в эту минуту - высокий, могучий и негодующий исполин,
жаждущий крови.
  Две особы, поднявшиеся вслед за Балкруа, вызвали у публики возгласы
удивления; одна из них была прелестная герцогиня де Блюм; лицо ее исказили
признаки сильнейшего душевного волнения. Забыв о цветистом веере, который
она изящно держала в левой руке, герцогиня нервно замахала надушенным
платочком в правой руке, пытаясь вспомнить, кем мог быть этот странный
незнакомец, решивший испытать терпение всемогущего герцога. Ее волнение не
было наигранным, как это случается у женщин высших кругов, и заинтриговало
публику не меньше, чем информация о том, что непобедимому герцогу брошен
дерзкий вызов неизвестным рыцарем, изъявившим готовность сражаться за
благосклонность нежной герцогини.
  Еще более публику удивило волнение, проявленное другой высокопоставленной
особой, которой не пристало показывать на людях столь непозволительную
слабость. Это была королева Англии Альенора. Не совладав чувствами, резво
поднявшись с царственного ложа, прекрасная Альенора издала тихий, похожий
на стон или всхлип звук, но под обстрелом гневных взоров венценосного
супруга, смутившись, была вынуждена робко занять свою половину трона.
  Увидев нездоровый ажиотаж, вызванный сообщением о поединке никому
неведомого безумца с первым рыцарем Европы, Цион поддался панике и сделал
последнюю попытку образумить впавшего в необъяснимое помешательство друга:
  - В нашем распоряжении тридцать минут! - с отчаянием взмолился он, - ты
хочешь, чтобы тебя унесли отсюда на носилках?
  - Победителей не носят, а возносят, - спокойно отвечал Василий
  - А что будет со мной, если тебя унесут? - заерзал на стуле Цион.
  - Не надо лишних телодвижений, сэр, - сказал Василий, я - Дубровский.
  Сие означало, что у Заярконского, в сущности, нет особых причин для
проявления беспокойства, и сейчас, произойдет блистательное представление
в стиле знаменитого Касиуса Клея.



                                  Глава 15




  Схватив подвернувшуюся под руку швабру, Гавриэль вышел из укрытия, в два
прыжка настиг страшное чудовище и с силой ударил его по голове.
  Раздался хлюпающий звук вынимаемой из грязи галоши; швабра легко пробила
череп каннибала, словно вошла в мягкую перезрелую тыкву. Тягучая клейкая
жидкость брызнула во все стороны. Гавриэль потянул на себя швабру, она не
поддалась. Господи, это конец! Еще мгновение и чудовище растерзает его. Он
посмотрел вокруг. Чем можно запустить в мертвеца? хрустальная ваза в
противоположном углу комнаты. Чтобы добраться до нее, надо пересечь салон
перед самым носом у деда. Странно, почему чудище до сих пор не обернулось
к нему?
  Гавриэль ждал реакции мертвеца и приготовился к худшему, но то, что
произошло вслед за его отчаянным броском, не поддавалось никакой логике;
мертвец будто не почувствовал удара, а может не показал виду? он даже не
сдвинулся с места, продолжая мирно поглощать органы изувеченной жертвы.
  Это было удивительно и непонятно. Швабра глубоко засела в его голове,
вызывая обильное выделение. Гаври отшатнулся от чудовища, поскользнулся в
темной луже крови и упал на перевернутый стол. Раздался треск сломанной
ножки. Острый деревянный шип, торчащий из брюха стола, больно уколол его в
бок. Гаври вскрикнул, но тут же вскочил на ноги скорее от страха, нежели
от боли. Перешагнув через лужу сгустившейся крови, он уперся спиной в
стену и замер, хотя мог выйти в коридор и позвать на помощь. Мысль о том,
что дорога открыта и можно бежать, не пришла ему в голову, он подумал о
детях, с которыми разделается мертвец, покончив с няней. Шум, поднятый
хозяином квартиры, привлек внимание мертвеца; какой странный и
необъяснимый факт - не удар, разрубивший голову почти надвое, а именно шум
насторожил каннибала. Он поднялся во весь свой гигантский рост и, медленно
обернувшись, к парню вперил в него свои пустые белесые глаза.
