ния. Лейтенант был
единственный в Управлении человек, который относился к ней как к живому
существу, а не "подопытному органу" (по выражению Шломо Хульдаи), и именно
его она невзлюбила больше всех.
  Ей трудно было говорить и Кадишман, привыкший уважать старших, подошел к
ней и вежливо наклонился.
  - Гостинца принес? - деловито поинтересовалась голова.
  Кадишман виновато покачал головой.
  - Тьфу! - сказала старушка и смачно плюнула в его большие доверчивые
глаза.
   

  * * *


  Но Кадишман не обижался на старушку. Он знал, как жестока она была
обманута, и жалел ее до боли в сердце. Ясновидение Иды Васерман
подтвердило версию Гавриэля Шварца о том, что генерал Хильман скрывается
на арабском кладбище. Кадишман не выносил этого задаваку художника и его
сомнительное свидетельство о покойном дедушке подверг серьезной критике.
  - Покойничек то ваш еврейский, - понимающе подмигнул он парню, - а
кладбище, между прочим, мусульманское, уж, не заблудился ли случаем
родственник ваш?
  Но после неожиданного пророчества старушки, подтверждавшего правоту этого
хлюпика, ему уже было не до шуток. "В отличие от людей, Бог, очевидно,
придерживается интернациональной политики, - рассудил Кадишман, - раз
еврейские приведения разгуливают у него по мусульманскому кладбищу"
Лейтенант верил, что и на сей раз, ему крупно повезет, и он возьмет
покойников теплыми, "насколько может, конечно, покойник быть теплым".
  Он был так уверен в своем везении, что не пошел даже в синагогу, как в
прошлый раз, когда ему удалось захватить Араба после целого дня молитв.
  Особой крепостью в вере Кадишман никогда не отличался, придерживаясь лишь
религиозной традиций, но с появлением в городе странных привидений,
пожирающих людей, поддался (как и многие, в это тревожное время), активной
пропаганде ортодоксов, призывающих безбожников вернуться в лоно религии
(дабы избежать надвигающейся - в лице людоедов - кары небесной), и стал
усердно молиться, чтобы заручиться от возможных неудач в будущем.
  Расставив посты на подступах к старому кладбищу, он подумал о том, что
после блестящей поимки мертвого араба в тель-авивской дискотеке, Иуда
Вольф заметно переменился к нему; стал больше доверять, и главное не
высмеивал уже в присутствии младших чинов. Если ночью он закрепит успех,
это будет королевский подарок со стороны мертвецов. Однажды они уже крепко
помогли ему в его служебной карьере: он возглавил оперативную группу
(предел его мечтаний в последние годы) и оказался в центре самого громкого
скандала в стране. Если так пойдет дальше, можно вполне рассчитывать на
серьезное повышение в звании и даже прибавку к жалованию, которая теперь
была бы весьма кстати: летом он собирался поразить воображение обожаемой
Берты двухнедельным турне по классической Европе; совсем она, бедняжка,
заскучала дома, пока он тут возится с призраками.
  Утром он лично отобрал надежных ребят из группы захвата, прибывшей
накануне из Хайфы, и распределил обязанности.
  - Не высовываться из укрытия, - строго предупредил он сержанта
Альтермана, - и не стрелять попусту без моей команды.
  С наступлением темноты люди Кадишмана грамотно рассредоточились вокруг
старого арабского кладбища и, прильнув к биноклям ночного видения,
терпеливо стали дожидаться покойников. В свое время они прошли через
горнило борьбы с международным террором и не боялись ни Бога, ни черта, не
говоря уже о каких-то там жалких привидениях.

