Александр Семенов.
   Детективы

"Научный комментарий"
37 - 56
Бирюсовая коса
В поисках утраченного яйца
Голубые города
Жаркое лето (Западный Берлин)
Исход
Клипы
Лахме вернется в 8.00
Начало семьдесят третьего (Франция, Испания, Андорра)
Не опоздайте на последний поезд
Неистовая ночь
Ночное дежурство
Песчаная дорога в лесу
Путь в новогоднюю ночь
Товарищи по палатке
Тропа
Утро рождается ночью
Эта прекрасная Арктика

        Александр Семенов. В поисках утраченного яйца

---------------------------------------------------------------
 © Copyright Александр Семенов
 Email: skar@saha.ru
 Date: 5 Aug 1999
 Изд:  "Полярная звезда"  (г. Якутск) в No 5, 1997
---------------------------------------------------------------

     повесть

        ВЫСТРЕЛ

     В  каком году не  сказано, в каком краю замазано, в  общем,  представь,
дорогой друг,  представь: солнце  восходит...  День вчерашний -  что ж, я не
знаю, куда он делся, или я  забыл его с  перепоя, а может  быть, просто тот,
кому  надлежит  ведать  временем,  внезапно  переключил скорости,  пошуровал
рычагом своего  инфернального  организма,  и  вот  уже  новая  жизнь  вокруг
совершается, трепещет, кипит и пенится, и идет уже через край, полная надежд
и заманчивых телодвижений... Но, как и все, я  жил, пока был молод, и, как и
все, любил, пока был телом, у каждой женщины подмышкой есть испания, а когда
я  вернулся обратно, рядом со мною  плавал непотопляемый броненосец Арсений,
которому я и посвящаю страницы, лежащие перед вами, потому что сердце у него
большое и справедливое, пусть ему будет приятно.
     Итак, о чем бишь я начал? Трудно, ох, трудно, мой друг, начинать всякое
дело  с систематически  западающей клавишей в голове, с пустым карманом  и с
виолончелью в душе. А ведь бывали  времена - о да, мой друг, бывали! - когда
я был отважный кавалер, еще вчера  те времена, еще вчера... Но был в ту пору
и  другой,  не  менее  отважный,  кавалер, известный  в  городе под  кличкой
Вася-яйцелоп, фамилия его - не помню какая, что-то на букву "П". Не знаю уж,
какому  шутнику  взбрело  в  голову  перевернуть невинное слово "полиция"  в
кулуарного  хищника  "яйцелопа",  но  был  он,  Вася,  человек  как человек,
руки-ноги-голова, хотя жена его в веселые минуты утверждала, будто у него не
две,  а  три  ноги, но  годы летят, наши годы, как Гете, свистят, и жена уже
давно умерла, и он давно уж забыл о таком резерве своей природы.
     Словом, долго ли,  коротко  ли, а однажды  в вечерний час кавалер Вася,
частенько манкировавший своими обязанностями народного  замыкателя, поднялся
по дереву на балкон некоей любезной вдовы, фамилия которой также заблудилась
в промежности событий.  И вот, в ту  самую минуту, когда  он, напившийся уже
каких-то жидкостей  типа  "чай",  готовился разоблачать  вдову  из  траурных
одеяний  и погружаться в  ее  живые, горячие  недра...  в ту  самую секунду,
говорю, когда лежал он на кровати, довольно сильно разгорячившись после чая,
и, покуривая цигарку, поджидал свою добычу... вдруг - звонок в дверь. Кто бы
это мог быть? Кто приперся к ним, как лом, с толстой штукой под седлом?
     "Это я, это я", - раздалися голоса.
     Вот тебе, мин хер, задача,  вот такая вот достача. Кучевая  какая вдова
оказалась.
     Вася-яйцелоп, конечно, совершенно  охренел,  но делать нечего, пришлось
ему обратно  одеваться. Пришлось  натягивать ботинки и драпировать  рубашкой
свою грудь, такую волосатую,  что через это его все  равно не было видно. Не
получилось, не  успелось, обломалось. И хоть и утешал себя наш кавалер, мол,
в  другой  раз  успеется,  еще полюбит  Люба  Васю,  да  и Вася еще  Любушку
поквасит, но на душе у него... Понятно, что было у него на душе.
     Вот  с такого  вот  довольно  глупого-таки  кидалова и  нач-ну  я  этот
скромный  труд. У  каждого  хамелеона есть свое ватерлоо,  но что  бы там ни
было, как  бы там  ни было,  а покуда коп ретируется, в бок подфигаченный, с
наших страниц, к  тому же, слегка Любиным кулачком, и удаляется,  удаляется,
удаляется прочь, а куда он  направился в ночь,  а? - порыл на работу, свалил
ли домой? - увы, увы, мой приятель, ибо именно в  этот момент приключилось с
ним происшествие исключительно диалектического свойства.
     В полном согласии с законами материальной науки тело полицая спустилось
с балкона и зашагало в  путь, меж тем как дух яйцелопа, в  полном, опять же,
согласии с законами теософии, обратился в голубя мира.
     Сначала он глядел вслед своему бедному телу.  Сентябрь гудел в проводах
и барабанил мелкою влажной  дробью. По окнам текло, и  Вася, чей  движущийся
полусостав  сокращался по  мере его удаления,  раз за  разом,  в такт шагам,
выпадая  из  сумрачной  перспективы,  то появляясь  снова,  как  марионетка,
казалось, также стекал по стеклу мутным, темным пятном, часто раздваиваясь и
то и дело теряя те или иные части-запчасти бренного телосложения.
     Затем  голубь  оглянулся  вокруг,  взмахнул  крылами  и  вылетел  через
форточку в открытое небо.
     Случай этот, однако же, не имел никаких очевидных последствий, и только
совсем недавно некоему герою по прозвищу Коля привиделся сон.
     Приснилось ему,  что поручили ему  совершить  покушение. Вдумчивый, как
Левенгук,  первооткрыватель  линзы  и  сперматозоида,  он  прикладывается  к
циклопическому  окуляру ружья и видит массивную,  смуглую челюсть с отвисшей
нижней губой, две ноздри  и  очки -  два  сияющих  белых  пустынных  солнца.
Вася-яйцелоп похож на  пожилого,  грустного шимпанзе, в профиль  он выглядит
еще более обреченным, каждый шаг его следует в бездну, но и пули героя летят
в пустоту,  в  невинное  молочное  небо... Помертвевший  от ужаса (последний
патрон, последний акт неотвратимой Чеховской пьесы...), он тщательно целит в
янтарный  просвет  меж  толстых,  презервативных  губ...  Но в решающий  миг
яйцелоп потянул  руку - бездумное движение угловатой обезьяньей  конечности,
собравшейся  почесать темя, - и пуля  впивается в кисть! Старик поворачивает
удивленную физиономию, подымает на лоб очки и  смотрит прямо  на него в упор
во все  четыре  глаза.  В голове у героя  вата, в ушах тишина, он  наблюдает
тяжелую работу  мысли  на  этом бесконечно печальном  лице, и  просыпается в
холодном поту,  и подходит к окну, и  видит ту  же картину: стоит  яйцелоп и
смотрит.

