едела публику.


  * * *


  В четыре часа дня, отменив поездку в Вашингтон, где предстоял следующий
этап переговоров по вопросу о передислокации войск на контролируемых
Израилем территориях, глава правительства Натан Ягов срочно пригласил к
себе членов временного Комитета по национальной безопасности, призванного
в кратчайшие сроки дать научную трактовку происходящим в городе событиям.
  В состав Комитета, который временно возглавил сам премьер, входили два
международных светила, профессор Иерусалимского университета Шломо Хульдаи
и доктор философии, бывший действительный член Академии наук СССР - Сидор
Лейбович Ашкенази, в недалеком прошлом тесть Василия де Хаимова. Ученые
мужи давно уже и стойко ненавидели друг друга, представляя в израильской
науке два противоположных направления.
  На заседании предполагалось избрание оргкомитета, которому надлежало
вплотную заняться нашумевшим делом о покойниках. Возглавить авторитетный
форум должен был один из двух названных светил. Поговаривали, что у
Хульдаи больше шансов на успех в этом необычном конкурсе. Известный биолог
и общественный деятель профессор Шломо Хульдаи был человек прямой, не
боявшийся давления официальных лиц, поэтому он сразу осадил премьера,
когда тот с места в карьер, стал распекать "Отечественную науку" за
вопиющее бездействие в столь опасное для родины время.
  - Я не понимаю, чем вообще занимаются наши уважаемые ученые? - негодовал
Натан Ягов, - и, сколько мы еще будем ждать ответа на поставленные ребром
вопросы!
  - Господин премьер, - с достоинством отвечал профессор, - если вы будете
говорить со мной в подобном тоне, то мне ничего не остается, как сложить
возложенные на меня полномочия, а вам подыскать другого идиота, готового
плясать под вашу дудку.
  Тут он выразительно посмотрел на академика Ашкенази, давая понять
окружающим, чью дудку и какого танцора он имеет в виду.
  - Господин Хульдаи! - попытался возразить премьер, но был грубо прерван
ученым:
  - Я уже двадцать лет профессор и не потерплю диктата, - истерически
взвизгнул Хульдаи, - избавьте меня от ваших претензий! Не в пример иным я
не заводил никогда Отечественную науку в болото.
  Он еще раз многозначительно посмотрел в сторону академика и всем было
ясно, кто, по его мнению, заводит науку в болото"
  - Не надо преувеличивать, профессор, - спохватился сконфуженный премьер,
- никто не думал вас ущемлять"
Если бы это зависело только от него, то из двух кандидатов, участвующих
в заседании, он предпочел бы все же профессора Хульдаи, ибо наладить
какие-либо мыслимые контакты с бывшим академиком было довольно
проблематично; Сидор Лейбович Ашкенази был еще более несносен своего
эксцентричного коллеги и в прошлом не раз высмеивал главу государства за
его смехотворные потуги выглядеть в глазах современников выдающимся
реформатором в области воспитания юношества. Оснащая израильские школы
технологически "вождь" совершенно, по мнению академика, упускал из виду
духовное формирование молодежи.
  - Подобная близорукость, утверждал ученый, приведет к фиаско и полному
оскудению нации. Спросите любого школьника, какая разница между фаллосом и
Фалесом, например, и он будет долго смотреть на вас круглыми глазами
идиота, разрушая тем самым один из самых устойчивых мифов двадцатого века
о чрезвычайных способностях еврейских детей.
  - Не надо унижать нашу молодежь, - публично возражал ему Шломо Хульдаи, -
кое-что она все-таки знает, коллега!
  - Разве что своего невежественного премьера, путающего Танзанию с
Трансильванией, - иронизировал академик.
  Глава правительства действительно допустил как-то ошибку,
свидетельствующую о его слабых познаниях в географии, этого было
достаточно, чтобы развязать язык язвительному академику.
  Премьер не забыл о его подколках, над которыми смеялась вся страна, и вел
теперь осторожную игру, с тем, чтобы исключить академика из списка людей,
занимающих ключевые позиции по данному делу.
  - Меня интересует лишь один вопрос, - сказал Натан Ягов более мягким
тоном, чтобы не раздражать излишне, самолюбивого ученого, - мог ли
президент Ирака Садам Хусейн, применить биологическое оружие, способное
поднять мертвых из могил?
  - Из могил вряд ли кого можно поднять, - иронически заметил профессор
Хульдаи, протирая платочком запотевшие очки, - хотя если взять за основу
гипотезу многоуважаемого академика Ашкенази, я не исключаю вероятности,
так называемого восстания мертвецов, но с некоторыми оговорками, которые я
готов представить достойному собранию.
  - Я вам не коллега, - внезапно заорал находящийся в другом конце
аудитории академик Ашкенази, - кроме того, свою версию я могу изложить
сам, без ваших сумасбродных комментариев!..
  - Разумеется, господин академик, мы с радостью выслушаем вас, - живо
отозвался премьер, чувствуя, что уже сегодня, даст Бог, ему удастся
отыграться за Трансильванию с Танзанией вместе. Вскочив с места и нервно
жестикулируя, Сидор Лейбович Ашкенази затараторил своим быстрым
неприятным дискантом.
  - Я убежден, что в данном случае нельзя сбрасывать со счетов применение
потенциальным противником психогенического газа Изатрон, способного
вызвать тяжелые галлюцинации мистического характера...
  - Зачем вы запугиваете людей, коллега, о каком таком психогеническом газе
идет речь? - попытался осадить оратора Шломо Хульдаи.
  В сущности, он, так же как и премьер, не хотел, чтобы в последний момент
