говор.
  - Нет, обошлось, - вымучено улыбнулся Гаври.
  Небесталанный художник, вынужденный заниматься поденной работой он, как
все неудачливые люди, был чрезвычайно раним в обществе "профанов" далеких
от настоящего искусства.
  - Знаешь, - сказала Елизавета, - а не махнуть ли нам на Юг, я так устала
сидеть дома.
  Гавриэль курил, когда она говорила, и было непонятно, слышит он ее или
опять ушел с головой в свой "творческий кризис". Погруженный в свои мысли,
он мог молчать так час и больше. Эта странная задумчивость, граничащая
иногда с полным равнодушием к ней, обнаружилась в нем после свадьбы и
первое время глубоко задевала ее, но потом она поняла, что, уходя, таким
образом, в свои мысли, он ограждает себя от посягательств внешнего мира, к
которому не может или не хочет приспособиться. Гаври, которого она однажды
в сердцах обвинила в эгоизме, подтвердил эту догадку. "Если я молчу, -
сказал он виновато, - это не значит, что я хочу обидеть тебя"
Елизавета взяла сигарету из пачки и терпеливо стала ждать, пока муж
заметит ее умышленное движение. Он заметил, смутился и спросил в своей
извечной манере вопросом, отвечая на вопрос:
  - На Юг? А дети как? - и щелкнул зажигалкой.
  - Сарочку возьмем с собой, а Рому оставим с няней, - прерывающимся от
обиды голосом сказала Елизавета
Слезы выступили у нее на глазах. Неужели он не видит, как она страдает?
  В это время к их столику подошел официант в блестящем мундире с эполетами
и вежливо предложил апельсиновый сок в запотевших бокалах.


