т продолжал сладострастно сдавливать
горло бандита, и вскоре изо рта у того тонкой струйкой пошла черная кровь.
  Водитель и двое других гангстеров, увидев с какой легкостью, герцог
расправился с шефом, побросали свои пушки и с криками "Привидение,
спасайся!" кинулись из машины врассыпную. Обмякшее тело Чомбе медленно
сползло с сидения. Балкруа даже не взглянул на этот куль с дерьмом.
  Полный гордого презрения он величаво повернулся к Васе, чтобы с такой же
легкостью разделаться с ним, но тот стремительным движением вставил ему
под ребро сверкающий ствол.
  - Если я стрельну разочек, тебе будет худо, герцог, - мягко сказал он, -
ты верь мне, мальчик, у нас с тобою биополе одинаковое, моя пуля тебя
достанет.
  Герцог усомнился на секунду и потянулся к маэстро, но тот выстрелил и
пуля пробила ему мякоть ладони.
  - Ах, ты, сучара! - сказал Балкруа, морщась от жгучей боли. Впервые в
глазах его загорелся испуг.
  - Вот это по-нашему, - удовлетворенно хмыкнул Василий, - способный ты
парень, герцог!
  - Пошел на... - сказал Балкруа, стряхнув с ладони густую темную кровь.
  - Браво милорд, рукоплещу! Ну а теперь, дружище, веди меня к Алис и без
лишних телодвижений, пожалуйста, а то ведь ты меня знаешь...
  И он приставил холодный кольт к нежно пульсирующему виску притихшего
герцога.



                                  Глава 40



  Елизавета таяла на глазах от непонятной болезни.
  Каждый вечер, после надоевшей скучной работы в студии Гавриэль приходил к
ней в палату, и она встречала его одним и тем же вопросом:
  - Как дети?
  Вместо ответа он виновато отводил от жены свои большие грустные глаза или
долго гладил ей руку, пытаясь отвлечь от мрачных мыслей. Выйти на след
похищенных детей не удавалось даже знаменитой ясновидящей Стеле, к которой
он не раз обращался в надежде на ее сверхъестественные способности.
  Но Гаври не терял надежду. Он знал, если дедушка пришел в дом однажды, он
вполне может нагрянуть к ним снова. Ведь явился же он во второй раз, чтобы
убить няню и забрать детские шапки. Появится, наверняка, появится. Всем
уже ясно, что он ищет одну лишь Елизавету и ждать его надо с минуты на
минуту.
  Гаври хотелось, чтобы Он не медлил так долго. В глубине души он
смертельно боялся воскресшего деда, но знал, что обязан встретиться с ним,
чтобы с глазу на глаз задать ему пару ласковых вопросов. Конечно, глупо
было желать появления трупа в собственном доме (или на подступах к
больнице), но только в этом случае он мог заставить это страшное чудовище
вернуть детей и, тогда Лизоньке непременно полегчает.
  Гаври терпеливо ждал таинственного убийцу. Неприятности на работе отошли
на второй план. Шеф, с которым он долгое время конфликтовал "по творческим
вопросам", неожиданно проявил понимание к его семейным проблемам (еще бы о
его проблемах наперебой писали все газеты) и даже выписал ему полугодовой
отпуск за счет студии. Дома он почти не бывал, а все свободное время
дежурил во взятом на прокат старом "Рено", высматривая во все глаза
сутулую фигуру людоеда. Пунктом наблюдения Гаври избрал небольшую
площадку под могучим развесистым деревом, откуда открывался прекрасный вид
на парадный подъезд главной больницы города.
   

