ал Заярконский обречено, не столько от
борьбы с дверью, сколько от затянувшегося желания скорее добраться до
писсуара.
  - В чем, дело, Ципа? Ты что не видишь - я занят!
  Маркиз не любил, когда к нему врывались без доклада. Но Циону было не до
церемоний:
  - Какие-то люди пытаются убить нас! - нетерпеливо вскричал он.
  - Это не повод врываться в спальню в таком виде! - мрачно сказал маэстро.
  - Они вооружены, Вася, это может плохо кончиться!
  - Оружие ни к чему, если человек трус, - глубокомысленно заметил Василий,
полагая, очевидно, что он единственный человек в Англии достойный
называться храбрым.
  - Это люди королевы, - подавляя легкий нервный зевок, сказала герцогиня,
- моя кузина не прощает обид.
  Королева гневалась на нее за то, что она предпочла герцогу какого-то
безродного дворнягу. Еще больше она гневалась на Васю, унизившего грозного
воителя, которому она выказывала признаки особого внимания.
  В тоне мадам де Блюм слышалось безразличие к судьбе заезжих рыцарей, и
это в то время как отъявленные головорезы королевы пробрались в замок,
чтобы прикончить маэстро, который из-за своих бездумных авантюр готов,
кажется, угробить самых близких друзей. "Предатель и эгоист! - злился
Цион, воистину, эта парочка стоит друг друга"
На самом деле маркиз не собирался предавать друга, а просто был захвачен
новым чувством и желал, чтобы его оставили в покое всякие неучи, не
умеющие подождать, пока он сам призовет их к себе.
  - Королева не станет с нами цацкаться! - с тревогой сказал Заярконский,
не понимая, как можно оставаться равнодушным, когда им грозит смертельная
опасность.
  - С королевой все ясно, - томно сказал Василий и, взяв с серебреного
блюдца сочный фрукт, небрежно отправил его в рот, - наша неучтивость по
отношению к герцогу расстроила бедняжку.
  - Зачем понапрасну окружать себя врагами? - с досадой сказал Цион,
нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу; ничто кроме собственных позывов
уже не интересовало его в эту минуту.
  - Жизнь без врагов скучна и теряет свою остроту! - философски заметил
Василий и, с хрустом потянувшись в постели, добавил, - она обидит нас, мы
обидим ее.
  Пока он разминал затекшие члены и умничал перед своей возлюбленной, в
комнату с диким гиком ворвались посланники королевы.
  Это были рослые ребята из личной охраны Ее величества, готовые снести
голову кому угодно. Несмотря на тяжелую амуницию и короткие булавы,
передвигались они на удивление легко. Один из них, воспользовавшись своей
нехитрой дубиной, тут же оглушил Циона мощным ударом по хрупкому черепу.
  Счастье, что за минуту до этого тот натянул на голову яйцевидный шлем,
который от соприкосновения с тяжелым тупым предметом принял форму помятого
автомобильного буфера. Второй молодец, мелкими шагами приблизившись к
Заярконскому, собрался, было раздробить ему челюсть, но вдруг замер и стал
грузно оседать на пол; Цион увидел за его спиной Виолетту с отточенным
стальным прутом, который она мягко вонзила ему меж ребер, в самую прорезь
на левом боку его двойной кольчуги. "Дорогая, ты спасла мне жизнь" -
мысленно поблагодарил он возлюбленную. В ответ она одарила его страстным
взором, в котором читалось открытое обожание.
  Только теперь, оценив обстановку, маркиз посчитал, что пора, пожалуй,
принимать меры. Он неспешно поднялся с ложа страсти и принял фронтальную
стойку. Прыткого парня с булавой он уложил с первого удара, а третий
здоровенный детина в панцире, прежде чем нарвался на железный кулак
чемпиона, успел разметать вокруг дорогую мебель, пытаясь заслониться от
технично наступающего противника, за что и получил от маэстро жесткий
апперкот слева, слегка изменивший форму его античного носа. Бой
сопровождался испуганными криками герцогини, которая только мешала Васе
своими воплями - "Маркиз, спасите меня, Бога ради!"
В отличие от благородной леди Виолетта не суетилась. Она помогла Циону
подняться с пола и заботливо усадила в кресло, в любую минуту готовая
защитить от врага. Судя по звону клинков за окнами, в опочивальню
прорывалось подкрепление, наскочившее на запоздалое сопротивление дворовых
герцогини.
