Ростислав САМБУК

                        КОЛЛЕКЦИЯ ПРОФЕССОРА СТАХА




     Майор Шульга сидел в кабинете главного врача.
     - Я должен еще раз напомнить вам, - сказал он подчеркнуто официально,
- что от моего разговора с раненым зависит розыск опасного преступника,  а
может целой банды.
     Профессор только развел руками.
     - Сочувствую... сочувствую... -  заговорил  он  быстро,  -  однако...
Сейчас  придет  Юрий  Юрьевич  -  врач,  который  лечит  вашего  сержанта.
Вероятно, он разрешит... Понимаете, Омельченко в очень тяжелом  состоянии,
и любые разговоры с ним категорически запрещены.
     Шульга упрямо наклонил голову.
     - Он - работник милиции и хорошо знает, зачем я пришел сюда.  Уверен,
что разговор не взволнует его. В  конце  концов  всего  несколько  слов...
Только несколько слов...
     - Я все понимаю, но без Юрия Юрьевича... А вот и он.
     В кабинет вошел живой, с быстрыми глазами мужчина в белом халате.  Он
торопливо прошел от двери к столу главврача, будто скользя  по  блестящему
паркету. Полы его незастегнутого халата развевались как крылья.
     Выслушав просьбу Шульги, не колеблясь сказал:
     - Можно.  Ваш  милиционер  -  счастливчик.  Если  бы  нож  прошел  на
несколько миллиметров правее... - щелкнул пальцами. - А так... Будет  жить
ваш старшина...
     - Сержант, - уточнил Шульга.
     - Возможно... возможно... Итак, вы хотите поговорить  с  ним?  Только
кратко и в моем присутствии.
     Шульга бросил на него неприязненный взгляд - разговор же не личный, а
служебный, и этому коротышке,  очевидно,  нет  дела  до  всех  инструкций,
относящихся к следствию, не говоря уж о служебной тайне.  Шульга  вздохнул
и, вместо того чтобы сказать сурово и официально, как собирался,  произнес
с наигранной бодростью:
     - Благодарю вас, Юрий Юрьевич. Я согласен на все.
     Сержант  Омельченко  вымученно  улыбнулся  майору.  Улыбка   у   него
получилась жалкая. Он как бы извинялся за  то,  что  лежит  в  больнице  и
отнимает время у старшего инспектора городского уголовного розыска.  Хотел
что-то сказать, но Юрий Юрьевич властным жестом остановил его.
     - Майор будет задавать  вам  вопросы,  -  он  сел  возле  кровати.  -
Отвечайте не спеша. Не напрягайтесь. -  Он  пощупал  пульс  у  больного  и
показал Шульге на табурет. - Начинайте, майор.
     Шульга склонился над сержантом. Успокаивающе сказал:
     - Я не  хочу  утомлять  вас,  сержант,  но  надо  выяснить  некоторые
вопросы. На вас напал один или несколько человек?
     - Один... - Губы у сержанта были бледные, как у  покойника.  Он  едва
шевелил  ими,  и  Шульге  показалось,  что  Омельченко  вот-вот   потеряет
сознание. Бросил тревожный  взгляд  на  врача,  но  тот  ободряюще  кивнул
головой.
     - Вы видели его? Помните?
     - Да... - Сержант закрыл глаза, вспоминая. - Среднего  роста.  Может,
даже ниже меня. В темном костюме, длинные волосы. Голос хриплый...
     - Лицо запомнили? Можете описать его?..
     Сержант снова закрыл глаза.
     - Нет...  -  покачал  головой.  -  Не  припомню...  Хотя...  Кажется,
горбоносый, или тень падала... Темно там было... - пожаловался  он.  -  И,
кроме того, все произошло так быстро...
     - Никто вас ни в чем не обвиняет, сержант, - успокоил его  Шульга.  -
Но ведь вы понимаете, -  искоса  посмотрел  на  врача,  -  наша  задача  -
обезвредить преступника. Как  это  случилось?  После  того,  как  старшина
Вовкотруб с Рыжковым пришли в ресторан?
     - Я остался... - начал сержант.
     - Да... да... - кивнул майор. - Все это  мы  знаем.  Скажите,  откуда
появился тот?.. Преступник... И как?..
     - На дорожке... к ресторану,  -  прерывисто  ответил  сержант.  -  Он
крикнул мне: в кустах кто-то стонет. Ну, и я... попался на удочку... Успел
сделать лишь шаг налево... И все... Ничего больше не помню...
     - И вы не слышали стона в кустах?
     Губы  сержанта  задрожали,  и  врач  сделал  майору  знак  прекратить
разговор.
