ы,
легкий юмор придавал книге шарм, и она быстро  сделалась популярной в кругах
предпринимателей. И Анатолий, прочитав книгу, разыскал  Веру и  предложил ей
работу у себя: понравился ее  легкий  юмор и глубокое  знание  предмета. Она
согласилась: зарплата хорошая, работа интересная...
     Анатолий  мыслил   широко:  иностранный  партнер  имеет,  как  правило,
определенный выбор на российском рынке, и, чтобы получить выгодный контракт,
нужно выиграть его  у конкурентов.  В этом, по замыслу,  и  должна была  ему
помочь Вера Лучникова.
     Конечно, он  немного опасался:  взял  человека  со  стороны, совершенно
незнакомого, без рекомендаций, - если не считать книги. Но первая же встреча
с Верой его успокоила, более того - порадовала; более того - обнадежила...
     В чем  именно обнадежила, он не смог бы сказать, и еще меньше готов был
признать,  что ему сразу же захотелось завести с  ней отношения, а  уж какие
именно - это и  вовсе не подлежало осмыслению...  Просто  в Вере было что-то
притягательное, что-то такое, что  заставляло  замедлять шаги, проходя мимо,
что  тянуло затеять разговор, пусть и пустячный, и  ловить звуки  голоса,  и
завороженно смотреть в лучистые глаза...
     Вера была довольно высокой, тонкой - именно  тонкой, а  не худой,  -  с
мягким,  нежным покатом плеч и  грациозной шеей.  Изящный  овал  миловидного
лица, гладкие  русые  волосы; темно-серые  глаза  в опушке каштановых ресниц
("глаза   Роми   Шнайдер",   определил    Анатолий)   лучились   покоем    и
доброжелательностью.  И  еще,  пожалуй,  едва  заметной  иронией,  необидной
усмешкой, словно она понимала все то, что недоговаривал собеседник, но сразу
же и прощала его маленькие хитрости и слабости...
     В  ней чудилось что-то старинное  - эта мягкая женственность, несуетное
достоинство,  благородство  осанки  и  жестов... Было легко ее представить в
прошлом веке,  например, на балу, с открытыми гладкими плечами, с жемчугами,
охватывающими  стройную  шею.  И,  конечно,  окруженную   самыми  блестящими
поклонниками,  потому  что  Вера  была не  просто красивой женщиной  -  Вера
оказалась  великолепным  собеседником,  а  в прошлом  веке  это,  кажется, в
женщинах ценили...
     Она  была очень  моложава; Анатолий прикинул  - тридцать  максимум.  Но
когда стали  оформлять ее на  работу, выяснилось:  тридцать восемь. И в этой
моложавости было что-то трогательное. На нежном лице Веры первые, пока  едва
заметные  морщинки казались печатью  легкой усталости и  отчего-то  вызывали
желание приласкать,  приголубить, притянуть к себе и сказать: "Пойди приляг,
отдохни, а я тебе чайку сделаю..."
     Анатолий в свои пятьдесят четыре так или иначе смотрел  на Веру  как на
девочку -  будь ей  тридцать или под  сорок. Но то, что  ей именно  тридцать
восемь - почему-то умиляло его.
     Деловые  же  качества Веры просто превзошли его  ожидания. Вера, - с ее
сдержанным достоинством, с ее быстрым и цепким умом, с ее тремя европейскими
языками,  - обладала поразительным даром располагать к себе иностранцев. Она
вызывала немедленное и прочное доверие, ощущение надежности и корректности в
делах, и  вскоре фирма Анатолия приобрела устойчивую  популярность в  кругах
иностранных бизнесменов, а вместе с популярностью - выгодные контракты.
     И  теперь  Анатолий  Сергеевич  не  приступал  ни  к  одной  сделке, не
пропустив потенциального партнера, - будь то иностранец или соотечественник,
- через предварительную беседу с Верой Игоревной и не получив ее заключения.
     Ирина Львовна время от времени вплывала в территориальные воды мужниной
фирмы, чтобы  осмотреться  и почуять:  чем  тут пахнет? Каковы  ноги у новой
секретарши? Кто глазки строит ее драгоценному во всех смыслах супругу?