  * * *

   
Генерал Хильман объявился неожиданно в последнюю субботу апреля и не
один, как полагал Гаври, а в сопровождении однорукого Румына, который
неотступной тенью следовал за ним повсюду.
  Случилось это глубокой ночью, когда безмятежный и знаменитый некогда
своими увеселительными заведениями город, погрузился в тревожный и часто
прерываемый полицейскими сиренами сон.
  На подходе к больнице, где находилась внучка Хильмана, мертвецов засек
военный патруль. Начались громкие выкрики и бесполезная пальба в воздух,
что, видимо, вспугнуло трупы, наткнувшихся на столь мощный заградительный
заслон, и они свернули в глухой переулок, ведущий на "Дерех Петах Тиква".
  Военный патруль, не искавший встреч с мертвецами, не стал преследовать их,
но Гаври, давно уже ждавший своего часа, бесшумно вышел из машины и,
держась подальше от света уличных фонарей, крадучись пошел за родственником
Шли они долго. Иногда, боясь упустить мелькающую вдали зловещую парочку,
Гаври прибавлял шагу, но расстояние между ними не сокращалось. Он видел,
что генерал прекрасно ориентируются в городе, сторонясь и огибая
перекрытые танками перекрестки.
  Покойники прошли здание министерства обороны, миновали старую автобусную
станцию и повернули к городской тюрьме. На улице Тель-Гиборим мертвецы
пересекли ворота, заброшенного арабского кладбища, и через минуту их
темные силуэты растаяли между разбитыми могильными плитами.
  Гаври не решился входить на территорию кладбища, помня о судьбе
растерзанной няни, и простоял у ворот почти до самого рассвета. Под утро,
так и не дождавшись возвращения, словно провалившегося сквозь землю
генерала, он позвонил Кадишману и сообщил, что видел дедушку.
  Инспектор скептически выслушал свихнувшегося парня и холодно пригласил
его в полицию "для снятия показаний". У Гаври оставалось в запасе
несколько часов до встречи с привередливым лейтенантом, и он решил немного
выспаться в своем "Рено", чтобы быть готовым к его идиотским вопросам.



