а это
деньги... Пакета,  однако, нигде не наблюдалось, но в скудном  ночном  свете
этого крошечного окошка разве чего рассмотришь? Стасик решил оставить поиски
на потом, сейчас его больше всего занимало окно. Он надеялся увидеть из него
хоть что-то, что могло бы навести его на мысль, где он находится.  А уж там,
глядишь, и вспомнится, отчего да как...
     Он  огляделся  в  поисках  чего-нибудь,  что  могло  бы  послужить  ему
подставкой для ног: ящик бы какой-нибудь... В углу что-то, вроде бы, лежало,
и Стасик направился  туда. Ящика не нашел,  но увидел край  довольно толстой
трубы. Ее  диаметр был  явно  недостаточен,  но вдруг это  только обрезок?..
Тогда его можно  будет поставить вертикально, встать на него  и посмотреть в
окошко, - пыхтел он, пытаясь вытащить трубу из-под какого-то хлама.
     Тело его по-прежнему ломило,  движения отдавали болью, и  потому  тихий
стон, долетевший до его слуха, поначалу показался его собственным.
     Второй стон  был  громче  и  отчетливее,  и  Стасик  замер,  покрываясь
мурашками: это был не его стон, это был чужой, - кто-то еще находился здесь,
в подвале, в углу, в хламе...
     - Кто здесь? - неуверенно проговорил он, обмирая от страха.
     Еще один стон раздался ему в ответ. Женский.
     Стасик осторожно  продвинулся в угол, всматриваясь в неясные  очертания
предметов. Геометрия  контуров  выдавала  лишь минимальную  информацию: было
непонятно, что это, - но было понятно, что не тело.
     Наконец,  намного  левее,  у  стены,  он   увидел  нечто,  напоминавшее
человеческие  очертания: мягкий холмик пальто. Он же источник звуков, что не
замедлило  подтвердиться  новым стоном. Тут память услужливо ввернула  новый
фрагмент воспоминаний... Он вышел  из  метро  "Бабушкинская"  и, увидев, что
автобуса нет, пошел домой  пешком: на автобусе  в  объезд квартала было пять
остановок,  а напрямик  своим ходом -  минут пятнадцать... В одном из дворов
женщина подбирала бутылки  у мусорного контейнера. Стасик намеренно  свернул
правее, чтобы ее обойти: его очень стесняло зрелище опустившейся  нищеты. Но
в  этот  момент  женщина  повернула к нему  лицо и  произнесла игриво:  "Эй,
красавчик, дай десятку, а? Жрать нечего..." Стасик растерялся. Не дать денег
было неудобно:  нищая, хоть  и  пьяная,  женщина... К  тому же,  кажется,  -
насколько позволяют ему судить расстояние и темнота - довольно молодая...
     Но, с другой стороны, ей  не есть нечего, а пить, - на  бутылку просит,
это ясно...  А при таком раскладе и десятки жалко! Стасик даже притормозил в
сомнениях.  Женщина  смотрела  на него  с усмешкой, будто  читала его мысли.
Стасик окончательно смутился и торопливо полез за бумажником...
     Что же  было дальше?  Вот этого-то  он и не помнит... И вот теперь он в
каком-то подвале, в обществе подозрительной женщины... Той бомжихи? Бог мой,
но как же... Зачем?!
     Память снова расщедрилась и  донесла до Стасика  фразу бомжихи: "А  то,
хочешь, расплачусь?", сопровожденную ее недвусмысленной пьяной усмешкой.
     Но не мог же он, в самом деле, пойти с ней в этот подвал?! За ее жалкой
и совершенно ненужной ему "расплатой"?! А  потом... Потом, допустим, он упал
на лестнице, ушиб голову и потерял сознание...
     Собственно,  зачем  ему   окно  понадобилось?   Чего   это  он,  словно
загипнотизированный,  потащился  к  этому  скудному  прямоугольничку  серого
света? Ему дверь нужна,  дверь! Слава  богу, не  только  память, но и мозги,
наконец включились! Стасик рванул в темноту, - туда, где лестница...
     Но остановился. Бомжиха  -  не  бомжиха, а все-таки человек. Может,  ей
помощь нужна? Он  нехотя вернулся к стене,  где примостилось пальто.  "Эй! -
позвал он. - Вы меня слышите?"