     Верочка  - Ирина  Львовна упорно называла "психологиню" Верочкой,  хотя
каждый раз делала над собой усилие, потому что обратиться отчего-то хотелось
по имени-отчеству, -  Верочка глазки не строила, Верочка не была секретаршей
и ноги напоказ  не выставляла... Тем не менее, Ирина Львовна почувствовала в
ней  угрозу моментально. Вера не была смазливой - она была красивой,  хоть и
неброской, неяркой красотой; она не была сексуальной - она была женственной;
она не была  кокетливой - она была обаятельной. Но, главное, Вера совершенно
не реагировала на властную Иринину манеру привычно подчинять всех. Вера была
вежлива  с ней  и  даже  почтительна... Однако ж Ирина  чувствовала,  что ее
начальственные  ухватки,  беспроигрышно  порождающие  волну  услужливости  в
людях, разбивались  о непостижимую скалу по имени Вера  в мелкие, не стоящие
внимания брызги...
     И еще она почувствовала: Анатолий всерьез заинтересовался бабенкой. Она
бы даже сказала: очарован.  И  что в ней нашел?  Ладно  была бы с  ногами от
макушки,  молодая нахальная нимфетка  - Ирина бы не потерпела,  но поняла. А
тут  - дамочка с  сороковником.  Конечно, она  младше  Ирины Львовны на  все
шестнадцать лет, а выглядит еще моложе, но такая ведь  никакая - ни рыба, ни
мясо!  Бледная, почти  не красится, тихая,  вежливая... Сейчас в моде яркие,
наглые, высокомерные девицы, знающие себе  цену... Ирина таких ненавидела от
всей души, но понимала и принимала, поскольку была той же породы. А эту - не
понимала. Что-то в ней было запредельное. Что-то  не "из нашего  профсоюза".
Что-то  безнадежно  не  от мира сего:  простого,  ясного мира, где  правят и
сталкиваются интересы, в основном, денежные, где каждый борется за себя... В
Вере ощущалась какая-то странная незаинтересованность материальной  стороной
жизни, и Ирина ей нисколько не верила -  такого просто не бывает. Ясно,  что
подлая бабенка исполняет спектакль некоей  старомодной возвышенности. Сейчас
на  такие спектакли спроса нет, это  верно... Но Анатолию, пожалуй,  могло и
понравиться: он  притомился в битвах  за место под  солнцем,  и ему, старому
дураку, небось примерещилось, что с Верой он мог бы отдохнуть душой...
     Однако, несмотря  на худшие ожидания Ирины  Львовны,  Анатолий не давал
повода для ревности.  Он исправно  звонил супруге с работы, ночевал  дома, в
его карманах не водились любовные записки и от него не пахло чужими духами.
     Ирина  недоверчиво  следила  за  мужем  первые   месяцы:  поводов   для
подозрений не находилось. И она следить перестала. В конце концов, у нее был
свой бизнес, свои неотложные дела, свои увлекательные встречи...
     Среди  последних  особенно быстро  набирали частоту деловые свидания  с
менеджером  одного  недавно родившегося  театрального  объединения,  молодым
предприимчивым человеком по имени Роман.
     Имя располагало. Молодой человек  тоже. Жгучий брюнет с соблазнительным
ртом, он смотрел  в  глаза внимательно,  отвечал  ласково  и  немногословно,
льстил  умело  и  с достоинством. Крепость  пала на исходе четырех  месяцев:
Ирина  Львовна  сделалась  его  любовницей.  Конечно,  разница  в  возрасте;
конечно, телом она  далеко не манекенщица; конечно,  морщины на  лице, когда
тебе за пятьдесят, уже не спрячешь...  Но  есть  косметический кабинет, есть
тренажерный зал,  есть  желание;  и,  самое главное,  есть  то, что никакими
ногами и талиями не заменишь: положение, связи, деньги.
     Теперь из  ее дневного распорядка были изъяты два часа, а из  бюджета -
кругленькая сумма, прочно зарезервированные для престижного оздоровительного
комплекса  и  дорогой  косметички.  Ирина  Львовна  подумывала  отдаться  со
временем в руки пластических хирургов, но для начала хотела сделать все, что
было в ее собственных силах.
     Оказалось, что в ее силах не так уж мало:  контур тела  стал  принимать
некоторые  сужения  в  предназначенных местах; лицо,  правда,  от  похудания
пострадало:  опустевшая  кожа стала обвисать, и у косметички немели  руки от
длительных массажей, похлопываний  и поглаживаний. Но маски, кремы, примочки
и прочие хитроумности все же потихоньку делали свое дело, и спустя некоторое
время Анатолий  с  удивлением  обнаружил,  что супруга его вдруг засветилась
молодостью, хоть и не первой.