                                  Глава 41


   
Посадить рыцаря за руль скоростного автомобиля было столь же опасно, как
и глупо. Но Василий обожал риск, граничащий с безумием и, подвергая
опасности себя и других, не испытывал при этом угрызений совести. Цион не
раз был свидетелем неоправданной лихости приятеля и расценивал его
поступки, как безрассудство эгоистичного человека, который не ценит не
только свою, но и жизнь близких ему людей. Но, странное дело, именно эта
безоглядная, бездумная смелость более всего нравилась в нем женщинам, и
они прощали ему все - даже коварные и подлые измены.
  Герцог, почти приспособившийся к сюрпризам шумного города, все еще боялся
автомобилей и Вася, забавы ради, заставил его вести "Бьюик" задушенного
Чомбе.
  - Садись, Балкруа, - сказал он встревоженному рыцарю, - отныне ты мой
возница!
  Страдая от боли в простреленной руке, герцог стиснул зубы, сожалея, что
не может на месте удавить врага.
  - Только ты не увлекайся, сэр, - строго предупредил Вася, - не дрова
везешь - маркиза.
  Сообразив, что от него хочет этот низкий самозванец, Балкруа бешено
завращал глазами, отказываясь влезать в водительский салон. Василий больно
ткнул ему в затылок холодное дуло пистолета.
  - Поверни ключ, приятель! - властно потребовал он, и, втолкнув герцога в
кабину, сам удобно устроился за его широкой спиной. Герцог осторожно
повернул ключ зажигания, и машина сходу завелась. Испуганный рыцарь
отпрянул назад, вдавливая могучее тело в спинку изящного сидения.
  Бархатная обшивка кресла глухо затрещала.
  - Не боись, - Балкруа, - сказал Вася, играя пушкой, - я Дубровский.
  - Я давно знал, что ты не тот за кого себя выдаешь, - глухо прохрипел
герцог.
  - А теперь надави на эту педаль, ну же, не бойся! Держись крепче за руль,
не то врежешься в столб.
  Автомобиль был надежен и прост в управлении, а автоматическое
переключение скоростей освобождало водителя от излишних умственных
напряжений. Балкруа оставалось лишь вовремя реагировать на быстрые
перемены в дороге столь же быстрой работой тормозов на перекрестках, к
счастью, оказавшимися в этот час свободными от пешеходов. После второго
или третьего столкновения с рекламными тумбами, мусорным баком и
маршрутным такси, свалившимся (благодаря неудачному маневру рыцаря) в
кювет, он наловчился вполне сносно управлять автомобилем, и даже испытал
азарт, свойственный всем начинающим гонщикам.
  - Молодец! - сказал Василий, удивляясь редким способностям рыцаря, - я
тебя научу жить, герцог, ты только не злись понапрасну, не люблю, знаешь,
излишних телодвижений.
  Вскоре, освоившись с вождением, отважный рыцарь лихо тормознул у ворот
заброшенной русской церкви в Яффо. Выйдя из машины, Василий оставил
саквояж с "зеленью" в багажнике и направился вслед за герцогом к часовне.
  Балкруа вошел в приоткрытую железную калитку и по витой чугунной лестнице
быстро поднялся наверх. Следовавший за ним де Хаимов увидел жуткую
картину: на верхней площадке часовни, загаженной вороньем, лежала
связанная бельевой веревкой герцогиня. Платье на ней было порвано, на лице
и руках виднелись кровоподтеки от побоев или отчаянной борьбы с
похитителем.
  - Алиса! - безумно вскричал маркиз и с места ринулся к любимой, оставив
герцога за спиной. Это было неосмотрительно и непохоже на Васю; он умел
выбирать правильную позицию даже при самой невыгодной ситуации - например,
яркий свет, бьющий в глаза. Однажды он дрался с такой подсветкой (это были
прожектора в дискотеке) против трех неудачливых донжуанов, пожелавших
свести с ним счеты за уведенных подруг, и в какие-то секунды отправил
соперников в нокаут, за что был удостоен позже почетного звания "Маэстро".
  Воспользовавшись минутным порывом врага, герцог нанес ему короткий точный
удар по затылку. Оглушенный маркиз сделал слабую попытку отразить
стремительную атаку крестоносца, но перевес был явно на стороне
противника. Два последующих удара нанесенных рыцарем по голове и вовсе
отключили маэстро. Несомненно, профессиональный ринг нашел бы в герцоге
достойную замену Майку Тайсону.
  Василий упал на колени, позорно ткнулся носом в пол, словно склонившийся
в вечернем намазе мусульманин. Точно также он "молился" на ринге после