  * * *
 
В два часа ночи сержант Альтерман, отвечавший за южный участок
заброшенного кладбища, увидел вдали два темных мужских силуэта, медленно
приближающиеся со стороны старого Яффо. В городе был комендантский час, и
свободно разгуливать по пустынным улицам мог лишь армейский патруль,
совершающий дежурный объезд по местам возможного появления покойников. Но
объезды эти делались на бронированных машинах, и солдаты обычно не искали
случайных встреч с мертвяками, курсируя преимущественно в местах
сосредоточения увеселительных заведений и, минуя городские кладбища, где
вероятность нежелательных столкновений была особенно высока. Южные районы
старого Яффо были отведены под контроль лейтенанта Кадишмана, который
настрого запретил движение автотранспорта до утра, и силуэты,
следовательно, могли принадлежать только злополучным покойникам,
возвращающихся после кровавых оргий в свои холодные могилы.
  Сердце Кадишмана гулко забилось. Он вспомнил презрительные насмешки
профессора Хульдаи и подумал, что если упустит сейчас генерала, не видать
ему больше прибавки к зарплате, а значит и выстраданная им мечта -
отчалить с Бертой в классическую Европу явно намоется. "Спокойно, парень,
ты должен быть абсолютно тверд и хладнокровен, нельзя действовать
необдуманно, это может привести к срыву операции" Иуда Вольф впервые
поручил ему столь ответственное дело, и он должен быть на высоте.
  Темные силуэты медленно приближались к кладбищу, принимая все более
реальные очертания. Один из них был одет в серый военного покроя китель с
голубыми нашивками, правый пустой рукав которого свободно болтался на
ветру - это был Румын, верный денщик генерала Хильмана. Сам генерал
поменял свой обычный камуфляж, и был на сей раз в пятнистой форме
десантника и армейских говнодавах, с налипшей на толстые подошвы
кладбищенской глиной. Генерала вполне можно было достать уже из
гранатомета, но лейтенант решил подождать, пока тот подойдет на расстояние
пистолетного выстрела. Впрочем, не слишком ли это близко? Покойники
запросто могут засечь засаду. Кадишман вспомнил слова осторожного Гавриэля
о том, что мертвяки чуют патруль на расстоянии, и воздержался от силовых
мер, боясь, что в последнюю минуту мертвецы скроются из виду.
  Зловещая парочка неумолимо продвигалась к железным воротам кладбища.
  Лейтенант уже видел металлический блеск в глазах генерала, и весь сжался
от нервного напряжения. Еще несколько мучительных мгновений он сдерживал
себя и дал команду "Вперед" лишь тогда, когда жуткие трупы бывших
ветеранов миновали в узкие ворота кладбища и почти вплотную приблизились к
засаде. Бойцы специального подразделения из Хайфы вмиг окружили
покойников, держа в руках стальную сеть, которая специально "плелась" на
Хильмана.
  - Не стрелять! - надрывно закричал Кадишман, увидев, как у одного из
парней сдают нервы, - брать только живыми!
  "Что за чушь я несу, - тут же спохватился он, - могут ли покойники быть
живыми"
Оказавшись в плотном кольце спецназавцев, мертвецы, не ждавшие подобного
сюрприза, а может быть нарочно искавшие его, сначала замерли на своих
местах, но потом вдруг мерзко заулыбались, как бы призывая оробевших
солдат расслабиться и объявить перекур. Вид у них был просто ужасен: кожа
лиц клочьями свисала, обнажая гниющее мясо на скулах. Зеленые зрачки слабо
мерцали в глубинах глазниц; вместо носа у Румына зияла черная дыра, а из
щели с гнилыми зубами шел такой зловонный смрад, что лейтенант едва не
задохнулся. Преодолевая тошноту и отвращение, Кадишман заставил себя
подойти к генералу.
  - Старик, - хрипло сказал он, заглядывая в померкшие глазницы мертвеца,
законопаченные мутными бельмами, - ты идешь со мной, понял!
  Это его "Понял" прозвучало очень мило в ночной кладбищенской тиши и
насмешило старого солдата. Дедушка смеялся глухим, утробным смехом, и в
глазах его вспыхнули зеленые огни. Из расколотого черепа сосулькой свисала
затвердевшая мозговая жидкость, а в прогнившем носу обозначился зияющий
провал. "Ну и харя у него" - с содроганием подумал Кадишман и
непроизвольно отступил назад. Кто знает, что у этого старика на уме. Но
Хильман на сей раз был, кажется, в добром расположении духа. Изобразив
подобие слабой улыбки на изъеденных язвами губах, он дружелюбно сказал
лейтенанту.
  - Нет, это ты идешь со мной, солдат!
  - Мне не до шуток, генерал! - рявкнул осмелевший Кадишман и вдруг
почувствовал, как денщик, о котором он на секунду забыл, схватил его за
левую руку и с силой поволок к вырытой неподалеку яме.
  - Стой, гад! - из последних сил пытался вырваться Кадишман. Но мертвец
железной хваткой обхватил его за тонкую талию и, легко оторвав от земли,
ловко спрыгнул вместе с ним в темную сырую могилу. Генерал Хильман,
словно ждавший этого момента, сноровисто поднял лежавшую рядом лопату и
стал закапывать яму сверху. Наблюдавший за этой жуткой картиной сержант
Альтерман, застыл в тупом оцепенении в нескольких шагах от своего
командира и не знал чем помочь ему; он не забыл обширные ожоги, полученные
им при задержании Ахмада, и боялся дотронуться до мертвеца. Стрелять, он
также не решался, опасаясь случайно задеть в шефа.
  Наскоро забросав свежевырытую яму землей, Хильман далеко зашвырнул лопату
и быстро скрылся между разбитыми надгробными плитами, словно растаяв в
кладбищенской мгле. Небольшой бурый холмик, столь быстро возведенный
мертвым генералом, страшно шевелился, и Альтерману показалось, что он
слышит вопли несчастного шефа.
  - Что вы стоите, идиоты! - дико заорал он на солдат, - скорее выкапывайте
его! Солдаты пугливо, подошли к свежей могиле и, боязливо оглядываясь,
начали осторожно выгребать землю, помогая себе штыками и защитными
касками. Альтерман лично спустился в неглубокую яму и фонариком высветил
каждый сантиметр вырытой заново могилы, но ничего там не обнаружил. Его
охватил неодолимый животный страх. Если бы вокруг не стояли растерянные
подчиненные, он бы завопил от ужаса. Ночь была теплая и душная - вторые
сутки город изнывал от сухой знойной жары, но его вдруг странно зазнобило,
и зубы стали выбивать ровную чечетку. Не помня себя от страха, он поспешно
выбрался из ямы и, сбив с ног двух дюжих полицейских, пулей вылетел за
ворота кладбища. За ним, спотыкаясь, падая и роняя табельное оружие,
вприпрыжку улепетывали видавшие виды спецназовцы. Ломая ногти, задыхаясь и
обливаясь жгучим потом, Альтерман взобрался в патрульную машину, со второй
попытки дозвонился до комиссара и прерывающимся голосом доложил ему об
исчезновении своего невезучего командира.
   