  * * *

  Вечер прошел чудесно. Гавриэль переменился, увидев повлажневшие глаза
Елизаветы. Когда она плакала, он чувствовал себя подлецом, понапрасну
мучающим родного человека. Как в лучшие дни их зарождающегося романа он
был внимателен и нежен к ней, позабыв на время о нескончаемых конфликтах с
начальством. Она знала его реакцию на ее слезы и никогда не злоупотребляла
этим. Сегодня это получилось непроизвольно. Может быть потому, что ее так
сильно напугал дедушка.
  При жизни дед был угрюм, неразговорчив и груб с людьми и, особенно с
журналистами, пытавшимися выудить у него информацию о его ратных подвигах.
  Когда-то, будучи участником французского сопротивления, он выполнял
деликатные поручения генерала де Голя, а однажды, участвуя в тайной
операций в Альпах, схлестнулся с любимцем Фюрера - Отто Скорцени,
оставившего страшный ножевой след на лице бесстрашного воина. Утверждали
даже, что он был среди тех, кто подвесил за ноги самого Муссолини, за что
получил потом ордена от трех союзных армий.
  О своем славном военном прошлом дедушка никогда никому не рассказывал,
кроме жены, бывшей узницы концентрационного лагеря, с которой
познакомился, уже, будучи офицером израильской армии.
  Супруга Хильмана умерла в шестидесятые годы от рака желудка, который
испортила себе лагерной баландой в Освенциме. Хильман ушел в отставку в
звании бригадного генерала и, похоронив жену, поселился в Тель-Авиве,
чем-то напоминавшего ему родной Гданьск.
  После смерти жены дед совсем замкнулся в себе и самым близким существом,
с которым он мог, не раздражаясь общаться, была Елизавета. В своей внучке,
названной в честь бабушки, он не чаял души и с удовольствием подчинялся
ей, когда нужно было глотать таблетки по предписанию милейшего доктора
Розенблата.
  По дороге домой, уютно устроившись на заднем сидении такси, супруги Шварц
целовались, как в первые дни их романтического знакомства - без устали до
сладкого томления в чреслах.
  В подъезде старого дома, в котором дед перед смертью купил внучке
квартиру, их встретили двое дюжих молодых людей. Один из них натянул на
плечи серую майку и короткие шорты, а другой был в просторных турецких
шароварах и мятой сорочке далеко не первой свежести.
  Район, в котором жили молодожены, кишел наркоманами, готовыми на все ради
порции губительного зелья. Цены на квартиры были здесь ниже, чем в центре
и дед, так и не сумевший скопить денег за всю свою военную карьеру, купил
почти за бесценок, то, что ему было по средствам.
  Но молодоженов квартира устраивала. Они могли некоторое время скромно
пожить здесь, накопить денег и, продав старую развалюху, купить что-либо
приличное в южной части Холона, где как раз возводился престижный район
вилл.
  Парень в турецких шароварах, сделал едва заметное встречное движение в
сторону Гаври, и тот мгновенно напрягся, приняв фронтальную стойку. Парень
с усмешкой оглядел Гавриэля и демонстративно скрестил руки на груди.
  "Он из полиции - тихо шепнула Елизавета, взяв мужа за руку, - инспектор
дал мне охрану"
На втором этаже, у самых дверей квартиры, благодарная за романтический
вечер жена прижалась к мужу всем телом и страстно поцеловала его в губы:
  - Я верю, что душа дедушки сблизила нас, он был такой сильный и
мужественный...
  - Я знаю, дорогая, теперь у нас все будет в порядке.
  Гавриэль вставил ключ в замочную скважину, но дверь неожиданно отворилась
от легкого прикосновения. Это показалось ему подозрительным; тетя Ася,
тихая исполнительная женщина, обычно не закладывала крючок, а запирала
прихожую на замок, чтобы хозяева могли воспользоваться своими ключами и не
будить детей звонком. Гавриэль неслышно вошел в коридор, и в нос ему
ударил тяжелый трупный запах, идущий из салона. "Должно быть, мышь
подохла" подумал он и решил отчитать няню за то, что не проветрила
квартиру, укладывая детей спать.
  Мыши недавно завелись у них в доме, и он собирался одолжить у соседей
кота, чтобы избавиться от этой напасти.
  Гаври хотел окликнуть няню, чтобы не пугать ее внезапным появлением, но
вдруг что-то подсказало ему, что в зале кто-то есть. Он замер. Сердце у
него упало, и от волнения пересохло во рту. Мгновение он напряженно
прислушивался к звукам. Но вокруг стояла такая мертвая тишина, что у него
заломило в ушах. "Нет, парень, ты ошибся! " - сказал он себе, и в ту же
секунду отчетливо услышал доносившийся из зала хруст и урчащее чавканье
животного. Это было похоже на то, как собака жадно и торопливо разгрызает
кость, боясь, что кто-то может покуситься на нее. Гаври не поверил своим
ушам, но, оглянувшись, понял, что и жена слышала эти странные утробные
звуки. Он увидел ее перекошенный от страха рот и властным движением руки
приказал ей молчать.
  Еще солдатом, участвуя в боевых акциях против террористов, он привык
действовать в подобной ситуации быстро и четко. Мягко ступая с пятки на
ступню, как его учили в армии, он подошел к гостиной и, с бешено бьющимся
сердцем, заглянул внутрь.