     Двадцатидевятилетний            Роман            быстро            взял
снисходительно-покровительственный тон со своей немолодой возлюбленной;  та,
ощутив   себя   вдруг   маленькой  девочкой,  опекаемой  молодым  заботливым
любовником,  стала быстро сдавать одну  позицию  за другой.  Вот  уже  Роман
допущен к делам ее фирмы, вот уже Роман стал афишировать их отношения (и как
же это было приятно! Страшно, неприлично; но душа пела, когда они появлялись
рука  об  руку,  и  все  видели,  сколь  нежен  и внимателен  к ней  молодой
красавчик!);  вот уже Роман занял прочное место  хозяина  в  ее душе  и в ее
делах...
     Разумеется,  Ирина  Львовна  приписывала   столь  восхитительно-лестное
отношение  к  ней  молодого  человека  исключительно  своим   многочисленным
достоинствам.  В число оных было щедро включено и  ее "умение держать себя с
людьми"  -  то  есть ее надутая  важность  и  высокомерная властность; и  ее
"умение делать дела" - то  есть пользоваться авторитетом и щедрой поддержкой
мужа; и ее денежный достаток, и ум, и обаяние, и "породистость" (не могла же
она,  как  ни обольщалась, признать  за собой красоту,  которой  за  ней  не
водилось даже  в молодости!)  - чего  только не напридумывает  себе женщина,
желая оправдать в своих глазах неравный союз...
     Анатолий стал  казаться старым.  Анатолий стал  казаться выдохшимся.  У
Анатолия  начало пошаливать  сердце  -  бизнес  в  России быстро  изнашивает
организмы. Анатолий уже не  мог соответствовать ее сексуальным  запросам. То
ли дело молодой любовник!...
     Как известно, людям свойственно принимать желаемое за действительное, и
Ирине  Львовне,  ослабившей надзор за мужем (вернее, полностью  утратившей к
нему интерес) было невдомек, что Анатолий вовсе не производил впечатления ни
старого, ни выдохшегося или сексуально несоответствующего на Веру...
     Вере  он  превосходно  соответствовал  во  всем.   Веру  он  понимал  с
полуслова, с  четверти  мысли,  с  молчания  -  будь  то ее  желание или  ее
суждение. С  Верой  он был восхитительно нежен  и предупредителен в любви  -
так, как  никогда  не  был ни  один из  тех мужчин, которых она  знавала  до
Анатолия. До встречи с ним Вера уж  стала было подумывать, не  податься ли в
лесбиянки - не по природной склонности, нет, а в поисках медленной  нежности
и понимания в чувствах: рассказывали, что лесбиянкам это свойственно...
     Анатолий дал ей именно то, что она искала, - неторопливые и упоительные
ласки,  абсолютное  знание ее  тела,  на котором он,  подобно музыканту, мог
играть  вдохновенно и бесконечно, извлекая нужную им обоим ноту... И  с  тех
пор,  как жена ослабила свой  неусыпный  контроль  за его времяпровождением,
Анатолий с упоением предавался этому великолепному секс-блюзу с Верой.
     Он начал  подумывать о разводе. От него не скрылось, что  Ирина Львовна
завела  шашни  с молодым  менеджером:  закусившая  удила  супруга не слишком
заботилась о конспирации. Ну что ж, - думал Анатолий, - мы квиты. А главное,
это облегчит расставание, - убеждал он себя.
     Он  долго  решался.  Он  был,  скорее,  консерватором,  он   не   любил
избавляться от старых вещей,  он дорожил старыми  друзьями...  С  Ириной  он
как-никак прожил двадцать семь лет, и перечеркнуть их...
     Его это ломало.
     Конечно, у нее любовник, но... Двадцать семь лет...
     Детей  у них не  было,  так  что не было  лишних глаз, которые могли бы
посмотреть на него с укором... Но все же... Двадцать семь лет...
     Вера,   подслушай  она  этот  внутренний   монолог,   сказала  бы,  что
заклинанием   "двадцать   семь  лет"   Анатолий  красиво   обставляет   свою
психологическую   зависимость  от  собственной  супруги,  -   то,   что   на
обывательском языке  называется  "быть под каблуком".  Но  Вера  никогда  не
заводила с ним разговоров на эту тему, и ничто не мешало Анатолию крутить во
все   стороны   "двадцать   семь  лет"   и  считать   себя   сентиментальным
консерватором.