  Это был высокого роста пожилой человек с глубокими морщинами на дряблом
лице. От его левого уха и до верхней, безвольно нависшей губы, тянулся
глубокий шрам от ножевого ранения. Голова, рассеченная шваброй, была
покрыта густым для столь старческого возраста бобриком седых волос. Из
трещины вытекал гной, вперемежку с раздробленной черепной костью. Вряд ли
человек может выдержать подобный удар, но на мертвеца он не произвел
особого впечатления, тот словно не чувствовал торчавшей из головы швабры.
  "На мозг вроде непохоже" - лихорадочно думал Гаври, с отвращением
наблюдая
за растекающейся по полу клейкой жидкостью. Брызги желтого гноя залепили
ему брюки, пиджак и рубашку.
  Лишившись своего неприхотливого оружия, Гаври стоял охваченный животным
страхом и глядел на жилистые руки монстра, с которых тягуче стекали черные
капли крови. Такие руки Гаври видел у резника на бойне, куда его
мальчишкой привел отец, служивший контролером кашрута.
  Эта бойня часто снились ему в детстве, и мама, считая своего первенца
излишне чувствительным, отказалась от вековой мечты еврейских матерей
выучить свое чадо на врача. Впрочем, чтобы доказать предкам, что вид крови
вовсе не пугает его, он записался в элитные части и не раз отличался потом
в стычках с террористами. За два года войны он видел много смертей: почти
в каждой вылазке гибли солдаты, но вид крови уже не пугал Гаври. Эта была
кровь товарищей, которых он любил, и ему было больно терять их.
  С минуту чудовище стояло, не двигаясь, как бы изучая его. Он был уверен,
что настал его смертный час и пытался вспомнить молитву, принятую читать в
подобных случаях. Но ничего подходящего кроме "Шма Исраэль" не вспомнил,
хотя раньше знал множество молитв и придерживался религиозных традиций,
привитых ему в детстве отцом. Он мысленно произнес "Шма Исраэль" и поручил
душу Господу, но людоед не собирался убивать его. Белесые глаза мертвеца
внезапно потеплели. В них обозначились зрачки, и даже нечто вроде
удивления - будто он силился и не мог вспомнить, кто сей невежливый
молодой человек, оторвавший его от мирной трапезы. Вид наполовину
расколотой головы и липкая жидкость, вытекающая из трещины, парализовали
Гаври. Дедушка мог взять обезумевшего парня голыми руками. Но желания
такового он не проявил. Лицо его, покрытое темными трупными пятнами,
внезапно посерело, глаза странно потускнели, превратившись в пустые
бельма. Слабая искорка интереса, вспыхнувшая в них при виде онемевшего от
испуга Гавриэля, потухла так же скоро, как и появилась. Спокойно, будто
речь шла о никому не нужном предмете, мертвец вытащил из головы швабру и
небрежно бросил ее в пыльный угол. Затем он пожал плечами (так показалось
Гаври), сожалея, видно, что его оторвали от приятного занятия и медленно,
словно на деревянных ногах, пошел к выходу, оставив парня наедине с
изуродованным трупом. Не веря, что так легко отделался, Гавриэль, стараясь
не смотреть на то, что было недавно няней, обошел комнаты в поисках детей
и не обнаружил их. Ноги не слушались его, но он нашел силы дойти до
туалетной комнаты. Неудержимые позывы рвоты изводили Гаври. Бледный, с
испариной на лбу, он рухнул рядом с унитазом, изрыгая из себя теплую
рвотную массу. В комнату с криками ворвались полицейские. В раскоряку, с
выставленными наганами они прочесывали квартиру, пытаясь воплями спугнуть
привидение. Увидев согнувшегося над унитазом человека в перепачканной
кровью одежде, Кадишман в молниеносном броске приставил к затылку
блевавшего пушку.
  - Не двигайся, сволочь, - сказал он, - или я продырявлю тебе башку!
  Окровавленный труп няни, с вывалившимися из живота внутренностями,
заставил Кадишмана содрогнуться. Это было второе потрясение, выпавшее
сегодня на долю инспектора. Первое он испытал минуту назад, увидев
изуродованных телохранителей, вповалку лежавших в подъезде; у одного была
сломана шея, а у другого с корнем вырвана нога. Вместе со штаниной и
обувью сорок пятого размера, она валялась в двух шагах от убитого.