  * * *

   
По ночам жизнь некогда шумного и жизнелюбивого города затихала, словно в
дикой пустыне, куда не ступала нога человека. Никого уже не удивляло, что
с наступлением темноты напуганные "чертовой заварушкой" горожане
благоразумно предпочитали отсиживаться по домам, избегая случайных встреч
с прожорливыми призраками. По тихим обезлюдевшим переулкам вокруг
центральной автобусной станции, где особенно любили появляться покойники,
с жутким воем проносились патрульные машины, заставляя трепетать сердца
приунывших обывателей, забившихся по своим душным квартирам. Фиолетовые
блики мигалок на полицейских "Фордах" отражались в витринах осиротевших
магазинов. Все дороги, ведущие в город, были наглухо заблокированы. Страна
припала к экранам телевизоров, с которых, не переставая, дебатировали
возбужденные политики и ведущие популярных телепрограмм; их было много -
политиков и ведущих, и они заполонили весь эфир нескончаемыми
взволнованными словесами. Каждый что-нибудь значащий общественный деятель
счел своим долгом в эти тревожные дни выразить искреннее соболезнование
народу в связи с постигшим его бедствием и гневным перстом указать на
истинных виновников трагедии, ввергших страну в пучину хаоса, страха и
бесшабашного разгула каннибалов. Виновников "национальной трагедии"
выявляли как всегда представители парламентской оппозиции, обвинявшие
власть предержащих в том, что это они довели отечественную экономику до
ручки, а народ до полной деморализации и отчаяния. Коалиция, в свою
очередь, обличала левых радикалов, потворствующих арабам и поднявших своим
гнилым либерализмом даже мертвых из могил. Взаимные попреки и обвинения
способствовали еще большей неразберихе и волнениям в массах; у правых
появилась возможность критиковать левых, а те, не выбирая выражений, вовсю
поносили безалаберных правых, не без оснований обвиняя последних в
обострении криминогенной ситуации в центре и на местах. И уже все вместе
они дружно и язвительно осуждали полицию за медлительность и преступное
бездействие, результатом которого оказались безвинные человеческие жертвы.
   