председательствующим был избран его вечный критик и недоброжелатель и тоже
сбавил тон, зная как лучше обыграть, не умеющего ни с кем ужиться
академика. В глупое "восстание мертвецов" Сидор Лейбович не верил и,
начисто отметая все дилетантские аргументы главного оппонента (который,
судя по всему, был склонен придерживаться именно этой гипотезы), призвал
власти принять меры против имевшей место "закамуфлированной газовой атаки
неприятеля". Зная тяжелый характер бывшего академика и, боясь, что его
истерические призывы приведут к невообразимому хаосу в стране, премьер
решил создать сбалансированную по своему составу государственную комиссию,
которая без паники и горячки будет придерживаться взвешенных и объективных
данных, имеющихся в распоряжении внешней разведки. Предвидя заранее
реакцию академика, он предложил ему войти в состав названной комиссии:
  - Вы и профессор Хульдаи могли бы плодотворно сотрудничать во имя
всеобщей цели, - сказал он и тут же осекся. На академика было страшно
смотреть. Лицо его исказилось от гнева, в глазах горел неистовый огонь
злобы и ненависти; он был взбешен до такой степени, что, казалось, еще
минута и оппоненты будут растерзаны в клочья:
  - Я не намерен работать с этим выскочкой! - сказал он, весь, покрывшись
красными пятнами.
  - Интересно, кто это из нас выскочка, коллега, - не остался в долгу
Хульдаи, - ваши, так называемые, заслуги в бывшей Советской России не
представляют ценности для мировой науки.
  - Молчать, невежа! - властно вскричал академик, - давно ли сам слез с
дерева?
  - Господа, господа, - вмешался премьер-министр, - сейчас не время
выяснять отношения. В глазах мирового сообщества вы представляете
еврейскую науку... Народ верит в вас и рассчитывает на ваше благоразумие.
  - Премьера поддержали присутствующие политики:
  - Что это значит, господа? - сурово молвила депутат кнесета Мария
Колодкина. - Как вам не совестно переходить на личности в такое тяжелое
для страны время...
  - Господам ученым, наверное, кажется, что мы все должны им в ножки
кланяться, - поддержал Колодкину, министр технологии и труда Арнольд
Сперанский.
  Оба светила, готовые перейти к непосредственному обмену ударов были
вынуждены прислушаться к негласной команде " Брэк", и сесть на места не
столько пристыженные всеобщим осуждением, сколько дожидаясь более
благоприятного момента для излития взаимной и безграничной ненависти.
  Чтобы разрядить обстановку премьер-министр был вынужден обратиться к главе
внешней разведки страны также приглашенного на экстренное заседание Совета
Безопасности:
  - Господин Азулай, - сказал он, - располагает ли наш друг Садам, такого
рода оружием?
  - Насколько нам известно, в Ираке, да и в Иране разработки подобного
класса вооружения находятся в начальной стадии разработки, - компетентно
отвечал шеф Моссада Энрико Азулай
  - Скажите, господин академик, - деликатно обратился премьер к академику
Ашкенази, - а как действует этот ваш... Изя. тронь?
  - Изатрон, - раздраженно поправил Ашкенази, - кажется нетрудно
запомнить...
  - Прошу прощения, - обиделся глава правительства, - я политик, а не
Менделеев.
  - И, слава Богу, - бесцеремонно заметил Ашкенази, - что не Менделеев, вы
нас, батенька, даже природным газом снабдить не можете.
  - Сидор Лейбович, - с упреком сказала Мария Колодкина по-русски, - вас
просили не переходить на личности.
  Непросто было Ашкенази сдержать себя, он не привык, чтобы ему,
воспитаннику и последователю знаменитого академика Ландау указывали
какие-то сомнительные докторишки, получившие образование в Северной
Африке. И все же он смог обуздать гнев и ровным голосом стал излагать
премьеру свою проблематичную версию:
  - Психогенический газ Изатрон почти не воспринимается обонянием, -
сказал он, - и одной лишь капсулы раздавленной ребенком на площади Рабина,
скажем, достаточно, чтобы жители Тель-Авива погрузились в мир тяжелых
иллюзий и сумеречных представлений...
  - В чем это проявляется, господин академик?
  - Пораженный действием данного препарата человек, теряет самоконтроль и
впадает либо в состояние панического страха, вызванного химерическими
видениями, либо проникается неодолимым желанием разрушать и уничтожать все
живое на пути.
  - Таким образом, стратегической задачей данного оружия является полная
дезорганизация и деморализация противника? - заключил глава правительства.
  - Отнюдь, - подал реплику с места профессор Хульдаи, - господин Ашкенази
одержим странной идеей, разогнать население Израиля по бомбоубежищам...
  - Добавьте сюда еще последующую деградацию людей, и картина будет
совершенно полной, господин Ягов, - мрачно сказал академик Ашкенази, не
обращая внимания, на неудачный выпад злобствующего оппонента.
  - Ну, вы уж слишком сгущаете краски, - сказал премьер, разводя руками.
  - Ах, подите вы все к черту! - томно пропел вдруг академик и, отбросив
стул в сторону, гордо покинул зал заседаний, громко хлопнув на прощание
дверью, едва не сорвавшейся с петель от сильного удара.
  - Вот он всегда такой психованный, - сказал премьер, пытаясь не выказать
случайно своей радости, - а ведь на карту поставлена судьба нации, можно
было бы, кажется, попридержать личные амбиции.
  - Он долго был, гоним при советском режиме, - грустно сказал Шломо
Хульдаи, в душе торжествуя победу, - а это портит характер, господин Ягов.
  Оба они прекрасно понимали друг друга в эту минуту.