                                  Глава 8


  Путешественники были в тех же нарядах, что и окружавшая их
"Бронированная публика", никто не обращал на них внимания; друзья вполне
вписывались в общую картину сверкающих на солнце конических касок,
надраенных до блеска доспехов и развевающихся на ветру боевых знамен.
  Васю, ни с того ни с сего, заинтересовала вдруг судьба "Колесницы",
столь чудным образом перебросившей их в эту прекрасную страну:
  - А что если на нее телега наедет, какая, унесем мы отсюда ноги или нет?
  - До этого не дойдет, - успокоил его Цион с видом знатока, понимающего
толк в гужевом транспорте, - машина находится в зоне защитного поля, если
у кого и возникнет желание наехать на нее, его шарахнет разочек током...
  - Прекрасно! - удовлетворенно сказал Василий!
  - Это не опасно, - разочаровал его Цион, - в малых дозах электричество
полезно.
  Путешественники расположились в пустующей ложе амфитеатра и не успели
оглядеться, как к ним, резво семеня ножками, подбежал маленький и шустрый
паж. На нем был ярко-красный камзол из плотного батиста, короткие штаны,
туго перехваченные на икрах, и модные туфли с золотыми пряжками. Манеры у
этого подростка были бойкие, так же, впрочем, как и язык, который у него
ни на минуту не замолкал. Он выполнял на турнире обязанности герольда
(нечто вроде судьи и комментатора) и весьма гордился своей должностью.
  - Нуте-с, джентельмены, - нагло сказал парнишка, обращаясь к притихшему
Циону, - к какому ордену мы принадлежим?
  - А вам это зачем? - подозрительно спросил Цион. Его английский был не
столь безупречен, как у Васи, но паж даже не уловил акцента:
  - Сэр, - сказал он с апломбом восходящей эстрадной звезды, - вопросы тут
задаю я...
  - Молчать, шавка! - громогласно рявкнул Василий, - отвечать только на мои
вопросы!
  Испуганный паж вытянулся в струнку и, сообразив, как следует держаться с
этим гордым господином, тихо сказал:
  - Ваша милость, я обязан представить почтенной публике участников
турнира...
  - Мальчик, с чего ты взял, что мы участники?
  Цион явно нервничал, но Василий грозно прервав его, вдруг странно
набычился:
  - Я маркиз де Хаимов, - сказал он зычным голосом, - орден святого
Иерусалима, запомнил?
  - Да, высокородный сэр, запомнил, - сказал паж.
  - Что еще? - сказал Василий, увидев, как тот нерешительно переминается с
ноги на ногу.
  - Я должен также представить публике даму вашего сердца, - учтиво
напомнил паж.
  - Даму? - сказал Вася, замешкавшись на мгновение, - я назову ее имя перед
выходом на ринг.
  - Арену, - поправил Цион, не очень уверенный в том, что нашел правильное
слово.
  - Слушаюсь, Ваша милость, - сказал напомаженный паж и почтительно склонил
голову.
  " Какой-то он весь худущий" - жалостливо подумал Цион, а вслух зашипел на
бесцеремонного друга:
  - Какого черта, Вася, что ты там еще задумал?
  - Не Вася, а высокочтимый маркиз, Василио де Хаимов! - резко оборвал его
друг.
  - С каких это пор, сэр, вы стали маркизом?
  - Я маркиз от рождения! - с достоинством сказал Василий и Цион, знавший о
пролетарском происхождении его предков, удивился этому откровению.
  Год назад он прибавил к своей фамилии приставку "де", а когда его
спросили, что бы это могло значить, коротко пояснил, что является
аристократом со стороны прабабушки, которая была внебрачной дочерью
маркиза де сен Лорен, обедневшего французского дворянина, подвизавшегося
на службе у русского царя. Все знали склонность Васи разыгрывать
товарищей, и его бессовестное вранье было воспринято друзьями, как
очередная и не очень удачная мистификация скучающего повесы.
  - Но инструктор запретил нам препираться, сэр, - сказал Заярконский, -
поддавшись грубому напору друга.
  - Инструктор мне не указ, - сказал Василий, вглядываясь, в стайку
разгомонившихся дам, - он никогда не узнает об этом, а ты не станешь ему
рассказывать, ведь правда?
  - А что если вам сейчас намнут шею, сэр?
  - Не боись, Ципа, шею как раз намну я, и это будет замечательно с двух
сторон, - он продолжал высматривать себе даму в пестрой толпе
аристократок, - во-первых, потому что женщина всегда идет за победителем
а, во-вторых, победа способствует выработке мужских половых гормонов.
  Цион понял, что Василий вполне оправился уже после утомительного развода
с женой и в душе пожалел, что затеял это сомнительное предприятие.
  Собственно, он лично намеревался посетить хоромы Петра Великого, но друг
счел необходимым окунуться в романтическую эпоху рыцарства - "Для
восстановления психического баланса", который на поверку оказался пустым
предлогом, и интересовал Васю здесь один лишь грубый секс с этими
расфуфыренными дурами. "И дернул меня черт идти на поводу у этого
ловеласа!"
Цион увлекался некогда историей крестовых походов и написал даже реферат
о замечательном певце рыцарства поэте Гийоме Акветанском. Василий умело
сыграл на этом - "Проникнемся атмосферой грубых нравов и первобытных
инстинктов, - сказал он, - а там иди ты... хоть к Ивану Грозному"
Судя по выдержанной им многозначительной паузе, он собирался отправить
приятеля значительно дальше хором русского самодержца, но вовремя
спохватился - утонченные манеры аристократа могли ему пригодиться в
будущем. Догадываясь, какие именно инстинкты руководят его неуправляемым
другом, Заярконский позволил ему убедить себя, не потому, что тот лестно
отозвался о творчестве "Мосье Акветанского", просто он был порядочный
человек и предпочел не оставлять товарища в лихую для него минуту. Что ни
говори, а развод с дочерью академика не прошел для него бесследно, не
так-то просто было в одночасье остаться без дома и гроша в кармане.
  Василий не был скуп и отдал однажды тридцать тысяч долларов (гонорар за
проигранный бой с американцем) в фонд детей больных раком. Но Циону
казалось, что друг потрясен тем, что его так классно обобрала жена, и он
всем сердцем желал вывести того из плачевного состояния.
  "И делов то там всего лишь на час, - убеждал Василий все еще
сомневающегося Циона, - а впечатлений наберемся еще на один реферат"
Заярконского по-прежнему тянуло в Россию, но Вася пустил в ход последний
аргумент - "Полюбуемся на женщин и тотчас вернемся домой!" - с
воодушевлением врал он.