  Это какой же надо обладать силой, что бы так запросто вырвать ногу? - с
ужасом подумал Кадишман.
  В салон вбежала встревоженная Елизавета. Увидев лежащую в луже крови
няню, она лишилась чувств.



                                  Глава 16


  "Ципа, не откажи мне в любезности выступить моим секундантом!"
С этими словами Василий церемонно обратился к другу, призывая его принять
участие в убийстве, которым мог завершиться этот глупый и бессмысленный
поединок. Первым порывом Циона была попытка через аварийную систему
связаться с инструктором и с его помощью заставить маэстро отказаться от
безумной затеи. Эта нехитрая система связи была вмонтирована в железную
рукавицу Заярконского, но Василий, заметив неловкое движение друга, вырвал
ее у него из рук.
  - Без лишних телодвижений, Ципа, - назидательно сказал он, - мужчина
должен драться, чтобы поддержать в себе дух воина!
  Цион не помнил случая, чтобы маэстро уклонился когда-либо от предстоящей
драки. Всю свою сознательную жизнь он только и делал, что всеми правдами и
неправдами искал случай и повод, почесать кулаки, а если не было
достойного противника, бросал вызов судьбе, и нередко проигрывал. Просить
его отказаться от своих диких привычек, было равносильно отмене
естественных законов природы. Бой, Победа или красивая Смерть, согласно
миропониманию маэстро - единственные двигатели прогресса, все остальное,
полагал он, способствует застою и порождает в неудачниках нелепую веру в
судьбу. "Судьбы нет, утверждал он, есть только удача, которую следует
ухватить за хвост, пока ее не перехватил другой!"
Отобрав рукавицу, Василий с задором обратился к другу:
  - Готов ли ты быть моим секундантом, Ципа?
  - Здесь нет секундантов, - печально возразил Цион, - одни лишь
оруженосцы.
  - Значит, будешь оруженосец, - тоном, не допускающим возражений,
констатировал Василий. Заярконский был уверен, что бой закончится ужасным
несчастьем, но убедить заупрямившегося маэстро не представлялось
возможным. Не бросать же товарища в минуту, когда на него нашла столь
странная блажь. Он смирился, приступив к подготовке новоиспеченного рыцаря
к решительному поединку.
  Васе предложили коня и топор, который был много легче страшного орудия
герцога, и не вызвал особого восторга у бывшего чемпиона.
  Балкруа казался шире и тяжелее Василия. Его мужественное лицо пересекал
грубый шрам - след от сабельного удара, полученный им при штурме Антиохии.
  За смелость и мужество, проявленные в бою с грозными сельджуками, он был
удостоен личного благословения главы католической церкви Урбана второго и
пальмовой ветви победителя, полученной им из рук английского монарха.
  Герцог был один из искуснейших воинов своего времени, могущественным
сюзереном и блестящим турнирным бойцом, не знавшего поражений. Его
побаивались лучшие рыцари Англии и почти не приглашали драться на
турнирах, из-за свирепой привычки уничтожать соперников.
  - Посмотри на его шрам, - сказал Цион, все еще не теряя надежды
образумить свихнувшегося друга, - меченый, видать, воин этот Балкруа.
  - В гробу мы видали таких "меченых", - весело отвечал Василий, - можешь
считать его покойником, Ципа.
  - Если что, я выброшу полотенце, - потупив взор, сказал Цион.
  Он не раз видел поединки боксеров по телевизору и знал, что нужно делать
в критические минуты.
  - Дура, - самоуверенно хохотнул Вася, - я прибью его в первом раунде,
полотенца не понадобиться.
  Именно это Василий утверждал перед своим знаменитым боем с американским
тяжем, который на второй минуте первого раунда бросил его на пол тяжелым
ударом снизу. Деликатный Цион знал - бесполезно напоминать другу об этом
печальном эпизоде из его заграничной жизни; Василий считал себя выдающимся
боксером современности, а поражение в Нью-йорке относил к досадному
недоразумению, которые случаются, время от времени у всех великих людей.