  * * *

  Демонстранты покучковались еще некоторое время на улице "Кибуц галуйот",
призывая приступом взять полицейский участок и повесить антисемита Вольфа
на центральной автобусной станции, но к вечеру к ним обратился главный
раввин Тель-Авива рав Ицхак Опенгеймер.
  - Дорогие мои, братья и сестры, - с трагическими нотками в голосе,
воззвал он к горожанам, - мы не знаем, кто эти несчастные восставшие из
могил покойники и почему им так тяжко под землей, что они неожиданно
явились к нам в гости. Одно, мои дорогие, не вызывает никаких сомнений,
что непонятное воскрешение их не есть результат прихода Мессии, а напротив
является свидетельством падения нравов и греховности нации в целом. Ангел
смерти Азазел, как всегда, задумал разбавить нашу суетную и отягощенную
братоубийственной ненавистью жизнь смертью и разрушением, и это достойно
сожаления.
  Погода явно портилась. По небу низко плыли серые рваные тучи. В воздухе
стоял запах пыли и птичьего кала. Редкие капли дождя падали на черную
шляпу опечаленного раввина. Измученные страхом и неизвестностью люди
внимательно слушали одного из самых выдающихся в религиозном мире
авторитета, страстным словом своим возвращающего людей в надежное лоно
Веры.
  - В сей трудный час, братья и сестры, - патетически завывал рав, - нас
должна объединять вера в наше правительство и в тех, кто достойно
представлял его до сего времени. Доверьтесь нашим руководителям любезные
сыны мои, они не станут действовать во вред своему народу.
  Народ мрачно вслушивался в слова благообразного раввина, ничем не
выказывая своего недоверия к власти, жестоко избивающей ни в чем не
повинных горожан.
  - В заключении, почтенные соотечественники, - решил закругляться раввин,
- я прошу вас скорее разойтись по домам и не мешать работе нашей
самоотверженной полиции, которая и без того загружена по горло заботами о
вашей безопасности.
  Последние слова Опенгеймера нашли вдруг желанный отклик в оттаявших
сердцах демонстрантов, и они понемногу стали расходиться. Нетрудно было
догадаться, что причины непонятной (после целого дня противостояния)
сговорчивости ортодоксов, были в том, что на Тель-Авив опускались сумерки,
и горожане спешили укрыться в своих надежных квартирах от возможных встреч
с привидениями.
  Ночь была теплой и душной. Под утро разразилась шумная гроза, над городом
полосой прошелся холодный дождь, принося с собой запоздалую свежесть и
прохладу рано наступившей в этом году весны.