     Мозги  снова засвидетельствовали  свое  почтение: Стасика осенило, и он
достал  из  кармана зажигалку. Выпустив язычок пламени,  склонился над серой
массой и вгляделся. Перед ним лежала женщина - кажется, без сознания. Пальто
ее,  как  и  находившиеся  под ним  шерстяная кофта  и  тонкая  блузка  были
расстегнуты, юбка задрана,  а лифчик спущен  под голые  груди,  неуместно  и
жалобно выглядывавшие из зимней одежды  наружу  в этом сыром холоде.  Стасик
отпрянул. Но не могло же такого быть, чтобы он с бомжихой...!
     Его  снова  повело  к  лестнице,  но  совесть  исправно  прихватила  за
воротник.   Он  вернулся,  запахнул  голую   грудь  -  не  посмел,  конечно,
дотронуться до лифчика и водрузить его на место, просто свел полы пальто - и
потряс  женщину за плечо. Ответом ему  был  очередной стон,  но век  она  не
разомкнула.
     Стасик  немного поразмыслил.  В конце  концов, он сейчас уйдет отсюда и
вызовет  "Скорую". Вот и все. Он снова засветил зажигалку, бросил на женщину
последний  взгляд:  лет  около  тридцати, накрашена,  довольно  миловидна...
Господи, но это же не повод! И он не был пьян, нет! Он только не удержался и
выпил все-таки кружку пива... И все. Вот почему  у него привкус пива во рту:
он выпил, выйдя из метро, по дороге домой... Но от пива же не теряют голову!
Пойти в подвал с бомжихой? Ну не мог же он, в самом деле!...
     Стасик изучающе рассмотрел  женщину  и вздохнул облегченно:  рейтузы  и
колготки на своем месте, не похоже, чтобы их пытались снять. Слава богу.  Не
хватало только болезнь какую-нибудь подцепить.
     Долой  отсюда,  долой! И  "Скорую" - пусть ею занимаются.  А ему  здесь
делать нечего.
     И снова Стасик замер  у  подножия  лестницы в нерешительности.  Если он
уйдет...  Он так  ничего  и  не узнает.  Потому что  его  собственная память
наотрез  отказывается  подсунуть  ему   что-нибудь  приличное   в   качестве
объяснения.  И это уже  не  в первый раз -  такие провалы. А тут, по крайней
мере, есть свидетель его поступков: человек, который должен знать, что и как
делал Стасик в беспамятстве! В беспамятстве, которое приключается  с ним уже
далеко не в первый раз...
     Он  решительно  наклонился  и   потряс  женщину  за  плечо.  Голова  ее
затряслась  в такт, но  никаких признаков жизни бомжиха не  подала. Конечно,
она была жива, он же  слышал стоны, но сознание ее где-то прогуливалось и не
желало  возвращаться  в  унылую   действительность.  Тогда  Стасик  принялся
брезгливо похлопывать ее по щекам, пытаясь привести ее в чувство.
     И женщина, наконец, открыла глаза.





Во многом знании...

     Счастливая  новость   почему-то   ударила  под  дых.   Ударила  больно,
по-настоящему, и Вера вслушивалась в телефон, согнувшись пополам.
     - Повтори,  пожалуйста,  -  сдавленно  произнесла  она. - Я  не  совсем
расслышала.
     Она расслышала. Просто не могла поверить.
     - Я  ухожу от Ирины. И  я  ей об этом сказал, - едва заметно усмехаясь,
послушно повторил Анатолий. Он все прекрасно знал:  и что расслышала, и  что
не верит своим ушам.
     - То есть... Это правда?
     - Конечно, Веронька. Такими вещами не шутят.
     - И... И что Ирина?
     - Какая тебе разница, малыш? Я с ней все улажу.
     - Но... Как она приняла известие?
     - У нее любовник. Уже  несколько месяцев. Так что ей есть, чем заняться
после развода.
     - Бог мой,  -  Вера начала потихоньку приходить в себя, -  любовник?  У
Ирины? Ты это точно знаешь?
     -  Молодой  человек  - на  двадцать  пять лет моложе Ирины, - по  имени
Роман.
     - И, значит...
     - Значит, это очень упрощает мою задачу.
     - То есть, Ирина согласна?
     - При некоторых условиях.
     - Какого рода?
     - Например, покупка квартиры  для нее. И ряд других чисто  материальных
условий.
     - И тогда она даст тебе развод?
     - Ну да.
     - Вот так просто, без боя? - в голосе Веры сквозило недоверие.
     - Я же тебе сказал: у нее любовник. Развод ей развязывает руки.
     - Я не о том...  Ты извини, так, может, нехорошо говорить, но я думала,
что она будет торговаться до последнего...