                                  Глава 9



  То, что увидел Гавриэль, заглянув в гостиную, повергло его в шоковое
состояние: вся комната, включая диван, трюмо и пуфик, свалившийся на пол,
были забрызганы кровью. У опрокинутого стола с кривыми ножками в липкой
луже крови стоял неизвестный человек в испачканном глиной костюме. Он
расположился боком к двери, и Гаври увидел хищный профиль странного
безумца, сосредоточенно возившегося во внутренностях женского трупа.
  Платье на женщине было порвано, лицо изуродовано до неузнаваемости. Но по
туфлям, которые жена подарила недавно няне, он узнал ее.
  Склонившись над своей жертвой, незнакомец подносил окровавленные руки к
зияющей щели, служившей ему ртом, и сыто урчал от удовольствия. Он
заглатывал добычу, не прожевывая, словно птица, помогая продвижению
кровавых кусков в глотке резкими вскидываниями огромной седой головы.
  В салоне тускло горел ночник, (включенный няней, любившей читать на
ночь), и сгорбленная фигура незнакомца отбрасывала зловещую тень на стену.
  Гавриэль, солдат элитного подразделения, не раз смотрел смерти в лицо;
после дерзких вылазок в Ливане ему приходилось собирать останки
подорвавшихся на мине террористов, но никогда еще он не испытывал такого
неодолимого страха и предательской дрожи в коленках. Сердце его учащенно
забилось, виски заломило от острой боли; ему захотелось кричать, призывая
на помощь, а еще лучше скорее уйти отсюда, чтобы навсегда забыть эту
жуткую картину. Но мысль о детях, которых это чудовище могло растерзать
так же, как несчастную тетю Асю, придала ему силы.
  "Это дедушка, - шепотом сказал он, вернувшись к жене, - беги звонить в
полицию"
Елизавета тихо ахнула, испугано зажав рот рукой. Предчувствие
непоправимого несчастья, вихрем ворвавшегося в начавшую было налаживаться
жизнь, овладело ею. Страх тисками сжал грудь; зубы лихорадочно застучали,
по спине прошелся нервный озноб. Она кинулась к соседям, забыв, что у
подъезда стоят телохранители. Опасность, грозившая мужу, вытеснила из
головы все, кроме служебного телефона недоверчивого инспектора.
  "Господи, только бы он был на месте!"
Уже внизу она вдруг подумала, что и дети ведь там одни, может быть, уже
погибли в страшных объятиях мертвеца. Эта ужасная мысль подстегнула ее, и
она изо всех сил стала колотить в первую попавшуюся дверь.




