о
я делаю и как живу, или вычисляет, когда  меня нет дома - чтобы Толины  вещи
вынести...
     - Так, - сказал Виктор, - немедленно покупаем новый замок! С секретом!
     - Смешной ты... Если Ирина задумала вещи выкрасть - во что я  , впрочем
не верю, дикость  какая-то! -  то она ведь не сама пойдет двери  взламывать!
Она наймет кого-то; а у замков нет секретов от профессиональных воров...
     - Тогда... Тогда  вот что:  немедленно  все упаковываем и  перевозим ко
мне! У меня не найдут! А когда все закончится - заберешь обратно...
     Виктор,  довольный своей идеей, посмотрел  на Веру, ожидая одобрения...
Но ему  сделалось  страшно. По ее лицу  мгновенно  разлилась эта  мертвенная
бледность,  с которой он боролся в течение  последних недель;  снова погасли
глаза и безразличие  заполонило их своей мутной водой;  снова ее взгляд, как
привороженный,  устремился к  окошку,  утонул со странной мечтательностью  в
тающем  свете  зимнего дня,  будто  ей  самой хотелось в нем раствориться  и
исчезнуть без следа, оставив на берегу свою боль, как одежду...
     Рано  он  праздновал победу! Нет,  он  пока не  выиграл  у смерти:  все
начинается сначала...
     Одно хорошо: он опять нужен Вере.
     И он будет рядом с ней.

     Он приблизился к Вере, стоявшей у окна, и несмело приобнял ее за плечи,
ожидая: стряхнет его  руку? Высвободится осторожно? Скажет: не надо, Виктор,
это лишнее?
     - Вон  он, - сказала Вера. - На детской площадке сидит, видишь? Лица не
разглядеть, но по всему видно, - тот самый: синяя куртка, шапочка до глаз...
     Виктор выскочил из квартиры, рыча на ходу что-то неразборчивое.
     Но когда он влетел во двор, детская площадка была пуста.


Три бриллианта, один сапфир...

     Марина часто ловила себя на злых мыслях, связанных со смертью отца, как
будто бы он мог ее услышать оттуда,  где находилась его  душа, и она бросала
ему мстительно: вот, доигрался! Я  тебя предупреждала, эта твоя сучка теперь
как ни в чем не бывало на твои же денежки любовников молодых разведет!
     Наталья  Константиновна  быстро захапала  себе  все, что  находилось  в
квартире, пожертвовав в  пользу Марины только фотографии  и какие-то  мамины
вещи,  хранившиеся  как  память.  Марина  судиться  не стала:  по завещанию,
которое отец все же  предусмотрительно  додумался написать, основные суммы и
недвижимость были  распределены, и, хоть разные неучтенные  мелочи (и весьма
дорогие мелочи!)  остались у Натальи, Марина  получила свою немалую долю: ее
квартира и их дача (к большой досаде Натальи), и  увесистую часть в денежном
выражении, акции и ценные бумаги.
     Она  послала  Наталью  к  чертовой  матери  и,  покончив  с  делами  по
наследству, решила забыть о ее существовании.


     До  некоторой  степени ей  это удалось. Вместе  с исчезновением Натальи
Константиновны из ее жизни,  стала потихоньку уходить и обида на отца из  ее
души...
     Мир становился светлее, и даже воздыхатели стали  казаться не такими уж
и  продажными,  и  собственная  внешность,  утратив высокомерную  угрюмость,
показалось куда милее и  вполне достойной поклонения без  вдохновляющей роли
дензнаков...
     Право, и за  что  она на своих поклонников так взъелась?  Ладно, Валеру
вычеркнем, он явно из породы жиголо, но  Коля и Саша... Они хорошие ребята и
они  влюблены в Марину.  Она-то нет, но почему бы не  принять их ухаживаний?
Раз  уж  в  круиз  не получилось...  Коля  звал на дискотеку,  Саша  звал  в
ресторан...
     Развлекаться!  Вот что  надо  делать!  А не  перебирать  свои  обиды  и
несчастья. Она  молода, вполне хороша собой,  и  в ее годы  нужно радоваться
жизни!
     И Марина приняла  оба  приглашения: в ресторан с Сашей и на дискотеку с
Колей...