                                  Глава 44



  Ужас, сковавший Кадишмана в темной могиле, вскоре прошел, и у него даже
пробудился интерес к происходящему; яма, в которую он упал вместе с
румыном, была поглубже, пожалуй, и просторнее тех стандартных могил,
нормативы которых утверждались в министерстве религии. Кадишман успел
подумать, что эту, наверное, рыли на двоих. Но, оказавшись в ней вместе с
одноруким, он почувствовал, что не может повернуться, настолько узким был
проем, в который опускались погребальные носилки.
  Падал он какие-то доли секунды, но профессиональная память сыщика успела
зафиксировать массу существенных деталей, которые могли бы очень помочь
следствию, если бы он не был (так глупо) захоронен заживо.
  Увлекаемый румыном в яму, Кадишман подумал, что не успеет вовремя
сгруппироваться, и обязательно разобьет себе ноги. Но он даже не ушибся,
потому что упал на захватившего его мертвеца и неприятно ткнулся носом в
вонючую слизь на его разлагающемся лице.
  Испытывая внезапно охватившую его дурноту от неприятного соприкосновения
с живым трупом, он резко вскочил на ноги, но был вынужден тут же прикрыть
голову руками, защищая себя от песка вперемежку с крупной галькой,
которыми усердно забрасывал их сверху Хильман. Пыль и запах гниющего мяса
оглушили его. Задыхаясь, лейтенант стал дико кричать, и от натуги у него
заныли грудные мышцы. Он вспомнил слова небритого сторожа на холонском
кладбище. "Ежели человек упал в могилу - значит к смерти это" Ему стало
жалко себя. Он хотел заплакать, но едкая пыль, оседающая сверху, разъедая
глаза, забила ему глотку и уши. Он был близок к обмороку и хотел, чтобы
этот кошмар поскорее кончился.
  И вдруг ему показалось, что удушающие границы братской могилы
раздвинулись вширь, сухие комья земли перестали падать на звеневшую от
ударов голову, и дышать стало значительно легче. Он почувствовал по бокам
цепкие руки смердящих мертвецов, открыл слезящиеся забитые песком глаза и
в полумраке различил военные штиблеты Хильмана. Дедушка, еще минуту назад
орудующий лопатой там наверху, теперь почему-то оказался в могиле, помогая
своему однорукому собрату, тащить деревеневшего от страха инспектора
куда-то вниз. "Куда они ведут меня?" - с апатией подумал он и вспомнил,
что в момент падения в яму Румын стоял от него слева. Выходит он держит
его своим пустым рукавом; ему удалось сквозь густой полумрак различить
зеленую звездочку на погонах Хильмана и пустой рукав денщика, цепкой
петлей перехвативший ему талию. Пыль вокруг стояла столбом, но он успел
увидеть узкую каменистую тропу, ведущую под уклон, а потом опять все
потонуло во мраке. Некоторое время он отчаянно сопротивлялся, но,
почувствовав, что вырваться невозможно, покорно затих. Вскоре хваткие
пальцы мучителей разжались, и он ощутил, что его словно всасывает в
глубокую невидимую воронку; израненное тело Кадишмана затянуло в мощный
водоворот теплого воздуха и закрутило будто пушинку. Внезапно он повис
вниз головой, не чувствуя собственного веса. Сколько ему пришлось висеть в
столь неестественной позе, он уже и не помнил; может быть, потерял
сознание или просто впал в забытье. В его забитые пылью ноздри ударил
затхлый запах подвальной гнили, от которой внезапно потяжелела голова, и
как-то странно захотелось спать.
  Вдруг, словно сорвавшись с петель, он стремительно полетел вниз, задевая
головой и плечами каменистые выступы бездонной пропасти, но боли при этом
не испытывал, будто стал резиновым или совсем уже бестелесным.
  Головокружительный полет Кадишмана все более ускорялся, напоминая падение
сгорающего в атмосфере метеорита. В ушах инспектора стоял страшный рев и
свист реактивного самолета. Казалось, еще минута и от него останется шлейф
легкого дыма и огня. Кадишман почувствовал, что сознание его меркнет, и
вспомнил совершенно неуместную в эту трагическую минуту фразу, которую
любили повторять в главном полицейском управлении - П....ц подкрался почти
вплотную...
  "Так вот, значит, как умирают " - подумал он и удивился тому, что ему
совсем не страшно. Было только до слез обидно и грустно, что он никогда
больше не увидит Берту. Ведь он так любил ее. Она отвечала ему тем же,
впрочем, ее никогда не занимали служебные проблемы мужа, и это его ранило
больше даже, чем унылое, до недавнего времени, кабинетное прозябание в
должности дежурного инспектора полиции, вся работа которого заключалась в
правильном составлении протокола. "Время ли теперь вспоминать подобные
мелочи?!" - с горечью подумал он, задыхаясь от стремительного падения в
вечность.