     Решился он вскоре после Нового года, когда вдруг почувствовал, что Вера
устала не на шутку от их нелегальной и супертщательно скрываемой  связи.  Он
испугался.  Он ждал со  дня на день  разговора, в  котором Вера скажет: все,
Толя, я больше не могу. Расстанемся.
     Терять Веру? Нет, это слишком дорогая цена  за двадцатисемилетний  союз
со  вздорной и меркантильной  Ириной. Вере нужна семья, да и не девочка она,
чтобы заниматься конспирацией... И  она  любит его, любит так, как Ирке и во
сне не снилось - Ирина не умеет любить, она умеет только пользоваться, что и
делала все двадцать семь...
     Короче, доводы  самого  убедительного  свойства  вдруг  хлынули  в  его
сознание, как штормовая волна, и вынесли, отступая, весь мусор оттуда.
     Он приготовился к разговору. У Ирины любовник, это  мощный аргумент.  У
него,  конечно, тоже  любовница,  но Ирина об этом не  знает  - очко  в  его
пользу. Он отдаст  жене ее  фирму, и ей нечего будет возразить. Ирина оценит
этот жест!
     Но  он  просчитался.  Если бы он  посоветовался  с  Верой,  она  бы ему
объяснила: человек, который пользовался тобой (как и  всеми остальными)  всю
жизнь, никогда и ничего не ценит и не  оценит. Ирина будет только пытаться и
дальше  тебя  использовать,  до  самого  конца,  до  крайнего  предела своих
возможностей;  она  будет  бороться  за каждую копейку, за  каждый  погонный
сантиметр вашего общего материального пространства... Но Анатолий с Верой не
посоветовался: хотел преподнести ей радостный сюрприз.
     Ирина выслушала  его  молча. И только  под  конец сухо  промолвила:  "Я
подумаю над твоим предложением".
     Она действительно  задумалась, крепко задумалась.  Развод - ерунда. Она
могла бы выйти замуж  за Романа. Ирина Львовна сладко жмурилась, представляя
себе, какой  фурор произведет  сообщение  об  их  свадьбе в  обществе. Она и
Роман... И  платье  она себе  закажет у Юдашкина...  Или  у  кого-нибудь  из
французов...
     Дура, - одернула  она себя.  О  чем думаешь? Сейчас другое на  повестке
дня: развод. Безусловно, Ирина при разводе получила бы немало, но... Далеко,
ох  далеко  не  все,  что  могла  бы  получить.  Слишком  много  скрытых  от
государственного ока сумм  и  прочих ценностей водилось  в  этой  семье и  в
бизнесе,  а  роскошная  квартира в центре принадлежала официально  родителям
Толи. Он, конечно, повел себя вполне прилично: предложил купить ей квартиру,
обещал без  споров отдать все ее драгоценности, машину и "ее" фирму  со всем
тем, что успел в нее вложить. Но Ирина Львовна прекрасно отдавала себе отчет
в  том, что без постоянных финансовых вливаний и  точных советов  мужа фирма
перестанет существовать  через несколько месяцев. И сладкий Роман  не спасет
ее - не та весовая категория в бизнесе.
     Тут Ирина  -  слишком поздно! - поняла, что  опасная "Верочка" так-таки
выиграла  битву за ее мужа, опрометчиво отпущенного в  свободное плавание. А
то с чего бы он  стал вдруг заводить разговор  о разводе? За этим разговором
стоит другая  баба,  вот  что!  И  скорее  всего,  эта баба  - Вера. Никаких
доказательств у  Ирины не было, теоретически,  этой "бабой"  могла оказаться
любая другая прохиндейка, но...  Ирина чувствовала всем своим  нутром: Вера.
Подлая Верка. И ясно, что ради молодой  кандидатки в  жены влюбленный старый
дурак Толя  не  станет играть  в великодушие и не уступит Ирине ничего сверх
уже  предложенного  списка. А ведь  у  Ирины Львовны, помимо прочего, теперь
была еще и веская статья расходов: Роман...
     Вот Ирина  и  призадумалась,  горемычная. Как  ни  раскладывай,  как ни
крути, а  все получалось, что при разводе она  окажется в убытке.  С Романом
поделилась своей заботой: тот ничем не смог  утешить. Имущество по  закону -
пополам,  но  Анатолий  ей  и  без  того  предложил  половину;  а  имущество
неучтенное -  оно и  есть неучтенное, и закон здесь бессильно  молчит... Вот
только,  сказал Роман,  если бы  ты  ненароком стала  вдовой... Тогда бы  ты
получила все.