  * * *

  Неистовый герцог и влюбленный Василий сошлись в смертельном поединке в
центре ристалища на глазах у затаившей дыхание толпы, которая сразу же
отдала свои симпатии презревшему опасность пришельцу.
  Никто из рыцарей не стал предпринимать специальных маневров, разгоняя
коней в галоп и пытаясь на полном скаку выбить противника из седла ударом
копья в грудь - излюбленный прием новичков, пробующих силы в турнирах
мелкого пошиба. Герцог был так уверен в себе, что собирался драться с
"Выскочкой" голыми руками.
  Впервые за последние два года ему посмели бросить перчатку. И кто? -
никому неведомый чужак, который одеться то толком не умеет.
  На Васе были старые, местами, покрытые ржавчиной доспехи, взятые
Институтом напрокат в музее; крахи, не могли раскошелиться на железки!
  Но кто бы он ни был этот безумный незнакомец, он дорого заплатит за свое
скоропалительное решение. Почему, однако, он стоит напротив истуканом и не
думает маневрировать?
  Василий не имел понятия о турнирных приемах, известных даже новичкам,
поскольку впервые взгромоздился на боевого коня и не очень уверенно
держался на нем. Он не продумал заранее стратегию этого обреченного на
провал поединка и надеялся лишь на боксерские финты, которые с успехом
применял на ринге. В тяжелых доспехах было непросто использовать обманные
движения, но маэстро не пугали подобные мелочи. Он принадлежал к той
породе людей, которые прежде приступали к действию и лишь, затем начинали
думать.
  Все вокруг замерло в ожидании страшной развязки. Сам король, забыв о
подобающем ему величии, сидел в ложе с открытым ртом, завороженный магией
боя мифических гигантов. Появление рыцаря, решившего скрестить оружие с
герцогом Балкруа, не казалось ему странным. Он был уверен, что это один из
незаконнорожденных детей его знатных баронов, решивший таким образом
пробить себе дорогу ко двору. Ну что ж, он будет только рад, если
неопытному дебютанту удастся противостоять свирепому натиску герцога и,
может быть, чем черт не шутит, даже посрамить эту бочку мышц и сала.
  Конечно, Английская корона многим обязана герцогу, но сам король,
признавая несомненные заслуги спесивого воина, не очень благоволил к нему
из-за королевы, которая демонстративно выделяла кичливого рыцаря перед
другими, и это было уже очевидно всем.
  Королева считала герцога первым рыцарем Европы и лучшим женихом,
достойным породниться с династией Плантагенетов. Король не имел никакого
желания родниться с солдафоном, в глубине души считая того грубым
животным, не умеющим, вести себя в обществе дам, но нравящийся им, судя
по восторженным отзывам его недалекой супруги.
  Не мешкая, могучий герцог почти без размаха нанес короткий удар с плеча.
  Этот выпад был известен опытным бойцам своей силой и мощью и мог вполне
раздробить Васе ключицу, навсегда оставив его инвалидом. Цион представил
себе, как не поздоровилось бы другу, коснись топор Балкруа назначенного
места. Но Василий, работавший преимущественно на контратаках, успел
вовремя отклониться. То был один из самых излюбленных приемов маэстро,
которым он всегда заставлял соперника проваливаться. Массивный герцог,
слишком много вложивший в этот удар, потерял на секунду равновесие, и
этого было достаточно, чтобы легким тычком сбросить его с коня: боксерские
навыки маэстро сослужили ему хорошую службу.
  Король не мог поверить глазам: великий герцог, как пушинка вылетел из
седла, а этот молодой нахал по-прежнему сидит на горячем скакуне, призывая
публику аплодировать его блестящему выпаду.
  Оказавшись на земле, славный герцог, зная из опыта, в какое позорное
избиение это может вылиться, прикрыл голову кольчужной перчаткой. Но не
таков был Василий, чтобы бить лежачего. Без свидетелей де Хаимов не
постеснялся бы выбить дурь из медной башки этого бронированного болвана,
но на людях он был сама учтивость. Спешившись, он подошел к поверженному,
снял тяжелый шлем и, при всеобщей напряженной тишине, произнес следующую
тривиальную фразу:
  - Прошу вас, герцог, встаньте, и мы продолжим наш спор!