                                  Глава 28


  Военный эскорт, возглавляемый лордом-распорядителем, сопровождал друзей
до самого замка герцогини де Блюм. Это была обещанная Генрихом -
"Гуманитарная помощь" - нелепое словосочетание, в устах короля, столь
удивившее мнительного оруженосца.
  Кони шли легкой рысью сквозь поросший молодым ивняком лес. Де Брук,
похожий на разбойника в свете яркой луны, загадочно улыбался себе в усы. У
самых ворот замка, величественно возвышающегося в окружении ветвистых
великанов, он спешился и снял каску:
  - Я надеюсь, сэр, время вы проведете приятно с нескрываемым ехидством, -
сказал он влюбленному рыцарю.
  - Можете не сомневаться, ваше сиятельство, - не менее ядовито отвечал
Василий, - приложим все усилия.
  Застав Циона за телефонной беседой с очкастым инструктором, де Брук
молниеносно обнажил меч, дабы зарубить сатану на месте, но, подумав, что
живым он может принести ему больше пользы, привел опешившего Заярконского
на суд пьяной рыцарской братии:
  - Этот человек подлежит сожжению, - театральным тоном сказал он королю, -
ибо знается с дьяволом!
  Пока Генрих четвертый пытался осмыслить нелепое признание безумного
Лорда, в дело поспешно вмешался маэстро; он уже понял, какую свинью
подложил ему распорядитель и решил опередить врага:
  - Полноте лорд, все мы немного выпили сегодня за здоровье Его величества,
- с насмешкой сказал он, - но это, вовсе не означает, что каждый из нас
водится с нечистой силой, как вы изволили изящно выразиться
  - Я сказал дьяволом. - Твердо поправил лорд-распорядитель.
  - Что в принципе одно и тоже, - мгновенно парировал маэстро, - мой
оруженосец действительно заговаривается иногда, но в этом, поверьте,
виновато вино, а не бесы, как вам, верно, спьяну померещилось, сэр. Кроме
того, он простоватый парень и с этим, господа, ничего уже нельзя поделать
- человек, к сожалению, не волен в выборе своих мозгов!
  Удачный выпад де Хаимова рассмешил нетвердо сидевшего на троне короля, и
вопрос о нечистой силе отпал сам по себе.
  Де Брук пытался настоять на том, чтобы его выслушали, но Генрих,
довольный тем, что ему удалось нынче досадить супруге, был настроен
добродушно и приказал лорду освежить голову пуатинским вином, чтобы не
молол чушь.
  Де Брук не унывал, он знал, у него впереди будет много случаев доказать,
что главная цель этих пришлых шпионов втереться в доверие к божественному
королю и нанести вред великой Англии.
  - Ради бога, сэр, будьте осторожны, - с преувеличенной заботой
предостерег он Васю, когда они приблизились к фамильному замку де Блюмов,
- герцог может возвратиться каждую минуту.
  - Не боись, Маня, - усмехаясь, и уже без церемоний отрезал Василий, -
встретим твоего дружка достойно, пусть только сунется.
  - Не сомневайтесь, - злорадно ухмыльнулся лорд, - сунется непременно. -
И он растворился со своей свитой в зябком предрассветном тумане лондонских
предместий; откуда было знать спесивому лорду-распорядителю, что неистовый
герцог пребывает ныне на расстояние в несколько сот лет от средневековой
Англии.