     Неплохо   проведя  выходные,  Марина  почувствовала  себя  отдохнувшей,
беспечной и почти счастливой. Она даже смилостивилась над одним журналистом,
преследовавшим  ее  последние  дни  с  просьбой  дать  интервью  для  газеты
"Московский комсомолец" .
     Нет, интервью  она вовсе не собиралась давать, но на  этот раз снизошла
до объяснений:
     - Поймите,  Юра, я  не могу  рассказывать  во  всеуслышание об интимных
подробностях сцены,  которую  застала!  Моя  мачеха -  и  вы  это  знаете  -
подверглась насилию;  мой  отец умер от инфаркта! И я  не  стану  развлекать
публику собственной семейной трагедией!
     -  Но  ведь,  насколько  мне  известно,  вы  чуть  ли  не  единственный
свидетель,  который  видел всех четверых  преступников в  лицо!  Скажите, вы
могли  бы  их узнать? Не  волнуйтесь, это вопрос не для  прессы, я ваш ответ
публиковать  не буду: он  ставит  вас в положение опасной  свидетельницы! Но
просто хотелось бы понять: возможны ли хоть какие-то зацепки для следствия?
     - Вряд ли я смогла  бы узнать всех, - подумав, ответила Марина. - Но...
Вы, правда, не станете писать?
     - Клянусь! - горячо заверил ее журналист.
     - Одно, по крайней мере, лицо я запомнила... И даже принимала участие в
составлении  фоторобота.  Не  знаю, может  ли  это  послужить  зацепкой  для
милиции, но  если  его  все-таки  поймают  в  один прекрасный  день -  я его
опознаю. Более того, я однажды видела его на улице! Он  шел, как ни в чем не
бывало, как ходите вы, как хожу я, - как все нормальные люди! Именно вот это
страшно,  понимаете? Рядом  с  вами  - насильник  и  убийца!  А  вы даже  не
подозреваете! Вы можете оказаться рядом с ним в метро, или в магазине, или в
кафе... Это он убил моего отца! И, насколько я  знаю, еще несколько мужчин с
слабым сердцем!
     -  И  что?  -  живо   заинтересовался  журналист.  -  Что  вы  сделали,
встретившись с преступником?
     - Я крикнула ему: "Убийца!" А он сбежал, как последний трус - вскочил в
отъезжавший троллейбус.
     - Как  жаль,  -  улыбнулся  журналист, -  вы могли  бы  его  задержать!
Представляете,  какой  был  бы  шум  в  газетах? "Хрупкая  девушка задержала
маньяка!"
     -  Задержать  бы  я его не задержала -  нахмурилась Марина, слушая этот
журналистский бред. - А вот в фоторобот смогла внести кое-какие уточнения...
Только вы это не печатайте!
     -  Не беспокойтесь, - расплылся  в сладкой улыбке журналист.  -  Я свое
дело знаю. Слово чести! Зато мне вы очень помогли...


     И все-таки разговор оставил у Марины  неприятный осадок.  И даже легкий
страх: а вдруг  все же напечатают?  Марина  бранила  себя за  легкомыслие, с
которым  уступила домогательствам журналиста, этого слащавого  Юры Новикова.
Она  решила  позвонить  в "Московский  комсомолец"  и  поговорить с  главным
редактором,  заявить  ему,   что  она  категорически  против,  что  подобная
публикация могла бы поставить ее под  угрозу... В конце  концов,  и  милиция
должна  запретить  публикацию  подобных  сведений,  разве  не   так?  Вон  в
американских фильмах  - там свидетеля,  тем более, единственного,  охраняют,
даже прячут и дают ему новый паспорт, меняют место жительства!..
     Но дальнейшие события заставили ее забыть о противном журналисте.
     Пришло письмо: Марину приглашали на экстренное собрание акционеров.
     Марине  как-то до сих пор  не приходило  в голову,  что наличие  у  нее
отцовских акций может быть связано со словом "акционер". Выяснилось, однако,
что она акционер и есть, и притом с весьма увесистым пакетом акций отцовской
фирмы. И вот этот акционер приглашался на собрание.
     Марине было совершенно невдомек, зачем идти на собрание и что она может
там понять, сказать или сделать. Но ее позвали, и она пошла.
     Едва  переступив  порог  большой  комнаты,  где уже  собралось  человек
десять,  она остолбенела:  во  главе  стола  сидела  расфуфыренная  Наталья,
которую  наперебой  обхаживали  мужчины. Наталья, которую она  так надеялась
забыть и полностью вычеркнуть из своей жизни!
     Но самое  ужасное заключалось  не  в  этом. Самое ужасное заключалось в
том, что на шее у Натальи сверкали бриллианты.
     На шее у Натальи было мамино колье!
     Марина о колье забыла. Оно пролежало дома, в своей коробочке, все годы,
прошедшие после смерти мамы. Марина  не хотела к нему прикасаться: оно  было
слишком  трагичным, это  колье,  подарок отца  матери  накануне ее смерти...
Попытка  отца искупить вину - или  откупиться? Возможно,  именно  это колье,
этот подарок подтолкнул маму к самоубийству...
     Марина помнила,  как мама примерила его, улыбнулась:  "Очень красиво...
Три  бриллианта, один сапфир, - мама змеила колье на ладони, и камни слепили
глаза, - три бриллианта, один сапфир..." Она наклонилась и поцеловала мужа в
макушку: "Спасибо, Володя". И положила украшение обратно в коробочку.
     На следующий день вернувшаяся из  школы Марины застала  сцену:  газ  по
всей  квартире, мама  на полу без признаков жизни, и  на ее шее колье -  три
бриллианта, один сапфир, три бриллианта, один сапфир, три...
     Спасти маму уже не смогли.
     И хотя, конечно, материнские драгоценности принадлежали после ее смерти
Марине, она не могла  заставить себя прикоснуться к этой  роскошной  вещице:
три бриллианта, один сапфир, три бриллианта - один сапфир, три бриллианта...
Ей слышалось что-то кошмарное в этом ритме.
     В  общем, Марина  носить  колье не стала, и  коробочка так  и  осталась
где-то в недрах  папиного сейфа, и память Марины  всячески обходила факт его
существования в доме, потому что иначе сразу всплывало: три бриллианта, один
сапфир, три бриллианта, один  сапфир,  три бриллианта...  И мертвая мама  на
полу.
     И теперь это колье на Наталье.