  Виолетта открыла в спальне потайную дверь, сняла со стены золотой
подсвечник и повела беглецов в подземелье. Уже первые шаги в этой глухой
темнице навели на Циону тоску. Низкие своды сооружения и свисающая
клочьями паутина на стенах, пробуждали мрачные мысли. Пахло гнилью и
плесенью. Под ногами сновали огромные крысы, заставляя безумно визжать
миледи; ее ножки привыкли ходить по гладкому паркету, она никогда не
видела подобных тварей. Мадам де Блюм не подозревала о существовании
подземной тюрьмы, где ее почтенный родитель проводил свой досуг, пытая и
мучая несчастных рабов.
  Освещая дорогу слабым сиянием огня, Виолетта смело шла вперед, не обращая
внимания на жалобное хныканье Алис. Старый герцог забавлялся в стенах
этого темного подземелья с девушками из окрестных селений, одной из
которых была Виолетта. Он не раз насиловал ее здесь, а однажды замуровал в
тесной нише тоннеля, но потом, почти задохнувшуюся, извлек из темного
склепа и отдал на потеху дворовым. Через два дня после этого "невинного"
развлечения он внезапно умер в своей постели, мучаясь от невыносимых болей
в животе. Ходили слухи, что молодая служанка, к которой он благоволил,
помогла ему отправиться в мир отцов.
  Получасовое плутание в змеистом тоннеле, усыпанном костями юных
затворниц, вывело беглецов к густым вересковым зарослям. Замок герцогини
остался в небольшом отдалении, и оттуда доносился лязг кровавой сечи. С
отрешенным выражением лица Цион живо забежал за куст и с наслаждением стал
облегчаться. Обернувшись, Василий увидел за поворотом приближающуюся
кавалькаду всадников. В скачущем впереди рыцаре он узнал любезного
лорда-распорядителя.
  "Эта сволочь, верно, агент королевы" - мелькнула запоздалая мысль. Силы
были неравные, и Цион поспешил связаться с очкастым инструктором.
  - Не тяните с машиной, сэр, - с раздражением сказал он в рукавицу, - это
выйдет нам боком.
  - Да хоть из задницы пусть выйдет, - злорадно усмехнулся инструктор, - я
не вправе нарушать график из-за ваших дурацких капризов. Машина будет
через час и не секундой раньше!
  Ему доставляло удовольствие мысль о том, что путешественники испытывают
страх. Васе надоела перебранка двух интеллигентов, он взял из рук Циона
переговорное устройство и сказал:
  - Слушай, очки, если сию минуту не подашь тачку, я из тебя котлету
сделаю, понял, засранец...
  - Сам засранец, - сказал инструктор, наслаждаясь минутой, когда можно
беспрепятственно оскорблять возомнившего из себя наглеца, - попробуй,
сделай, я посмотрю, как это у тебя получится.
  В это время раздался воинственный кличь приближающихся всадников и
инструктор, сообразив, что ему придется, возможно, отвечать за провал
экспедиции, нарушил таки график и подал колесницу.
  - В жизни всегда так, - печально заключил Заярконский, поспешая к тачке,
- никогда ничего не получишь, пока не грохнешь кулаком по столу!..
  - Ты не прав, эякулятор, - самодовольно сказал Василий, - грохать надо по
голове, а не по столу, тогда все получишь.
  Посыльный инструктора, тщедушный мозгляк с высоким лбом, нехотя открыл
люк умной машины.
  - По вас, господа, давно уже плачет каталажка! - насмешливо сказал он,
презрительно оглядывая неудачливых путешественников. Эту фразу часто
употреблял раньше именитый академик, и Вася решительно подошел к
мозгляку, собираясь проучить того за дерзкие слова. Но Цион вовремя сжал
руку маэстро.
  Сначала хамоватый мозгляк не хотел запускать девушек в кабину.
  - Не предусмотрено инструкцией! - нагло сказал он, продолжая насмешливый
треп про каталажку, но потерявший терпение Вася, вежливо взял его за горло
и слегка оторвал от земли. Безобидный инцидент с "Колесницей" был на этом
исчерпан.