великолепного крюка, которым угостил его американский "тяж" в Медисон
сквер гарден. Герцог поднял с земли тяжелую длинную палку, чтобы добить
врага, но в эту минуту в часовню колобком вкатился комиссар.
  Кадишман, приняв сообщение транспортной полиции о подозрительном
"Бьюике", несущегося на всех парусах, оперативно навел шефа на вооруженных
грабителей.
  - Всем лечь на пол! - отрывисто пролаял комиссар и приготовился стрелять
в злоумышленников. Но кроме герцога все давно уже лежали на полу, и
комиссару ничего не оставалось, как решиться на рукопашный бой с этим
гадом, что ему, естественно, не хотелось, потому что этого бугая не брали
даже пули, а кулаком его тем более не прошибешь. Так он и стоял в
нерешительности, пока герцог не взял инициативу в свои руки; в силу своего
аристократического происхождения Балкруа, не привыкший подчиняться
безродной черни, быстро изменил соотношение сил, в результате чего
комиссар полиции безоговорочно присоединился к лежащему на земле маркизу,
а сам рыцарь, не оставивший своего прежнего намерения покончить с маэстро,
снова взялся за палку, но неожиданное подкрепление, ворвавшееся в часовню,
вынудило его отступить. Успешно пробивая себе дорогу железными кулаками,
он мигом сбежал по витой чугунной лестнице и наткнулся в дверях на
Кадишмана, открывшего беспорядочную пальбу в воздух. Сбив с ног
испуганного инспектора, герцог направился к патрульной машине, но ему живо
преградили дорогу дюжие полицейские. Перебив позвоночник одному, и сломав
нос другому копу, он тяжело втиснул грузное тело в кабину полицейской
тачки, резко крутанул ключ зажигания и, дернувшийся в его неумелых руках
мощный "Форд" с визгом рванул с места, и растаял вскоре в полумраке
забывшегося в тревожном сне города.
  Очнувшись от жесткого нокаута, Василий подобрал с пола тяжелую пушку и
лишь, затем освободил герцогиню от пут.
  - Все уже позади, милая, не волнуйся! - нежно сказал он, поднимая
девушку на руки. Несколько полицейских (счастливо избежавших рыцарских
тумаков) вяло возились над подозрительно затихшим на полу комиссаром,
пытаясь привести его в чувство.
  На Васю никто не смотрел и он, боясь оступиться, бережно понес
драгоценную ношу вниз, думая о том, что с его стороны было просто
свинством оставить "бабки" в машине.
  На воздухе Алис пришла в себя и, поняв, что опасность позади, крепко
прижалась к груди отважного спасителя.
  - Я люблю вас, маркиз, - сказала она, - вы один из самых храбрых людей
Англии!
  - Согласен! - одобрительно кивнул Вася, принимая как должное комплимент
нежной герцогини.
  С недавних пор маэстро считал, что истинная храбрость настоящего мужчины
заключается в том, чтобы мудро и без проблем нажить как можно больше
капитала. Он не стал приобщать возлюбленную к своей новой философии, и
она, совсем ожив на ветру, тихо прошептала ему на ухо.
  - Я хочу, милый, чтобы ты всегда был со мной!
  - Конечно, дорогая! - бодро откликнулся Василий, удобнее устраивая
подругу в "Бьюике".
  На машину покойного Чомбе никто не позарился, и саквояж с "капустой",
слава Богу, был на месте; неслыханно богатый у себя на родине герцог
посчитал за падло воспользоваться подобной мелочью.
  - Ты не понял, милый, - более настойчивым тоном сказала герцогиня, - я
хочу, чтобы мы поженились...
  "Вот те раз, - удивился Василий, - женщина всегда остается женщиной,
даже если она герцогиня де Блюм"
На всякий случай де Хаимов еще раз проверил содержимое багажника. Герцог
не заглядывал сюда, это было, очевидно, хотя ведь видел, собака, как он
прятал саквояж с бабками. В глубине души Василий оценил великодушие врага.
  Хотя, с другой стороны, зачем этому уроду деньги, если он и так может
иметь все, что пожелает?
  Голова у Маркиза побаливала, еще бы, после такой-то убойной пачки
(неплохо все-таки у этого гада поставлен удар), но на его настроении это
маленькое неудобство почти не отразилось: в багажнике он вез кучу
американских долларов, а рядом сидела первая красавица Англии. Что еще
нужно настоящему мужчине.
  - Алиса, - весело спросил он, возлюбленную, - а почему у тебя такая
еврейская фамилия, твой папа, случаем, не купил приставку де?
  - А твой? - не растерялась герцогиня.