     - Хватит... - Юрий Юрьевич положил ладонь на лоб  сержанта.  -  Майор
благодарен вам. Да?
     Шульга понял его. Встал.
     -  Поправляйтесь,  сержант,  я  загляну,  когда  вам   полегчает.   А
преступника мы непременно поймаем! - бодро пообещал он, хотя сам не  очень
верил в это. Действительно, либо преступник был  достаточно  опытен,  либо
ему просто  повезло:  не  оставил  следов.  А  приметы,  которые  запомнил
сержант, не очень проясняли дело...


     ...Это произошло так. Около одиннадцати вечера  милицейский  мотоцикл
остановился на одной из аллей городского парка... С него  слезли  старшина
Вовкотруб и сержант Рыжков. Оставив возле мотоцикла  сержанта  Омельченко,
пошли посмотреть, что делается в парковом ресторане...
     Вернулись минут через двадцать. Сержанта Омельченко  возле  мотоцикла
не  было.  Немного  подождали  его.   Сержант   не   возвращался.   Тогда,
обеспокоенные,  начали  звать  его  и  наконец  решили  осмотреть   кусты.
Омельченко уже истекал кровью. Хорошо,  что  до  больницы  было  недалеко.
Старшина Вовкотруб и Рыжков перенесли его туда на руках.
     Через несколько минут у места преступления  остановилась  оперативная
машина.  Подогнали  два  милицейских  мотоцикла,  включили  фары.   Шульга
осмотрел кусты, но ничего не  нашел:  сухая  земля  не  сохранила  следов,
только трава, на которую упал сержант, пропиталась кровью.
     Решив еще раз осмотреть место преступления при дневном свете,  Шульга
направился в больницу.
     Возвращаясь  в  управление,  Шульга  всматривался  в  пустые   улицы,
провожал глазами одиноких прохожих  и  со  стыдом  думал,  что  преступник
блуждает где-то на свободе, теперь уже вооруженный...
     Майор пошевелился на  сиденье,  усаживаясь  поудобнее.  Понимал,  что
нападение на сержанта Омельченко случайное, не подготовленное  заранее,  -
старшина мог и не оставить Омельченко возле мотоцикла.
     Итак, случайность. Но устроил нападение смелый и опытный  преступник,
будто готовился к нему - сделал все чисто и  почти  не  оставив  следов...
Разве что сломанная веточка. Так ее мог сломать,  падая,  и  Омельченко...
То, что преступник не оставил следов и украл  пистолет,  очень  беспокоило
Шульгу.
     Разговор с Омельченко дал майору не очень много, но и не так уж мало.
По крайней мере, у Шульги уже был материал для первого доклада  начальнику
уголовного розыска: он составил список всех  бывших  преступников,  живших
теперь в городе  и  области,  и  участковые  инспекторы  получили  задание
проверить, где они были десятого мая между десятью и  одиннадцатью  часами
вечера.


     Десятого мая Балабан  проснулся  поздно.  Увидел  на  столе  холодную
картошку и кусок вареной колбасы, поморщился: дрянь, а  не  завтрак.  Съел
только колбасу, выпил стакан холодного чаю и, взяв оставленный сестрой  на
буфете рубль, направился в город.
     Послонялся по улицам и поднялся по крутой аллее к  парку  над  рекой,
сел на скамейку. Было страшно жалко себя. Со злостью посмотрел на  девушек
в коротких юбках, проходивших мимо него, громко и  беззаботно  смеясь.  Он
бросил им вслед грязное слово, но от этого не стало легче.  Тоска  давила,
какая-то черная, беспросветная тоска, злоба.
     Второй месяц  после  освобождения  из  колонии  Алексей  Балабан  жил
преимущественно у двоюродной сестры в городе.  У  матери,  имевшей  дом  в
пригородном поселке, бывал редко - мать бранилась и  требовала,  чтобы  он
шел работать. Балабан даже устроился было на кирпичный завод, но  выдержал
только неделю и убежал к двоюродной сестре. Считал, что  Анна  многим  ему
обязана. Когда-то он провернул прибыльное  дельце.  Один  только  японский
транзистор стоил по  крайней  мере  сотен  пять.  Балабан  же  продал  его
какому-то пижону на сочинском пляже за  две  с  половиной,  сославшись  на
нужду. И не жалел. Две с половиной так две с половиной, не все  ли  равно.
Деньги тогда текли у него сквозь пальцы, и, вернувшись к сестре, у которой
оставил краденые вещи, он даже не спросил у нее, кому и за сколько она  их
продала.