                                  Глава 31




  Кадишман метался по затаившемуся в ожидании беды городу, словно
загнанный зверь. Каждый день совершалось новое "зверское растерзание"
очередного "заблудшего" горожанина и конца кровавым деяниям не
предвиделось. Восставшие мертвецы наводили липкий ужас на потерявших покой
жителей двухмиллионного города и, казалось, будто все происходящее вокруг
потеряло связь с реальностью.
  Кадишман был на грани отчаяния и, не надеялся уже отыскать пропавших
детей. В городе правила бал нечистая сила, и было бессмысленно заниматься
никому не нужными поисками, но комиссар почему-то тупо настаивал на этом.
  Ежедневно сталкиваясь с людьми, охваченными паникой и беспокойством,
лейтенант в какой-то момент и сам почувствовал себя жертвой преследуемой
жуткими привидениями. По-настоящему он испугался, после того как
свихнувшаяся Елизавета стала утверждать, будто по ночам она слышит
жалобные стоны зарезанной няни.
  В обществе подвыпившего для храбрости Альтермана и группы захвата,
заблокировавшей все подъезды к дому, он просидел в квартире Шварцев всю
ночь и лишь под утро услышал глухие стоны и невнятную речь замученной
няни. Вскочив в ужасе с кресла, он понял, что ошибся и невнятная речь -
это всего лишь прерывистое бормотание заснувшего сержанта Альтермана.
  Сделав внушение этому безмозглому идиоту, посмевшему спать на посту, он
немного успокоился, но потрясение испытанное им было столь сильным, что,
посмотрев на себя в зеркало, он с удивлением обнаружил на висках седые
волосы.
  Воскресенье и понедельник были особенно тяжелые дни; Кадишман изъездил
вдоль и поперек почти весь Тель-Авив, лично проверяя посты и отдавая
команды слишком уж беспечным подчиненным. В среду в три часа дня ему
срочно доложили, что покойники объявились в Азуре; два человека (один из
них худой однорукий мужчина в штатском), вошли в подъезд дома престарелой
гражданки Васерман и нажали на кнопку звонка. Старушка осторожно
приоткрыла дверь на цепочку.
  - Кто это? - спросила она, полагая, что пришла социальный работник,
которая наведывалась к ней раз в неделю. Густой и до боли знакомый мужской
бас ответил ей.
  - Открой, Идочка, я тебе гостинец принес.
  Это был голос отца, которого она обожала в детстве и часто видела его во
сне, несмотря на то, что умер он много лет назад.
  Было это почти в начале века в далекой сказочной Самаре; возвращаясь с
шумной ярмарки (отец торговал скобяными товарами), он незаметно
подкрадывался к их скособоченной деревянной избе, стучал в маленькое
темное оконце костяшкой указательного пальца и ласково гудел своим
замечательного тембра голосом:
  - А что я принес моей милой доченьке?
  Обычно это были таящие во рту волшебные леденцы в коробочке с
изображением смешного глупого клоуна. Никогда за свою долгую насыщенную
страданиями жизнь она не ела ничего вкуснее.
  Отец гражданки Васерман, как позже установил Кадишман, умер в двадцатые
годы от брюшного тифа в охваченной гражданской войной России.
  - Кто это? - дрожа всем телом и не веря своему слуху, повторила старушка.
  Старые глаза ее почти ничего не видели, но она смутно различила в узком
дверном проеме мужской силуэт, и впрямь напоминавший фигуру молодого папы.
  Ей показалось, что она сошла с ума, но нахлынувшие неожиданно дорогие
картины детства вытеснили из сердца все сомнения. Она вспомнила, как
ужасно скучала по отцу, когда он уезжал на ярмарку, как жадно ждала и
любила его угловатую ласку и шершавые от тяжелого труда руки.
  - Я прошу не шутить со мною так жестоко! - сказала Ида Васерман,
опомнившись на мгновение, но снова за дверью заговорили таким знакомым
голосом отца, что она, теряя власть над собой, как в те незабываемые дни
ее беззаботного счастливого детства, отворила дверь, всем существом своим,
устремляясь к родной папиной груди. Через минуту она была задушена
неизвестными, дурно пахнущими мужчинами, которые, войдя в дом, учинили в
нем форменный разгром.