  Щепетильность Василия в вопросах чести, его высокая порядочность - ведь
мог же он воспользоваться своим преимуществом и растоптать прославленного
рыцаря под копытами разгоряченного коня, не остались незамеченными, вызвав
бурную реакцию, пробудившейся от столбняка публики. "Браво. о!" -
восторженно приветствовали дамы великодушие таинственного рыцаря. Мужчины
предпочитали воздерживаться от проявлений эмоций, но было видно, что
симпатии их на стороне отважного незнакомца - немало, видать, горя
натерпелись они от своенравного Балкруа.
  Герцогиня де Блюм, поймав на себе завистливые взоры соперниц, залилась
румянцем и впервые за время турнира пытливо вгляделась в лицо нового
обожателя. Василий, не слишком уверенно чувствовавший себя верхом,
предпочел отказаться от боевого коня. Герцог последовал его примеру. Ему
было все равно как сражаться с противником, и в этом заключалась его
главная ошибка - человеку, не знающему что такое "Работа на контратаках",
трудно было противостоять столь опытному нокаутеру как Вася.
  Урок, полученный герцогом, не пошел впрок; он отнес свое падение к
роковой
случайности, которую решил немедленно поправить, свернув этому негодяю шею.
  Маэстро бился с непокрытой головой, презрев все меры безопасности.
  Герцог, не знавший доселе поражений, дрался с отчаянной решимостью, нанося
по воздуху сокрушительные удары топором, ни один из которых не достиг
цели. Искусно маневрируя, Василий заставлял герцога промахиваться. Бедняга
герцог, теряя равновесие, часто падал на землю. Василий, верный своему
"Кодексу чести" - играть на публику, воздерживался колотить то и дело
растягивающегося в юмористических позах герцога, и ждал, пока его
высочество под радостный хохот пробудившихся от спячки зрителей соизволит
подняться на ноги. Публика, не привыкшая к столь возвышенному стилю
ведения поединка, каждый удачный финт Васи встречала шумными возгласами
одобрения, необыкновенно раздражавшими герцога.
  - Я переломаю тебе кости, варвар! - яростно захрипел он в лицо Васе.
  - Зря пылишь, дядя, - весело шепнул ему Василий, а для публики громко
продекламировал:
  - Милорд, вы будете повергнуты мною, клянусь вам, именем герцогини де
Блюм - самой прекрасной девы на свете!
  Услышав имя возлюбленной, обезумевший герцог сделал отчаянный, почти
нечеловеческий бросок и достал, наконец, Васю своим смертоносным оружием
Глава 17


  Через неделю после неожиданного визита покойного дедушки, в городе,
самым загадочным образом, отворились еще две могилы, и в полиции, занятой
до сих пор лишь поисками похищенных детей, прибавилось новой работы.
  Комиссар Вольф решительно отвергал версию о возможном побеге мертвецов:
  - Кроме супругов Шварц никто не видел этого беглого мертвяка, - с
раздражением утверждал он, - а разноречивые показания кем-то здорово
напуганных людей - это еще далеко не факты!
  Шеф полиции жестоко высмеял лейтенанта Кадишмана, полагавшего, что речь в
данном случае идет о странной и необъяснимой мистике.
  - Мистика - это для дураков! - самодовольно заявил он.
  Но жизнь внесла вскоре свои коррективы в его представления о
сверхъестественном, и заставила по-новому взглянуть на дело, и впрямь
имеющего какую-то загробную подоплеку.
  История о сбежавшем из могилы Хильмане стала достоянием широкой
общественности, и любопытные зеваки толпами прорывались на холонское
кладбище - лично удостовериться в существовании пустой могилы генерала.
  За несколько часов до группового, теперь уже, побега мертвецов с кладбищ
большого Тель-Авива, комиссар Вольф приказал установить круглосуточное
наблюдение за "Склепом сбежавшего енерала".
  Операцию осуществлял сержант Альтерман, в обязанности которого входило -
не допускать на территорию кладбища посторонние лица, особенно школьников,
сгоравших от желания хоть одним глазом посмотреть на привидение, и всеми
способами проникавших за кладбищенскую ограду.
  По инициативе лейтенанта Кадишмана гражданам Холона временно запретили
паломничество на могилы родственников и чтения поминальной молитвы кадиш.
  Обход территории кладбища совершался каждые пол