     Их с напарником взяли  через  несколько  недель.  Следователь  собрал
неопровержимые  доказательства,  провел  даже  очную  ставку  с  сочинским
покупателем транзистора. Тот, оказывается, сдал радиоприемник в московский
комиссионный магазин.
     Не назвал Балабан только Анну. И вот тебе  благодарность  -  рубль...
Балабан выпил на этот рубль стакан портвейна и купил сигарет.  У  него  не
осталось денег даже на воду. А ему так хотелось выпить холодного бочкового
пива. У Балабана даже пальцы задрожали, когда вспомнил его вкус.
     Пиво продавали в киоске в боковой аллее  парка.  Балабан  представил,
как сдунет пенную шапку с кружки, и решился. Медленно встал,  потянулся  и
направился к киоску.
     В будний день тут не было очереди - стояли лишь три-четыре  человека.
Л„ха оперся спиной о шершавый ствол  каштана,  под  которым  стоял  киоск,
начал наблюдать. Вскоре к киоску подошел парень.  Балабан  тронул  его  за
плечо.
     - Поставь кружку, - подмигнул, - когда-нибудь отблагодарю...
     Тот отстранился.
     - Еще чего захотел! - пренебрежительно усмехнулся парень.
     Этого уже Балабан не мог стерпеть: высунул из рукава лезвие ножа так,
чтобы видел только парень.
     - Поставишь? - спросил угрожающе.
     Тот  посерел,  оглянулся  на  двух  пожилых  мужчин,  пивших  пиво  в
нескольких шагах, но те стояли спиной к ним. Жалобно улыбнулся буфетчице.
     - Две... - еле выдавил из себя.
     Буфетчица равнодушно выставила кружки  -  какое  ей  дело,  кто  кого
угощает,  пивной  киоск  -  не  павильон  минеральных  вод:  тут  всего  и
насмотришься, и наслушаешься...
     Парень подвинул Балабану кружку, и тот едва  удержался,  чтобы  одним
духом не опорожнить ее, однако злорадно усмехнулся и вылил пиво на землю.
     - Что даешь, падло! - ткнул пустой  кружкой  парня  в  подбородок.  -
Муха, не видишь? Заказывай еще!
     - Извините... - пробормотал тот. - Не было никакой мухи...
     - Ну! - сверкнул глазами Балабан.
     - Еще к-кружку... - попросил парень.
     На этот раз Балабан выпил. Хотелось заказать еще, но увидел: к киоску
направляется мужская компания. Толкнул парня в бок.
     - Спасибо, - подмигнул, искоса бросив взгляд на буфетчицу.
     И поспешил на берег реки.
     Он нашел тихую полянку среди кустов, растянулся на траве и  незаметно
заснул. Проснулся, когда уже стемнело. Домой идти не  хотелось.  От  одной
мысли об Анне и ее косых взглядах стало тоскливо.  Начнет  попрекать,  что
кормит его...
     Балабан вспомнил, как беззаботно жилось ему в  детстве.  Отца  он  не
помнил. Тот бросил их,  когда  Лесик  был  еще  младенцем.  Мать,  безумно
любившая сына, работала с утра до ночи,  чтобы  ее  Лесик  имел  все,  что
пожелает. Балабан сызмальства привык ничего  не  делать.  Мать  кормила  и
одевала. А он слонялся по улицам с двумя-тремя такими же лоботрясами,  как
и сам. Учиться не хотел - сидел почти в каждом классе по два года и насилу
кончил пятый класс. Вечерами перепродавал билеты  у  кинотеатра  и  уже  в
двенадцать лет начал курить и пить.
     Мать не знала, что с ним делать. Соседки советовали ей  обратиться  в
милицию. Но она и слушать не хотела - чтобы ее Лесика таскали в милицию! -
и пыталась купить привязанность сына мелкими подарками...  Но  это  только
еще больше избаловало его.
     Как-то Олексе с дружками не повезло с перепродажей билетов. Подростки
уже привыкли к папиросам и вину. А денег не  было.  В  двух  кварталах  на
довольно  тихой  улице  стоял  киоск,  за  витринами  которого   заманчиво
выстроились на полках бутылки. В тот вечер и  произошла  первая  серьезная
кража, инициатором которой стал Балабан. А потом первое отбывание срока  в
колонии для несовершеннолетних.
     Он вернулся домой через год, мать  устроила  его  на  работу.  Однако
Балабан работать не захотел. Связался с опытными преступниками.  Несколько
краж остались безнаказанными, и Балабан поверил в свою счастливую  звезду.
Но угрозыск уже следил за ним, и скоро Балабана поймали с поличным.