   

  * * *


  Расчленив труп старушки и, уложив кровавые куски в нищенскую торбу,
убийцы прибыли в знаменитую придорожную азуровскую шашлычную "Эзра и
сыновья". Со стороны они напоминали пожилых утомленных тяжелым физическим
трудом арабских рабочих, ходивших в обносках, которые евреи оставляли
обычно для бедных на видных местах. Оборванцы, не вызывая ни у кого
подозрений, чинно прошли в правый угол павильона, сели за свободный столик
и, вытащив из нищенской сумы голову Иды Васерман, поместили ее на медный
поднос, на котором подавались круглые ароматные лепешки. Один из
посетителей за столиком слева, увидев отрезанную голову с открытыми
глазами, стал дико визжать, не помня себя от страха. На странных гостей
пронзительный крик мужчины не произвел никакого впечатления. Напротив,
ужас и паника, охватившие многочисленных посетителей "Эзры...", даже
понравились им: они продолжали спокойно извлекать разрубленные кухонным
ножом части тела старушки и аккуратно раскладывали их на столе, собираясь,
вероятно, полакомиться ими, поджарив предварительно на мангалах, дымящихся
в углу павильона.
  На вопрос, который позже Кадишман задавал почти всем очевидцам этого
абсурдного происшествия - "Что именно делали пришельцы со своей необычной
ношей?" - никто не мог ответить толком; кому-то показалось, что убийцы ели
то, что осталось от расчлененной бабки, другие утверждали, что они
говорили и даже в чем-то убеждали отрезанную голову. А в общем, как это
бывает в подобной неразберихе, никто ничего не мог сказать путного. Что и
подтвердил потом авторитетно мужчина, оравший благим матом за столиком
слева.
  - Народ не присматривался к тому, что делали эти подонки, - сказал он, -
каждый, топча другого, со всех ног припустился бежать с проклятого места.
  Разумеется, он не стал уточнять, что лично сам возглавил это повальное
бегство, и даже сбил на пути пожилую женщину и ребенка, которого, впрочем,
вернувшись, подобрал, что позже поставил себе в заслугу, рассказывая о
своем героическом поступке в телепрограмме известного шоумена.
  Подоспевший к месту происшествия инспектор Кадишман, застал еще
покойников на месте преступления.
  Лейтенант быстро оцепил шашлычную и приказал палить из карабинов в тот
угол, где, как полагал перепуганный хозяин заведения, засели убийцы.
  Через несколько минут довольно плотного огня, Кадишман посчитал, что от
трупов остались, наверное, одни ошметки, но когда солдаты с дружным
каратистским "Ура!" штурмовали шашлычный павильон, мертвецов и след
простыл.
  Голова старушки Васерман сиротливо лежала на медном подносе. У нее были
открыты глаза, и она с осуждением смотрела на безрассудный жестокий мир,
оказавшимся таким несправедливым по отношению к ней.
  Найденные части тела задушенной женщины были сложены в грязную торбу,
прислоненную к бетонной стойке столовой. Кадишман осторожно подошел к
отрезанной голове. Ему показалось, что она что-то шепчет тонкими
побелевшими губами. Не веря глазам, Кадишман наклонился ниже, пытаясь
услышать слова, которые она с трудом выдавливала.
  - Ты обманул меня, папа, - грустно сказала голова, - где гостинец,
который ты обещал? - и старушка плюнула ему в лицо жгучей кровавой слюной.
  Кадишман тщательно утерся носовым платком и, бережно взяв блюдо с головой,
собрался допросить ее, пока она могла назвать убийц, но чувство жалости
возобладало в нем, и он решил не мучить старушку, а поскорее доставить ее
в больницу, где может быть, ей облегчат страдания.
  Порядок в шашлычной был восстановлен. Пострадавших в перестрелке не
оказалось, если не считать ошалевшего от страха мужчину в тюбетейке,
который, как только началась заварушка, спрятался под стол и безвылазно
просидел там, пока солдаты шумно выкуривали покойников из шашлычной.
  Он затаился под столом, расположенным в противоположном углу павильона, и
пули гвардейцев Кадишмана не причинили ему вреда.




                                  Глава 32


   
В двенадцать часов дня экипаж путешественников благополучно прибыл в
страну. Под усиленным конвоем солдат "нарушителей" тотчас доставили в
серое двухэтажное здание Главного полицейского управления. Встретил их
старший офицер полиции в должности комиссара тель-авивского округа.