     ...   Марина  кричала  в  истерике:  "Не   сметь!  Это  мамино!  Снимай
немедленно, сука!"
     Наталья надменно усмехалась: "Кто-нибудь может засвидетельствовать, что
это колье принадлежало твоей матери? Кто-нибудь ее в нем  видел? Нет? То-то.
Это колье мне муж подарил! И я его ношу по праву!"
     Собрание  акционеров, так и не начавшись,  превратилось в полный базар.
Марину  пытались  вежливо  вывести. В  коридоре какие-то мужчины  просили ее
продать свой пакет  акций: "И вы будете жить  спокойно,  вам  не нужно будет
волноваться и ходить на собрания, которые вас так нервируют"...
     Она вырвалась из услужливо держащих ее под локоток лап и убежала.
     В  коробочке  должны  были  быть какие-то  документы на  покупку:  чек,
гарантия, автор, не знаю что еще! - психовала Марина уже дома. Можно было бы
по дате доказать, что тогда еще мама была жива! Но ведь Наталья их наверняка
уничтожила! Господи,  что  же  делать!  Это  непереносимо! Эта драгоценность
принадлежит маме и ее смерти!
     От  сознания  собственного  бессилия Марина готова  была выть. Она  все
могла  простить Наталье, но только  не  мамино  колье! Три  бриллианта, один
сапфир, три бриллианта, один сапфир, три...
     Выкрасть!  Вот что  надо сделать:  выкрасть! Другого  способа все равно
нет. Ключи от квартиры у Марины есть, замок подлая Наташка вряд ли поменяла;
Марина подстережет, когда ненавистная мачеха уйдет из дома,  и унесет мамино
колье!
     Выкрасть. Именно так.
     Марина обязана спасти мамину память.


Звонок из Мелитополя.