     Снова колония, потом,  после  отбытия  срока,  еще...  И  вот  он  на
свободе.
     Балабан вышел по центральной аллее  на  многолюдные,  залитые  светом
улицы. Постоял на пятачке у станции метро,  с  завистью  глядя  на  хорошо
одетых людей, выходивших из ресторана.
     "Хоть бы четвертак, - думал с тоской. - Ну, два червонца..." Легонько
кольнул себя острием ножа в бок и побрел обратно в парк...
     На центральной аллее заметил  пьяного,  который  шел,  покачиваясь  и
что-то мурлыча себе под нос. Уже  хотел  остановить  в  темном  месте,  да
вовремя  увидел  на  противоположной  стороне  аллеи  молодую   пару   под
развесистой липой. Дальше было людно - повернул  обратно,  выругавшись.  В
конце концов, у этого пьянчужки, должно быть, денег нет...
     Балабан слонялся по аллее допоздна,  пока  из  летнего  ресторана  не
начали  расходиться  последние  посетители.  Остановился  за  шашлычной  у
дорожки, ведущей к реке, надеясь, что, может быть, какая-нибудь  нетрезвая
пара свернет туда. Но вдруг из-за поворота выскочил милицейский мотоцикл с
коляской и остановился рядом. Балабан повернулся к милиционерам  спиной  и
медленно двинулся следом за веселой компанией, вышедшей из ресторана.  Так
он добрался до асфальтированной дорожки, круто сворачивавшей еще к  одному
летнему  ресторану.  За  спиной  снова  зарокотал  мотоцикл,   и   Балабан
инстинктивно спрятался в кустах в нескольких шагах от дорожки.
     - Ты покарауль тут,  Омельченко,  а  мы  посмотрим,  что  делается  в
ресторане! - приказал кто-то хриплым голосом, очевидно старший патруля.
     Мимо Балабана шли двое. Он невольно прижался к стволу  ясеня.  Сердце
бешено билось от страха.
     Стук каблуков затих, и Балабан успокоился. В конце концов,  чего  ему
бояться? Ничего он не сделал, даже не пьян. Правда, он нездешний.  Но  что
из этого? Приехал в гости к родным, разве это запрещено?
     И все же какой-то страх  лежал  в  груди  и  мешал  свободно  дышать,
раздвинуть кусты и выйти независимо, не обращая внимания  на  патрульного,
сидевшего почти рядом на  мотоцикле.  Очевидно,  это  был  извечный  страх
преступника перед стражами порядка.
     Милиционер закурил и приятный запах табака защекотал Балабану ноздри.
     Он   бесшумно   выскользнул   из   кустов,   сделал   два   шага   по
асфальтированной дорожке.
     - Товарищ милиционер...
     Тот оглянулся.
     - Там... кто-то стонет, слышите? - с притворным  возбуждением  сказал
Балабан.
     Милиционер встал с мотоцикла, постоял, прислушиваясь.
     - Может, кого-то там... - убеждал Балабан.
     Милиционер  оторвался  от  мотоцикла,  бросил  окурок  и,   на   ходу
расстегивая кобуру, пошел навстречу незнакомцу бесшумной, легкой походкой.
     - Где стонет? - вдруг донеслось до  сознания  Балабана,  и  он  снова
ткнул пальцем в кусты.
     Теперь милиционер был совсем рядом, он ощупывал Балабана внимательным
и недоверчивым взглядом, но  тот  не  отвернулся  и  не  смутился.  Твердо
произнес:
     - Там, в кустах, кто-то стонет... Я слышал не совсем ясно...
     Милиционер шагнул под деревья, сделав незнакомцу  знак  следовать  за
ним. Это и погубило его. Балабан не стал ждать, пока милиционер  углубится
в кусты, он ударил финкой сразу, ударил изо всех сил - милиционер даже  не
успел крикнуть: захрипел, покачнулся и упал в кусты...
     Балабан дрожащей рукой нащупал пистолет, сунул его в наружный  карман
пиджака и бросился вверх. Уже добравшись до аллеи, вспомнил,  что  оставил
финку, метнулся назад, вытащил ее, огляделся и, увидев, что никого  вокруг
нет, направился к лестнице, ведущей к верхнему парку.
     Хотелось что есть сил бежать отсюда, но заставлял себя идти не спеша.
На  лестнице  переложил  пистолет  во   внутренний   карман   пиджака   и,
перепрыгивая через ступеньки, поднялся наверх. Пересек верхний парк, вышел
на улицу и сел в трамвай. Только через несколько остановок понял, что едет
не в ту сторону. Пересел и доехал  до  вокзала.  Вскоре  он  уже  сидел  в
электричке.