  Это был невысокого роста, плотно сложенный мужчина лет сорока с
аккуратной плешью на темени и слегка вытянутой головой. Широкий, перебитый
нос и толстые чувственные губы свидетельствовали о бурных страстях,
клокочущих в нем, а короткие сильные руки выдавали бывшего борца или
штангиста.
  - Присаживайтесь, господа, - властно сказал он тоном человека, который
привык приказывать, - меня зовут Иуда Вольф, кто из вас де Хаимов?
  - Я, - спокойно сказал Василий.
  - А почему де? - удивился комиссар.
  - Потому что я аристократ, - спокойно пояснил Василий.
  - С вашей то еврейской харей? - усмехнулся комиссар.
  - Антисемитских реплик я не потерплю! - встал в позу Василий.
  - Послушай, Фе, - резко сказал комиссар, - песенку слышал - "Кто был
ничем, тот станет всем ", так вот, это не про тебя, милок.
  Комиссар был выходец из России и из своего коммунистического прошлого
вынес лишь слова революционных песен, которые разучивал, будучи активным
членом пионерской организации, с громким названием "Вот под красным
знаменем "
  - Во-первых, не фе, а де, - сказал Василий, - еще раз спутаешь - не стану
отвечать на твои дурацкие вопросы!
  - Боек ты, однако, - прищурился комиссар.
  - Уж, какой уродился.
  - По твоей вине попал сюда этот дебил?
  - Какой дебил? - спросил Цион, догадываясь кого, тот имеет в виду.
  - А тебя, мудак, не спрашивают! - рявкнул комиссар.
  - Дебил, которого я вижу перед собой, - вмешался Василий, - попал сюда
явно не по моей вине.
  Комиссар сжал железные кулаки:
  - Где герцог? - сказал он.
  - У него и спрашивай, - с дерзкой улыбкой отвечал Василий.
  - Сукин ты сын, - сказал комиссар, без всякого видимого перехода, - а
известно ли тебе, что протеже твой, сраный, успел уже совершить убийство?
  - Этого не может быть! - вырвалось у Циона. Ему вдруг припомнились
предостережения боязливого инструктора, предсказавшего именно такой оборот
дела, и предчувствие большой беды с неумолимой силой охватило его.
   

  * * *

   
Цион не поверил тогда очкастому инструктору, полагая, что тот начитался
"ужастиков" и напрасно паникует. Не поверил он поначалу и комиссару,
считая, что тот просто куражится или берет их на понт. Но убийство, о
котором, не без злорадства, поведал друзьям Иуда Вольф, действительно было
содеяно герцогом, причем ни где-нибудь в темном закоулке и без свидетелей,
что автоматически превращает следствие в абсолютно безнадежное дело, а в
самом сердце Тель-Авива, на глазах у насмерть перепуганной публики,
подробно описавшей позже убийцу, как волосатого верзилу с огромным лиловым
шрамом на лице.
  Это случилось в первый же день появления Балкруа в городе.
  В лыжной шапочке и олимпийском костюме, который он снял с молодого
человека, совершавшего утреннюю пробежку, "Меченый", легкой поступью вошел
в забегаловку на улице Завулун, нагло подсел за первый попавшийся столик
и, не спрашивая ничьего разрешения, стал жадно поедать все, что было
выставлено там для посетителей. Герцог не ел уже более суток, а для
такого исполина как он это было истинной трагедией. И не то, чтобы не
хватало пропитания в таком большом богатом городе как Тель-Авив - просто
ему было не по вкусу все, что он до сих пор перепробовал, без спросу
хватая и запихивая в рот восточные сладости, в изобилии разложенные на
прилавках уличных торговцев. Вслед ему неуверенно кричали озадаченные
продавцы, не решаясь вступать в прямой конфликт с гигантом, пудовые кулаки
которого могли запросто разнести в щепы их жалкие фанерные лавки.
  Благородный рыцарь игнорировал крикунов, будто не существовало их в
природе. В первые часы пребывания спесивого сюзерена в южном районе
столицы, его голодные глаза вдруг увидел сердобольный мужчина в вязанной
черной кипе. Это был старый йеменский еврей, мирно поедавший за буфетной
стойкой порцию хрустящего фалафеля. Зная, что нужно человеку с такими
глазами, добрый