     Ирина даже испугалась  такого  поворота мысли.  "Уж  не убить ли ты мне
мужа предлагаешь?", - робко, боясь обидеть своего божественного Романа таким
предположением, спросила она.
     -  Зачем убивать? - Роман ничуть  не выглядел обиженным.  -  Просто  не
торопись с разводом. Потяни, покапризничай с квартирой... У него ведь сердце
больное, ты говорила? Глядишь, и сам концы отдаст...


Любовь за десятку.

     ... Следовало проснуться.  Сон  был невыносим, он наглухо заковал  его,
поместил в тесное, темное пространство, жесткое и неудобное, как гроб.  Тело
затекло и страшно болело, тупо ныла голова. Следовало немедленно проснуться!
     Сознание его, в поисках выхода, бродило в  кромешной темноте, натыкаясь
на  холодные влажные  стены,  острые каменные  углы и запертые  двери.  Ведь
где-то  должен  быть  выход! -  думал Стасик, -  И я должен его найти, чтобы
проснуться...
     Но снова холодная круговерть стен, углов и дверей, ведущих в  никуда; и
долго еще  сознание металось в поисках пробуждения и света...  Наконец, одна
толстая,  занозистая дверь подалась, и Стасик  подумал с облегчением: все, я
проснулся, - и даже открыл глаза...
     Но   он  не   проснулся.   За   спасительной  дверью  была  по-прежнему
непроглядная тьма, холод и  сырость.  Он мог тысячу  раз  открывать глаза  и
снова закрывать их -  ничего не менялось, из сна нельзя  было вырваться,  он
взял Стасика в плен.
     До  его  слуха  донесся стон.  Потребовалось усилие, чтобы  понять: его
собственный стон. Потребовалось еще одно  усилие, чтобы понять:  он все-таки
не спит... Уже не спит.
     Дальнейших усилий было бесплодное множество, но  все они сводились лишь
к констатации:  темно, холодно,  жестко, и все болит. Продвинуться  далее  в
осознании происходящего Стасик не мог, как ни старался.
     Он попробовал пошевелиться. Шевелиться  оказалось трудно  и больно.  Но
движение принесло информацию:  он лежит вверх ногами. На какой-то  наклонной
плоскости...
     На лестнице.
     Стасик  вытянул  левую  руку и  пошарил вокруг... Уточнение:  он  лежит
головой на полу, а ногами на ступеньках.
     Подтянув  непослушные,   окоченевшие  ноги,  он  принял  горизонтальное
положение. Повернулся на  бок - болит, будто его отбили... Посмотрел вокруг:
ничего не видно, тьма.
     Стасик  осторожно поднялся - сначала на  колени,  потом в рост.  Сильно
кружилась голова.  Протянул  руку  в  поисках опоры:  дотронулся до холодной
стены...
     Где  он, почему и как сюда  попал -  эти вопросы были столь безответны,
что он даже не силился их себе задавать. Он просто попытался осмотреться.
     При  ближайшем рассмотрении тьма оказалась не такой уж  непроглядной. В
противоположной стороне тускло мерцало маленькое подвальное окошко.
     Подвал. Он, собственно, так сразу и подумал.
     Оторвавшись  от  стены,  Стасик  осторожно  шагнул.  Пол  был ровный и,
кажется, без всяких препятствий.
     Стасик  приблизился к окну. Оно находилось достаточно высоко, и  Стасик
ничего не смог увидеть, кроме косого света отдаленного фонаря. Ночь, значит.
Или вечер...
     Вдруг вспомнилось: он вышел из дома. Был еще день, светло... Прошел, не
останавливаясь, мимо пивнушки  -  твердый зарок  пить  пиво не  чаще раза  в
неделю. Странно, однако, что у него  привкус пива во  рту... Или он все-таки
выпил? Потом поехал на Митинский рынок - нужно  было кое-что присмотреть для
компьютера...  Правильно,  он  еще  купил  там  несколько компакт-дисков для
своего  интернетовского сайта, которым  занимался  вот  уже  второй месяц...
Кстати,  у  него  был  с  собой  пакет - со всеми покупками. И где  пакет? И
вообще, - что у него в карманах?
     Пошарив по всем карманам по очереди - куртка, пиджак, брюки, - Стасик с
облегчением убедился,  что все  на  местах. Главное, портмоне.  Он  прилично
потратился  на  рынке,  но  все-таки рублей триста у  него оставалось,