     - Она и  пыталась. Но ты  же знаешь  законы: если  даже  она и не  даст
согласия,  нас все равно  разведут.  Ей  куда выгоднее  договориться со мной
полюбовно.  Мы с ней  и сторговались: как только  я  куплю  ей квартиру, она
сразу даст согласие и подпишет. Это не займет и месяца.
     - Анатолий...
     - Что, радость моя?
     - Я даже не знаю, что сказать... Я оглушена. Я... Я не могу поверить...
     - Конечно, ты же у нас пессимистка. Потому и не веришь.


     "Пессимистка".  Так  частенько называл  ее Анатолий. Вера  пессимисткой
себя не считала, но что правда - то  правда, в  ее мироощущении было  немало
горечи.
     Возможно, виной  тому  ее  особое  восприятие жизни?  Сколько она  себя
помнила, у нее словно  был дар  -  видеть  жизнь  как  бы сразу в нескольких
измерениях.  Не только то,  что происходит, но и то, что могло бы произойти.
Люди обычно  воспринимают поступки других как некую данность, к которой  они
затем,  уже приняв  эту данность,  относятся так  или  иначе,  одобряют  или
осуждают, восхищаются или отвергают...
     Вера же воспринимала каждый малейший  поступок  не  как данность, а как
процесс выбора. Даже слово,  предпочтенное  из ряда возможных синонимов, уже
было  выбором:  можно  было  сказать  "трахаться",  а  можно  -  "заниматься
любовью", можно было  сказать "некрасивый", а можно - "урод", и так далее, -
и за этим выбором всегда стояли определенные  причины, связанные с личностью
человека. Что  уж  говорить о поступках разного  масштаба: смотрит человек в
глаза или  отводит взгляд; тихо говорит или кричит; лжет или говорит правду;
оправдывается или отмалчивается, проводит вечер у телевизора или в дискотеке
-  бесконечное  множество разных "или". У всех этих "или" были свои причины,
за каждым выбором стояли отвергнутые, неиспользованные возможности поступить
иначе, и выбранный из широчайшей амплитуды этих  возможностей вариант многое
говорил Вере о человеке. Жизнь для нее была без загадок,  как художественный
фильм для знатока: каждый ракурс, каждый кадр,  проглатываемый без рефлексий
большинством,  -  знатоку  говорит  многое  о  замысле  режиссера,  обнажает
режиссерское мироощущение, его зашифрованное в фильме послание миру...
     Это  многомерное  видение людей и их поступков было каким-то врожденным
качеством,   и  Вера,  пойдя  на  психфак  и  перелопатив  гору  специальной
литературы,  почти  ничего  нового  там  для  себя  не  открыла,  разве  что
поднабрала  терминов, которыми  можно было кратко обозначить давно известные
ей вещи:  она  и так знала  людей, она их чувствовала,  она читала  их лица,
видела насквозь малейшие движения души и  мысли и угадывала схему дальнейшей
судьбы.
     И никогда не ошибалась.
     А   во  многом  знании,  как  известно,  есть  многая  печаль.  Человек
представлялся столь жалким и несовершенным, что Вера испытывала что-то вроде
скорби. Нет,  она любила людей, относясь к прозрачным для нее душам примерно
так, как взрослые относятся к наивным хитростям детей: и видят, и умиляются,
и прощают одновременно... Но все-таки это  были не дети,  это были  взрослые
люди, обремененные ответственностью своей взрослой жизни, и их хитрости были
не  детскими и не безобидными, их хитрости разрушали чужие жизни и судьбы, и
Веру они не  умиляли... В общем, "кто  жил  и мыслил, тот не может в душе не
презирать людей"...
     И Анатолий, любимый и родной человек, принадлежал, как это ни горько, к
той слабой  породе  людей,  у которой  не  было от  Веры  секретов. Она была
уверена, что он никогда не решится развестись с Ириной  - он, как все, жил в
плену  у множества  конкретных житейских  соображений  и  привычек, он жил в
путах годами сложившейся психологической зависимости от жены, - зависимости,
в которой он обрел определенный комфорт (что часто случается с мужчинами). И
такие абстрактные вещи, как "любовь"  не  служили мотором для того, чтобы из
этого плена вырваться, чтобы жизнь построить заново. Все и так было чудесно:
"любовь" была  пикантной приправой к привычному остальному... Мотором обычно
служат  низменные страсти,  всегда более  активные  и  действенные: был  бы,
например, Толя дешевкой, решил бы он попросту сменить старую жену на молодую
- он  пошел бы до конца. Правда,  и в этом случае Вера осталась бы в стороне
от трассы, прокладываемой этим действенным мотором: тогда бы Толя нашел себе
совсем юную девицу, как это сейчас  многие  делают... Впрочем, такой Толя ей
был бы не нужен.