                                  Глава 42


   
 
В начале мая 1998 г. нашумевшее "Дело о покойниках" сдвинулось с
мертвой точки, и усилия профессора Хульдаи принесли, наконец,
долгожданные плоды.
  Идея знаменитого ученого - транслировать в камере узника речи депутатов
кнесета неожиданным образом сработала; Ахмада будто прорвало; он заговорил
без умолку, словно ребенок выучившийся произносить свои первые слова. Но
на младенца он походил совсем недолго. Вскоре его бурный клокочущий говор
напоминал затертую напрочь магнитофонную запись, издающую однообразные,
скрипучие звуки. Еще через день речь ожившего араба стала осмысленной, и
он на память воспроизводил монологи всех политических деятелей Израиля,
слышанные им в записи или в живом эфире; прошла всего лишь одна неделя, и
он уже толкал пространные пламенные речи на самые злободневные темы и даже
завязал однажды дискуссию с Шломо Хульдаи о незаконном выкачивании средств
из государственной казны депутатами религиозных фракций.
  - Оставь меня в покое со своими дурацкими фракциями, - отбивался от
мертвеца профессор, в душе радуясь его блестящим успехам, - а лучше скажи,
куда подевались дети супругов Шварц?
  Профессор, вероятно, поспешил немного со своим неуместным вопросом,
потому что мертвяк вдруг надолго и беспричинно замолк. Чтобы по новой
разговорить это безмолвное чучело, ассистентам пришлось целых два дня
прокручивать в глухой камере зажигательную речь главного раввина Петах
Тиквы, вынесшего недавно галахическое постановление, запрещающее верующим
сморкаться по субботам.
  - Устами мудреца глаголет маразм! - радостно констатировал Ахмад и
серьезно стал убеждать уважаемого профессора принять магометанство, - у
нас, по крайней мере, вы можете сморкаться, когда вам заблагорассудится,
учитель! - соблазнял он ученого. -
  - Да поговорите вы с ним, наконец, об этих религиозных фракциях, -
сердито потребовал Когаркин от профессора, когда ему доложили о первых
успехах неуравновешенного араба, - глядишь и разговорится то ваш вонючка.
  Тщеславный ученый хоть и не любил прямого нажима сверху на сей раз,
последовал все-таки совету нетерпеливого министра, и действительно в
настроении араба явно обозначился перелом: он не уходил теперь в себя как
прежде, когда Хульдаи задавал ему каверзные вопросы. Для этого, правда,
профессору пришлось выслушать ряд антисемитских высказываний араба,
считавшего, что Израиль конца двадцатого столетия превратился в
государство, живущее по законам религиозной диктатуры. Путаные замечания
мертвеца рассмешили угрюмых ассистентов Хульдаи, но оставили равнодушным
профессора.
  За день до этой грубой инсинуации со стороны покойного араба, кто-то из
ассистентов дал ему послушать (в записи) нашумевшее выступление академика
Сидора Ашкенези, утверждавшего, что Израиль был, есть и будет оплотом
мирового расизма на Ближнем Востоке
"Увы, в этой стране невозможно найти человека, который любил бы ближнего
просто так!" - сказал академик и привел араба в восторг:
  - Академик, несомненно, прав, - с пафосом заметил Ахмад, уставившись
мертвыми глазами на профессора, - хотел бы я видеть еврея, который
искренне любит араба, или араба, который хоть сколько-нибудь уважал бы
еврея. Вы посмотрите, как ортодоксы ненавидят светских, и как светские
гордо презирают ортодоксов.
  - Не надо преувеличивать. - Уныло пробурчал профессор, дожидаясь, когда
мертвец заговорит, наконец, по делу.
  - Но самое забавное явление современного Израиля - это затаенная
ненависть всех этнических групп населения друг к другу, - продолжал Ахмад,
не замечая невольного раздражения ученого, - ашкеназы не любят сефардов, а
те, в свою очередь, отвечают им тем же... Война всех против всех, самая
разрушительная и страшная, которая власть предержащим только на руку, ибо
сказано - разделяй и властвуй.
  Профессор отчаялся уже вытянуть из Ахмада что-либо стоящее, но тот вдруг
сам заговорил о мертвяках, поведав ему вещи сенсационного порядка,
которые, в сущности, полностью подтвердили его гипотезу о переселении душ
в нематериальном мире и свели на нет все необоснованные идеи академика
Ашкенази.
  Случилось это после того, как уставший от дежурных разглагольствований
араба Хульдаи мягко прервал его болтовню заранее заготовленным вопросом из
жизни генерала Хильмана. Еще с минуту разгоряченный араб продолжал бросать
обличительные фразы типа "Межэтническая рознь позорит нацию, которая сама
страдала от антисемитизма других народов" и вдруг выдал без всякой связи
с предыдущими заявлениями.
  - Ури Хильман - есть предпоследнее переселение души герцога Балкруа
второго"
  - А кто его последнее перевоплощение? - вкрадчиво спросил профессор,
затаив дыхание и боясь пропустить хоть одно слово заключенного.
  - Не знаю! - отрывисто сказал Ахмад, и было видно, что он нагло лжет.
  - А кто такой Румын?
  Профессор весь сжался в ожидании ответа.
  - Румын есть - Альберто де Брук четвертый.
  Хульдаи, не имевший понятия о де Бруке, тем более четвертом, не стал
вдаваться в подробности, боясь, что "колющийся" с таким трудом араб
умолкнет так же внезапно, как и начал, говорить, и он не успеет выжать из
него сведения столь необходимые для продвижения застопорившегося
следствия.
  - А в ком теперь твоя душа, дружище Ахмад?
  - Комиссар Иуда Вольф - есть моя душа! - торжественно заявил Ахмад.
  Последние слова араба вызвали у лейтенанта Кадишмана не очень склонного к
веселью (из-за участившихся придирок профессора) взрывы неуправляемого
хохота. Вместе с другими ассистентами инспектор присутствовал на этом
незабываемом допросе нацмена, и это были, наверное, самые счастливые
минуты в его жизни. О том, что комиссар Вольф был в прошлой жизни
старьевщиком и торговал барахлом на рынках большого Тель-Авива, через
каких-то десять минут знало почти все полицейское управление; люди от души
потешались над ненавистным шефом, который порядком надоел уже всем своим
"гнилым" самодурством и желанием показать "нижестоящим товарищам" всю
полноту своей власти.
  Признание мертвого араба было весьма кстати для противников Вольфа и
дало повод многим подчиненным лишний раз поиздеваться над шефом, который
оказывается не такая уж большая Цаца, каким обычно представляется
окружающим. Самое интересное было в том