                                  Глава 10



  - Чего ты там высматриваешь, Вася, - сказал Цион, бросив беглый взгляд
на разноцветную стайку дам; кровопролитные турниры были, пожалуй,
единственным развлечением в их однообразной светской жизни. В ожидании
рыцарских поединков они чинно расположились в плетеных креслах по левую
сторону от королевского подиума, украшенного гирляндами живых цветов; иные
грациозно шелестели веерами, другие пытались разгадать в закованных
рыцарях своих кавалеров.
  - Видишь ту милую девушку слева? - сказал Василий,- она в самой
середке...
  - Ничего не вижу все они там в середке...
  - Она не все, - оскорбился Василий, - у нее тюрбан на голове и ожерелье
на плечиках...
  Пока Цион рассеянно искал глазами избранницу маркиза, неутомимый паж
торжественно объявил первую пару.
  "Высокочтимый сэр Альфонсо де Моменто - дама сердца девица Клариса де
Шатлю - вызывает на бой доблестного сэра Иоахима Анжуйского - дама сердца
Дениза Леконт!"
Две названные пажем девицы внезапно сорвались с мест и, ухватившись
пальчиками за пышные юбки, жеманно присели, приветствуя королевскую чету и
разгоряченную в предвкушении скорой крови публику.
  "Глянь, как буйствуют, - восторгался Цион, - прямо как на футболе"
Заярконский был заядлый болельщик и не упускал ни одного матча любимой
команды. В последнем сезоне команда, за которую он болел, вылетела из
высшей лиги, и это надолго ввергло его в мрачное уныние. Именно тогда
подруга, с которой он познакомился в Институте Времени, ушла от него,
сказав, что футбол с лихвой может заменить ему секс.
  Василий не слушал друга, он не отрывал глаз от своей дамы, прикидывая -
не прогадал ли, остановив на ней выбор.
  Два объявленных рыцаря, затянутые в железо, поигрывая смертоносным
оружием, медленно съезжались с противоположных сторон ристалища. Сойдясь
в центре, они развернули горячих коней к зрительским ложам, церемонно
поклонились королевской чете и, помахав копьями, сияющим от счастья,
дамам, разъехались по разные стороны арены. Здесь они снова развернулись
и, пустив коней в галоп, с копьями наперевес, помчались навстречу желанной
победе, которую жаждали посвятить своим возлюбленным.
  Съехавшись в центре, решительно настроенные рыцари вышибли друг друга из
седел, причем де Моменто остался лежать на земле неподвижной грудой
жести, ослепительно блестевшей под яркими лучами солнца.
  Победитель - Иоахим, поднявшись на ноги, поклонился королю, победно
помахал рукавицей своей даме и с трудом взобрался на коня.
  "Нет бы помочь спаринг партнеру" - с укоризной сказал Цион, переходя на
боксерский сленг, более понятный другу. Но друг признавал только две вещи,
достойные настоящего мужчины - крепкие кулаки и красивую женщину - как
награду воину за доблесть.
  "На войне как на войне" - хладнокровно заметил Василий.
  В это время со стороны королевской ложи, при всеобщем молчании, до них
донеслись искусно выводимые всхлипы.
  - Что это? - недоуменно спросил Вася.
  - Этикет обязывает даму сраженного рыцаря всенародно предаться скорби, -
отвечал Цион.
  - И надолго она завелась?
  - Пока не унесут этот куль с костями, - уныло сказал Цион. В отличие от
жесткого маркиза, он был эстет по натуре, и подобные зверства оставляли в
нем тягостные впечатления.
  Тело низложенного неудачника грудой металла разложили на деревянных
носилках и поспешно уволокли с арены.



                                  Глава 11


  Иуда Вольф выслушал Кадишмана с видом человека, который давно и
безнадежно страдает от надоевшей зубной боли.
  "Лейтенант, - сказал он, - устало, прикуривая сигару, - вы все более
разочаровываете меня. Хорошо еще, что вы не женщина, иначе бы вас покидали
мужчины"
Это был запрещенный прием, к которому комиссар нередко прибегал в
обращении с безответными подчиненными. Из-за подобных грубых намеков с
ним не мог ужиться ни один из его заместителей. Вне стен Главного
управления он разыгрывал из себя чуткого администратора, на самом же деле,
был сторонником авторитарной власти и проводил в учреждении политику
железного кулака. Заместителей он немедленно выживал, если замечал в них
дух противоречия, мешающий его становлению как сильной личности. Впрочем,
с последним замом ему не повезло. Этот смурной коротышка майор с телом
хлюпика и массивной челюстью гангстера был переведен в Управление из
Иерусалима. В короткое время он сумел (к удовольствию тель-авивцев),
поставить своенравного шефа на место - умение, которое так не хватало
Кадишману.
  Инспектор Кадишман, от которого действительно ушла первая жена, на что
намекал бесцеремонный шеф, болезненно и молча переносил разговоры на эту
тему, хотя вправе был осадить зарвавшееся начальство. В Управлении он
имел репутацию человека безынициативного, ему поручалась бумажная работа,
которой в оперативном отде