  * * *


  Каменный замок де Блюмов стоял на высоком холме и представлял собой
твердыню, отлично приспособленную к обороне; он был обнесен широким рвом,
подъемным мостиком и окружен тремя кольцами неприступных укреплений.
  Круговая оборона, однако, нисколько не затруднила путешественников, и они
быстро проникли в замок через надвратную башню, задав при этом хорошую
трепку дюжине вооруженных дворовых, которые нехотя отбивались от рыцарей,
не понимая, чего добиваются от них незваные гости.
  Сломив вялое сопротивление стражи, друзья энергичным броском проследовали
в женскую половину, в коей обитала прекрасная мадам. Оказалось, что
проявленный героизм был ни к чему: герцогиня приняла их с восточным
гостеприимством, расточая елейные приветствия и приглашая в дом; старый
герцог де Блюм, бывший страстным поклонником арабского просветителя Усама
ибн Мункыза, воспитывал дочь в духе его знаменитого трактата "О
гостеприимстве". Сам он никогда не придерживался предписаний последнего,
унижая своих гостей непристойными шутками, до которых был большой охотник.
  - Господа, - торжественно сказала герцогиня, - мой дом - ваш дом! Да
снизойдет покой, и благословение Всевышнего на ваши уставшие души!
  Воспрявший духом Вася нежно обхватил зарумянившуюся девушку за талию,
нашептывая ей на ушко ласковые слова. Кому, как ни Циону было знать, что в
словах этих не было ничего поэтического - шаблонные выражения типа "Ты моя
ласточка, единственная и неповторимая", но именно они всегда оказывали
неотразимое впечатление на женщин, и он добивался своего без особых усилий.
  Вкусив сладкие фрукты, поданные вышколенными слугами, влюбленные
уединились в просторных покоях, а знаток английской поэзии остался в
прихожей (охранять господина), где к нему вскоре присоединилась горничная
- бойкая девица с простыми манерами и гибким станом. Он попытался сделать
ей изящный комплимент в стиле маэстро. "Говорил ли вам кто-нибудь, мадам,
что у вас красивые глаза?", но был не понят. Убедившись в порочности
Васиной системы, он решил не отступать от традиционных методов ухаживания,
и процитировал для верности стихи выдающегося лирика средневековья Гильома
де Кабесталя:

  Когда впервые вас я увидал,
То благосклонным взглядом награжден,
Я больше ничего не пожелал,
Как вам служить - прекраснейшей из
донн.
  Вы, Донна, мне одна желанной стали.
  Ваш милый смех и глаз лучистый свет
Меня забыть заставили весь свет.

  Девушка, ее звали Виолетта, приняла Циона за автора и, польщенная
нестандартным обхождением, предложила ему вина.
  - Выпей воин, - сказала она, - я поднесу тебе пуатинского!
  Общение с юркими оруженосцами было ей не в новинку.
  После третьей чаши странного напитка, напоминавшего на вкус яблочную
эссенцию, она сбросила с себя широкое платье и, распластав захмелевшего
поэта на грубоватом сооружении, служившим ей кроватью, в мгновение ока
оседлала его, как молодой витязь седлает необъезженную кобылицу. И могучий
корабль любви гордо вышел в открытое море.


  * * *


  Каждые два часа на сторожевых башнях замка перекликались часовые.
  Где-то вдали натужно квакали лягушки, без устали стрекотали сверчки да из
псарни, расположенной на заднем дворе замка (старый герцог был страстный
охотник, потравивший всю дичь в округе) изредка раздавался сонный лай
борзых. Ночь была тихой, светлой и располагала к романтической любви. В
темном холодном небе лукаво перемигивались яркие звезды, бледная луна
пряталась за верхушками каштанов, огибающих крепостные стены замка.
  "