     Виктор стал редко бывать у  себя дома - он делил время между работой на
Скорой и Верой. Но все же иногда  заезжал, бывало и дома ночевал - не все же
Веру обременять своим присутствием.
     Приехав  в  очередной раз в  свою  коммуналку,  он,  едва открыв дверь,
налетел на соседку Валерию Афанасьевну. Та немедленно запричитала:
     - Где ж вы пропадаете? Ночевать не приходите,  я даже не  знаю, где вас
искать!  А  тут  вам звонили!  По  междугороднему!  Плохая  новость,  Виктор
Олегович, ваша мама в больнице!
     Виктор  кинулся  к телефону. Телефон матери не ответил, зато соседка не
удержалась от ехидных комментариев: " Если  человек в больнице - так значит,
он не дома, а?"
     Виктор  в  сердцах  бросил  трубку  на  рычаг  и  стал  с  пристрастием
расспрашивать Валерию Афанасьевну о подробностях телефонного звонка.
     Подробностей, однако, почти  не было: из Мелитополя, где жила его мать,
позвонила  ее  соседка -  "Что б  вы  все без соседей делали, а?" - вставила
Валерия  Афанасьевна. Сказала, что  мать  положили  в больницу с сердцем,  в
предынфарктном  состоянии.  И  что  Виктору надо  бы  немедленно  выехать  -
неизвестно еще, застанет ли мать в живых... "Других вот от  сердца спасаете,
а  родную мать  упустили,  на похороны  б теперь не  опоздать!..."  - сурово
послала она вдогонку Виктору, ринувшегося к себе в комнату.
     Виктор  схватил   паспорт  и  выскочил   их  квартиры.  Позвонил  Вере,
предупредил, что не  сможет быть с нею несколько дней; заклинал ее не делать
глупостей и исправно кушать в его отсутствие.
     Вера обещала.
     Виктор уезжал с тяжелым сердцем. Он уезжал к больной матери от не менее
больной Веры... Обе болели, - одна сердцем, другая  душой, - и для обеих был
возможен смертельный исход.  Ему хотелось разорваться на части, ему хотелось
клонироваться, чтобы один Виктор  остался с  Верой, а  другой поехал  то  ли
спасать, то ли хоронить мать...


     Сойдя  с поезда в Мелитополе,  он  решил ехать прямиком домой к матери.
Она  жила  в частном домике  на  окраине  города, и Виктор рассчитывал найти
соседку, звонившую  в  Москву, и выяснить у нее, в какой больнице  находится
мама.
     Уже  приближаясь  к  дому,  он  увидел  во  дворе  какую-то  женщину  и
похолодел: неужто он опоздал, неужто соседи уже занимаются...
     - Мама! - закричал он, как сумасшедший, достигнув  калитки.  - Мамочка,
родненькая, ты здорова?
     Мать с перепугу выпустила  полено  из рук  и уставилась на него, как на
привидение.
     - Сыну, ты? Що стряслося? Ты почому приихав?
     - Мамочка!  -  он уже  заграбастал  маленькое  сухонькое  тело  в  свои
объятия. - Ты когда из больницы вышла?
     - З якой? Що за больниця?  Я  туточки  дрова колю... Мне до больници не
надо!
     - А разве...?


     Остаток дня Виктор провел в поисках  соседки,  звонившей  в  Москву. Он
обошел  всех Мань и  Дусь,  живших  поблизости -  ни  одна  не призналась  в
странной шутке.
     С  холодеющим сердцем  он набрал номер Веры.  Неужто она... Не могла же
она...? Чтобы  избавиться от его навязчивой опеки...?  Так  с ним поступить?
Или она задумала... Что она задумала?!!!
     Верин телефон не отвечал.  Виктор просидел  в  Мелитополе  еще сутки  в
ожидании билета на московский поезд и беспрестанно названивая Вере.
     Безрезультатно.


Удача-содержанка.

