться на эту тему бестактно.
   Они подъехали к роддому, тут все выправилось, пошло по  заготовленному,
продуманному Лосевым  распорядку.  И  главврач,  и  строители  показывали,
объясняли с толком, все действовало, зажигалось, включалось как  положено.
Каменев хвалил, убеждался в правильных запросах города,  сам  формулировал
их. Потом они обедали с  главврачом,  возбужденно-говорливым,  веселым,  и
Лосев мог  немного  отдохнуть.  Помолчать.  Отдыхало  его  лицо.  Какие-то
мускулы уставали, вокруг рта и глаз.
   Все завершалось как нельзя лучше,  если  не  считать  недоговоренности,
которая оставалась между ними.
   Главврач,  подвыпив,  провозгласил  пышный  тост  в  честь   Лосева   и
завершения его детища - роддома. Лосев перевел разговор с себя  на  других
мэров, у которых есть свои идеи,  страсти...  Рассказал  про  мэра  города
Кировска, который упорно создавал горнолыжные  школы,  строил  подъемники,
трамплины, мечтая превратить Хибины в столицу зимнего  спорта.  Совершенно
серьезно убежден был, что наступит год, когда всемирную  зимнюю  олимпиаду
будут проводить у них, в Кировске. Лосев,  чуть  передразнивая,  изображал
своего приятеля, и все смеялись.
   - Васюки! Голубая мечта каждого провинциала! - начал было главврач. - А
вот наш роддом...
   Но Лосев не дал себя сбить и незаметно переадресовал тост на  зампреда,
у  которого  тоже  есть  своя  страсть,  свое  увлечение.  Каменев  охотно
подтвердил, что если своего пристрастия нет, то  и  работать  неинтересно.
Лично он неравнодушен к музею и  не  скрывает  этого.  Областной  музей  -
заведение бедное, не доходное, оно держится на сознательности  сотрудников
малооплачиваемых...  И  в  то   же   время   музей   единственно   вечное,
единственное, что  собирает,  сохраняет  эпоху!  Ценность  музейных  вещей
постоянно возрастает...
   Лицо его разгладилось,  стало  округлым  и  мечтательным,  он  увлекся,
поставил рюмку, забыв про тост. Все, что уходит из жизни, остается лишь  в
музее. И мы, и наше время, вот эти рюмки и эта лампа, и скатерть, и часы -
все сохранится лишь через музеи. Больше того, и  герои  вашей  стройки,  с
главврачом и первым новорожденным, все дойдет до потомков с помощью музея.
И что замечательно  -  в  музее,  даже  таком  небольшом,  как  областной,
хранятся драгоценные вещи, взять те же картины,  скульптуры,  это  как  бы
золотой запас нашего края. Производственное оборудование морально стареет,
да  еще  как  быстро.  А  экспонаты  -  наоборот,  со  временем  дорожают,
приобретают больший интерес. Золотой  этот  запас  имеет  ценность  прежде
всего  для  области.  Здесь  то,  что  дорого  сердцам  земляков,   истоки
патриотизма, чувства родины... А музейные  работники!  Кто  идет  в  музеи
работать - бескорыстные люди! Только влюбленные в искусство -  другие  там
не удержатся: невыгодно!
   Теперь, когда Каменев разошелся,  как  того  и  хотел  Лосев,  разговор
перестал Лосеву нравиться. Как будто в словах Каменева был умысел, дальний
прицел. Словно бы он нажимал на то недоговоренное, насчет картины.
   Перед отъездом они остались вдвоем. Каменев взял его под руку, отвел от
машины и передал  записочку  к  одному  товарищу,  влиятельному  по  части
оборудования кинотеатра. Товарищ отдыхает сейчас неподалеку в санатории, и
Лосеву самое  время  в  воскресенье  съездить  к  нему,  покатать  его  по
окрестным местам. Затем без перехода спросил напрямик:
   - Ну так как, Степаныч, отдашь картину? Я тебя не  тороплю,  мне  важно
знать в принципе.
   - Неудобно как-то.
   - Перед кем?
   - Перед общественностью.
   - У  тебя  ж  предлог  несокрушимый...  Можешь  временно  дать,  а  там
посмотрим... Не  пожалеешь!  Мы  это  торжественно  обставим.  Телевидение
пригласим.
   Примерно к этому Лосев был готов, однако решения у него не было. Он мог
Каменеву отказать, но  что  от  этого  город  выгадает?