     И теперь,  после этого  звонка,  после  этой  новости,  Вера  с  трудом
сдерживала рыдания: они  рвали горло от сознания, что она была не права. Она
не сумела разглядеть в Толе мужества сделать выбор! И  она -  о, радость!  -
ошибалась в нем!
     Конечно,  надо признать, что судьба вмешалась и облегчила его задачу: у
его  жены  оказался  любовник...  И  где-то  в  мозгу  крутилась  мерзкая  и
привычно-циничная  догадка,  что  Анатолий не  только  (и  даже не  столько)
любовью  к  Вере  руководствовался, сколько  нежеланием  быть  посмешищем  с
ветвистыми рогами... Но так хотелось поверить в ничем не омраченное счастье!
     И  Вера охотно  послала  все эти подспудные гнусные  мыслишки подальше.
"Пессимизм" был  списан  на издержки профессии  и крепко  припечатан  словом
"глупости".
     В ней совершился переворот, словно тяжесть, душившая ее годами, упала с
плеч,  и она вдруг обрела легкую веселость и беспечность, которой у Веры и в
молодости не  было.  Сугробы  начали таять с  неимоверной быстротой,  в душе
залились  пением  птички,  и  приход солнечной  весны  озарил  ее  лицо  тем
внутренним светом, который бывает у по-настоящему счастливых женщин.
     И Анатолий, восхищенно глядя на  нее, радовался, что сумел сделать этот
трудный шаг.
     Вера  радостно   кинулась  в   эйфорию  проектов,   планов,  обсуждений
устройства будущей жизни. Вот ей чего не хватало: планов на  будущее! Только
сейчас  Вера  поняла,  до  какой  степени  ее  душило,  угнетало  отсутствие
перспектив. Зато теперь  их целое море: и как свадьбу  будут  праздновать, и
куда в отпуск поедут, и главное  - Толя дал ей понять, что хотел бы ребенка!
Вера уж было поставила крест на своем желании иметь дочку. В  первом браке у
нее случился выкидыш, а потом... Оказаться матерью-одиночкой она  не хотела,
а не-одиночкой все никак не получалось... Ну и что, что  ей уже  сорок один?
На Западе и в сорок пять рожают, и ничего!
     И  Вера  навестила  гинеколога,  избавилась  от спирали.  Чего  тянуть!
Ребенок появится на свет, как  известно, только через  девять месяцев,  а за
это время они все устроят!


Лифчик бомжихи.

     ...  Женщина  кричала  так долго и так страшно,  что Стасик перепугался
насмерть. Она ухватилась за свое  пальто, пытаясь его запахнуть, и орала изо
всей мочи, как если бы Стасик был насильником.
     Он  запоздало  отпрянул  от бившейся  в  неистовстве женщины.  "Нет,  -
кричала та, размахивая руками, - не смейте! Помогите! На помощь! Милиция! Не
прикасайтесь ко мне! Не-е-ет!"
     -  Я вас не трогаю, помилуйте, - прошелестел  Стасик едва слышно, -  он
едва  не потерял дар речи от такого поворота дел. - Да не кричите так, я вас
умоляю, у  меня аж уши заложило...  Вас все равно  никто не  услышит -  мы в
подвале...
     - Помоги-и-ите!!!  - еще  истошнее  завопила  женщина.  -  Не  трогайте
меня!!!
     -  Да я же  вас не трогаю! - рассердился Стасик. - Ну  сами посмотрите:
где вы и где я! Перестаньте орать, в самом деле!
     Лицо женщины приобрело чуть  более осмысленное выражение. Она вцепилась
взглядом  в  физиономию Стасика, который  все еще  держал  в руке зажигалку,
освещавшую  слабым  и  нервным светом эту  странную сцену.  Глаза бомжихи  с
недоверием  ощупали  Стасика  с  головы  до  ног:  его  одежду, его  фигуру,
неуверенно замершую на почтительном от нее расстоянии...
     - Что вам от меня нужно? - спросила, наконец, женщина.
     - Ничего, - удивился Стасик. - Это  вам от меня  что-то нужно! Зачем вы
меня затащили в подвал?
     -  Я  - вас? В  подвал?  - женщина явно была не  в  состоянии осмыслить
происходящее.
     - А кто же тогда? Не сам же я сюда пришел?
     - Вы сказали, что это подвал? А как я сюда попала?