     Кису  удалось  разыскать  дядю  Петю.  Он  с  трудом верил такой удаче:
пьяненький дядя Петя  сразу выдал  ему  имя  -  Федор  Горик, по  отчеству -
Иванович, -  и клятвенно заверил детектива, что за  достоверность информации
ручается,  в связи с чем он немедленно полез к  Кису лобызаться и предлагать
раздавить  бутылек  для  укрепления  вечной  дружбы  между  двумя  отличными
мужиками, взаимно уважающими друг друга.
     Кис намек понял, быстренько  обернулся с бутылкой, вручил ее  дяде Пете
для  раздавливания в одиночестве, и покинул зарозовевшего от  алчной радости
алкаша, сославшись на неотложное дела.
     Неотложные дела  у Киса  и  впрямь были:  искать следы Федора Ивановича
Горика.   Алексей   тщательно   прошерстил  всевозможные   и  всеневозможные
справочные  системы.  Он  задействовал  все  связи,  чтобы,  в  обход  своих
петровских дружбанов (которым  он не смог бы объяснить,  кого и зачем  ищет)
добыть данные из информационного центра милиции.
     Увы, утреннее  предчувствие его не обмануло: никакая удача ему вовсе не
собиралась светить.
     Человек с таким именем нигде не  значился и нигде  не проживал. Фамилия
была относительно  редкой, а примерный  возраст быстро  сузил круг возможных
кандидатов и свел в результате до нуля.
     Это  стоило Кису еще одной поездки  к новостройке,  где  с помощью дяди
Пети  и пары  бутылок беленькой  он  устроил брифинг с  немногими  жильцами,
которые еще  помнили  "Федю", - слабая  надежда  на то, что дядю Петю все же
подвели пропитые мозги, и чужие мозги окажутся в лучшей сохранности.
     Дядя Петя  проявил  удивительные  организаторские способности,  и через
двадцать минут в  его убогой квартирке с еще не разобранными после недавнего
переезда коробками, собралось человек пять для "помощи слесвию".
     Но бывшие соседи оказались единодушны: и Федя, и Горик, и Иванович...
     Кис  достал  фотографии Стаса,  которые Галина нашла в квартире дачного
ссыльного,  и разложил перед соседями - фоторобот он не  стал показывать: он
ведь истинной причины своих розысков не назвал,  сославшись  на то, что ищет
этого  человека  по  просьбе  некоей женщины.  Романтическая версия  тронула
соседские сердца, и собравшиеся добровольцы принялись тщательно вглядываться
в любительские снимки.
     -  Трудно сказать...  - комментировали они, - Столько времени прошло...
Горики переехали, когда Феде лет семнадцать было...  Да и бороду отрастил...
Похож немного, но вроде и не он... В профиль больше...
     - Вот-вот! - активно участвовал дядя Петя. - я его в этот самый профиль
и опознал! А с переду если - так бы ни в жисть!
     Кис призадумался. Тот  факт,  что  между Стасом  и  Федей  Гориком есть
определенное сходство, ничего нового ему на давал: раз дядя Петя  обознался,
значит похож, это ясно. Особенно, значит, в профиль... Кис припомнил профиль
Стаса: почти без впадины переносица, соединяющая лоб с носом  строгой прямой
линией  - такие профили  часто называют  греческими... Да  толку-то?  Тот ли
Федор Горик человек, которого он ищет, - вот что важно...
     - Что за семья у него была? - спросил Кис.
     - Да какая там  семья, одна мать-инвалид, да сам Федька-хулиган! - было
получено в ответ.
     Как  выяснилось,  мать,  Дарья  Степановна,   школьная  уборщица,  была
женщиной   толстой  и  нездоровой.  Отец,   работавший   на  заводе,  сильно
покалечился, - попал в  движущиеся части  какого-то агрегата, - долго  потом
болел и пил по-черному, а вскоре умер, - Федька совсем кроха тогда был...
     Федька  рос парнишкой вроде бы  хорошим, даже в кружки какие-то ходил и
учился неплохо...  Но едва перевалило  ему лет за  четырнадцать  -  как  бес
вселился. Сделалася  грубый,  мать  слушаться  перестал,  хоть  та  в  ножки
кланялась  директору школы,  где  работала, чтоб  Федьку  как-то дотянуть до
аттестата...  А  он,  подлец,  мать  еще  и презирал за  это!  Все говорил -
вспомнила  одна старушка-соседка, с которой в те времена отводила душу Дарья
Степановна, -  говорил, "что  будет большие деньги зашибать, не то что мать,
которая за копейки "дерьмо  за этими  вонючими пионерами вывозит", -  так  и
говорил,  представляете, матери-то!  Она для него  здоровья не жалела, у нее
диабет был и другие разные болезни,  к вечеру поясницу разогнуть не могла, -
и  вот благодарность!  Разве от нынешних детей-то ее  дождешься?! Все  хотят
разбогатеть, к родителям почтения нет никакого, носы задирают, а сами-то что
без родителей делали бы?.."
     Кис  сочувственно   кивал,   поддакивал  и  просил   вспомнить   разные
подробности.
     "Мозговой  штурм" принес еще кое-какую информацию: ходил маленький Федя
в самодеятельную  театральную студию при дворце пионеров, говорил  - актером
станет... Или даже режиссером... Это когда маленький был, потом-то он другие
речи завел, все больше про деньги... А тогда хороший такой был мальчик, мать
заботилась  о нем,  всегда чистый,  опрятный, здоровенький, упитанный!  Мать
ведь  сама  куска не доедала, чтобы сынку все  лучшее отдать,  вот  ведь как
детей растим,  ничего  для  них  не  жалеем,  а они потом и  знать не  хотят
родителей своих, стыдятся и презирают!
     И снова разговоры  о неблагодарности нынешнего поколения,  которые  Кис
терпеливо слушал, - кажется, среди собравшихся пожилых людей не оказалось ни
одного, кто мог бы сказать: да бросьте вы на поколение наговаривать, вот мои
сын-дочка не такие...
     Объединенные общей бедой,  соседи  приступили  к водочке и Кис, увидев,
ка