     С утра Балабан любил понежиться в постели: во-первых, избегал  лишних
разговоров с матерью, почему-то считавшей, что ему непременно надо  самому
зарабатывать на хлеб; во-вторых, наверстывал недоспанное в  колонии  с  ее
ранними подъемами и суровым режимом. Но сегодня,  услышав,  что  мать  уже
хлопочет у печки, зевнул и вылез из-под  теплого  одеяла.  В  сенях  выпил
кружку холодной воды, протер заспанные глаза и вышел в кухню.
     Мать  испытующе  посмотрела  на  него.   Балабан   поскреб   небритый
подбородок.
     - Ты, мама, того... - начал он не очень уверенно.
     - Денег не дам - нету! - оборвала его мать. - Иди работать. Вот  и  у
нас рабочие нужны.
     - Сотня в месяц, - пренебрежительно поморщился Балабан, - целый  день
спину гнуть! Дураков нет.
     "И все же хоть для видимости надо куда-то устроиться, - подумал он, -
потому как милиция не даст покоя. Протянуть два-три  месяца  и  уволиться.
Потом полгода можно искать работу".
     - Я что-то плохо себя чувствую, - сказал он матери. - Тяжелая  работа
не для меня.
     Мать смерила  сына  пренебрежительным  взглядом,  и  тот  понял,  что
сейчас, постепенно распаляясь, она  начнет  пилить  его,  и  все  кончится
обычным скандалом. В другой раз он  даже  подлил  бы  масла  в  огонь.  Но
сегодня не хотел пререкаться. Заискивающе попросил:
     - Ты, мама, скажешь, если спросят, конечно... Ну,  что  я  больной  и
второй день уже лежу... Усекла?
     - Тьфу!  -  плюнула  в  сердцах  мать.  -  Ты  по-человечески  можешь
разговаривать?
     - Ну, того... - Л„ха почесал пальцами босой ноги под коленом  другой.
- Я с  одним  типом  поссорился,  и  милиция  может  расспрашивать...  Так
скажешь, что я болен, вчера никуда не выходил из дому.
     Мать всплеснула руками и заплакала.
     - И когда же ты ума наберешься? Снова за старое?..  Мало  тебя  жизнь
учила?
     Она сердито высыпала из кастрюли картошку в  корыто.  Сунула  в  руки
сына мялку.
     - Накормишь кабана! - велела.
     И Балабан покорно начал толочь картошку.
     Но, как только мать вышла со двора, он с отвращением оттолкнул  ногой
корыто и достал папиросы. Выпустив несколько аккуратных колец дыма,  встал
и направился к сараю, где под дровами лежал  пистолет.  Ему  так  хотелось
посмотреть на него, однако заставил себя  остановиться.  Высыпал  картошку
кабану, с любопытством наблюдая, как тот жадно жрет, и вышел в сад.
     Встал  за  развесистой  яблоней  так,  чтобы  видеть  соседний  двор.
Дождался, когда на крыльце появилась  бабка  Соня,  подошел  к  невысокому
забору, разделявшему усадьбы.
     - Хороша у вас клубника! - начал он  громко:  бабка  Соня  плохо  уже
слышала и видела, хотя притворялась, что все в порядке, и сердилась, когда
кто-нибудь сочувствовал ей.
     Бабка не услышала, однако утвердительно закивала головой. Ответила на
всякий случай равнодушно:
     - Будь здоров, Л„шка. Как жизнь?
     - Хороша у вас клубничка, - повторил Балабан громче, чуть не крича. -
Я вчера вечером смотрел, как вы поливали грядки, и думал: что вы  с  таким
урожаем будете делать? Мешок денег наторгуете.
     Бабке Соне почему-то не понравились подсчеты Балабана,  подозрительно
стрельнула в него глазами и замахала руками.
     - Какие там деньги?! Слезы, а не деньги...
     "У-у, ведьма, у тебя  по  сундукам  бы  пошмонить  -  не  одну  сотню
заначила!"  -  со  злобой  подумал  Балабан,   но,   сладко   улыбнувшись,
проговорил:
     - Я вчера вечером смотрел, как вы работаете, и думал: "Молодец  бабка
Соня, нам бы вот так... Никакая  болезнь  ее  не  берет".  А  я  вот...  -
закашлялся, - совсем расклеился...
     - Погоди! - категорично сказала бабка. - Я тебе, Л„ша, малинки дам, -
забеспокоилась вдруг. - Как рукой снимет.
     - Пил уже, - остановил ее Б