     - Наверное, открыли дверь и вошли. Я одного понять не могу: зачем я вам
понадобился? Вы  меня даже  не  обокрали - кошелек  на  месте... Что со мной
случилось, скажите мне? Я потерял сознание?
     - Вы? Да вы что, в самом деле? Это я потеряла сознание! И вы  меня сюда
приволокли!
     - Я вас тут нашел! Вы тут лежали! Без сознания!
     -  Врете!  -  женщина  приподнялась  на  локте.  -  Врете! -  убежденно
повторила она. - Вы меня сюда затащили!
     - Да вы что! С какой стати...
     - Вы хотели меня изнасиловать!
     - Это вы мне себя предложили! За десять рублей!
     - Я-а-а?!!!  -Женщина  даже  села от подобного утверждения,  и полы  ее
пальто  разошлись,  вновь  частично  обнажив  грудь.  Но  она,  кажется,  не
заметила,  а Стасик  не  посмел  ей  об этом  сказать.  - За  кого  вы  меня
принимаете? Вы... вы...
     - "Вы-вы" - передразнил ее Стасик. -  Не я, а вы! Вы собирали бутылки у
помойки, а я мимо шел, и вы...
     - Я?!!! Бутылки у помойки?! Да как вы смеете? Вы сумасшедший, да?
     - Я очень хорошо помню! Вы собирали бутылки и попросили у меня десятку.
Я  не  ответил,  -  подумал,  что  вам  эта  десятка  послужит,  чтобы снова
надраться... И тогда  вы мне предложили, - Стасик даже немного приблизился к
женщине, вглядываясь в ее лицо, чтобы убедиться в том, что так оно и было, и
память  его хоть на  сей  раз не подводит, -  и  тогда вы мне предложили эту
десятку отработать...
     - Не смейте приближаться  ко мне!  - взвизгнула женщина. - Вы бежали за
мной, я побежала от вас... Но вы  меня догнали и ударили чем-то  по  голове,
оглушили, - я  прекрасно помню! И потом  вы затащили меня в этот подвал... -
Она, наконец, посмотрела  на свое пальто и, увидев оголившуюся грудь, быстро
запахнулась. -  Вы  пытались  меня  изнасиловать! -  вновь завизжала она.  -
Отойдите, я вам сказала! Не смейте!
     Стасик  хмуро  отодвинулся и погасил зажигалку, - нагретый  металл  уже
обжигал пальцы.  В слабом сером свете  он видел, как  женщина, подозрительно
косясь на него, развернула торс к  стене, поправила лифчик,  затем,  уже  не
прячась, застегнула одежду: блузочку, кофточку, пальто...
     И в этот  момент  до  Стасика  дошло, что это и впрямь  не  бомжиха! Не
потому, что он ее узнал - темнота и расстояние мешали разглядеть лицо, -  но
вещи! Вещи  были  приличные,  хорошие, ничего  помоечного! Теперь  он  сразу
вспомнил, что и  ее  лифчик ему показался  незаношенным... Не то,  чтобы  он
знал,  как  может  выглядеть  лифчик бомжихи,  но в  тот  момент,  когда  он
склонился  над  женщиной, пытаясь привести ее  в  чувство, где-то в  глубине
сознания приятно отметилось, что она опрятна... Да, именно: он ожидал учуять
запах  давно  немытого тела... И запах  перегара! Его тоже не было! Он точно
помнит - не было! Даже наоборот, какое-то слабое дыхание духов...
     Та-а-к, час от  часу не легче. Что  же это за дамочка, и как  она  сюда
попала?
     -  Послушайте, -  заговорил он, не двигаясь с места,  чтобы снова ее не
напугать. - Только  послушайте меня спокойно, прошу вас!...  Я не  бандит, я
вовсе  не собирался вас насиловать, и мне от вас ничего  не нужно. Поговорим
спокойно. Лады? Как вы сюда попали?
     - Ха,  он еще  спрашивает! Вы за мной гнались, потом  ударили чем-то по
голове, затащили в подвал, а теперь спрашиваете?
     - Я  не  гнался  за  вами! Уверяю  вас, это был не я! Возможно,  кто-то
другой, - но не я.
     -  Кто-то  другой? А что же вы-то делаете  в  этом подвале?  Ведь здесь
именно вы, а не "кто-то другой"!
     - Я... Понимаете,  у меня какой-то провал в памяти. Я шел мимо мусорных
баков, там была  женщина... Пьяная,  примерно вашего возраста, она  собирала
бутылки. И попросила  у  меня  денег.  Десятку.  И сказала,  что  готова  ее
отработать. Вот почему я подумал...
     - Это была не я! Это была другая женщина!