  * * *

  Очнулся он на небольшой зеленой лужайке покрытой ярким ковром полевых
цветов. Высоко над головой в лазурном небе, лениво плыли белоснежные
облака, ослепительно сияло солнце, и воздух был чист, как совесть
младенца. Справа от лужайки ласково шуршала темная прохладная роща и
серебрилась на изгибах река. Далеко на горизонте величественно возвышались
каменистые горы, конические вершины которых таинственно перешептывались с
легкими похожими на причудливых животных облаками. Пейзаж был прекрасен и
свеж, как дыхание юной девы. После затхлой гнилой пропасти, куда он
сорвался вместе с мертвецом, он с упоением вдыхал чистый воздух полей и
лесов, казавшийся ему дивным подарком судьбы. С минуту он осматривался,
пытаясь справиться с нарастающим чувством тревоги, и каких-то смутных
предчувствий и вдруг понял, что именно так пугает его в этой
завораживающей опьяняющей красоте: вокруг стояла первозданная тишь - ни
шуршание ветерка, ни жужжание пчел и даже птиц не было слышно. Подавляющее
почти космическое безмолвие, каким то странным проклятием висело над
девственным чарующим великолепием первобытной природы, которая словно
замерла на мгновение, чтобы Кадишман успел запечатлеть в памяти всю
прелесть своего печального уединения. Он любил иногда остаться дома в
одиночестве и почитать давно отложенную книгу, не боясь, что вот-вот
зазвонит телефон, или поваляться в томной неге на диване, с которого не
сгонит ворчливая жена, призывая его сделать, наконец, покупки и заполнить
пустующий холодильник. Но там - дома, он сознательно искал одиночества,
чтобы расслабиться после целого дня напряженной работы, а здесь это как
будто ни к чему. Ему нужны были люди, как никогда в жизни он нуждался
теперь в дружеском и просто человеческом участии. Пытаясь определить свое
местонахождение, лейтенант увидел справа от темнеющей рощи неясные
очертания небольшого города или населенного пункта, отсюда трудно было
различить, что именно виднелось там, в голубой дали, но он был рад и тому,
что есть, слава Богу, неподалеку люди и они, бесспорно, помогут ему
добраться домой. По привычке он снял с пояса переговорное устройство и,
убедившись, что аппарат в полной отключке, уверенно пошел по направлению к
населенному пункту, надеясь, что недоразумение, в центре которого он
оказался по воле несчастного случая, вскоре разрешится само собой.



                                  Глава 45



  Роскошный двухэтажный особняк комиссара полиции, отстроенный им по
проекту итальянского архитектора, полыхал, словно сноп сухой соломы;
занялся уже монументальный портал, увитый сухим зеленым плющом, и огонь
перекинулся на готические окна второго этажа, ярко освещая величественный
фасад здания и потрескавшуюся от жара красную черепицу на деревянной
террасе летнего сада. С веселым звоном лопались цветные стекла, выписанные
Вольфом из Швейцарии, и с гулом горели прозрачные шторы из тончайшего
иранского шелка.
  При осаде Иерусалима Герцог, командовавший тяжелой кавалерией
крестоносцев, с успехом использовал наемных турок в качестве поджигателей;
обернув паклей, медные наконечники огненных стрел, они тучей пускали их на
крепостные стены и осадные орудия врага, лишая его возможности обороняться.
  Тактическая уловка