        АЛЬБОМ УЕЗДНОГО КАВАЛЕРА

     Скука,   как   движитель   прогресса,    подвигла   однажды   меня   на
сочинительство. Вот он передо мной,  этот альбомчик. Потасканный,  голубчик,
замусоленный. Рассказики, стишки - мои и не мои. Эпиграф - из Сонника (хм...
- вспомнил  свое):  "Если  приснится,  что напился  пьянъ испанскимъ виномъ,
мускатнымъ,   или  другими   какими  сладкими  и  прiятными  напитками,  это
означаетъ, что будешь любимъ и обогащенъ какимъ-нибудь важнымъ  человекомъ".
Так  и  вижу перед собою Колю -  как  сиживал, бывало, он  у меня, утопая  в
креслах,  покуривая  "Беломор", откушивая печенья,  макая  его,  по  рецепту
Портоса,  в красное вино "Барселона"...  Правда, впоследствии какие-то враги
отлили  пулю,  будто это, мол, миф,  и  мой Коля -  это вовсе  не  тот самый
Коля... но мифология, как и физиология, - вещь упрямая. Физиология, впрочем,
вкралась  сюда лишь  по той  причине,  что постоянная  зевота  мешает автору
продолжить  свой  правдивый рассказ,  да  и  ночь уже на дворе,  да и курево
кончилось, и инфлюэнца, займемся завтра, однако.
     Вот Рашид  Шиниязов  -  легендарная личность. Вот  стишки про  него: "В
одном  Рашиде   Шиниязове  сошлись   все   братья  Карамазовы".  Или  другое
стихотворение - более эпическое ("В ожидании Рашида, ушедшего в таксопарк за
водкой"): "Бежит Рашид, земля дрожит, и весь он звездами расшит, и  весь  он
пулями прошит.  Но все равно бежит Рашид, забыв, что пулями прошит. Трепещет
мир, трепещет жид, земля дрожит, Рашид бежит, и таксопарк пред ним лежит..."
(Из студенческого фольклора.)
     А  вот девушка Яся в  сопровожденьи куплета (на мотив "В лесу  родилась
елочка"): "Купыл Арсэнька  Ясэньку, а Яська бэз пы...  Яка чудовна дивчинка,
ыгы-гы, гы-гы-гы!"
     Вот  и Дрынч  с  его типовой  застольной  телегой:  "Что у нас нового в
литературе? Какие  новые имена? Помидоров, Барбикова, Гектор Херовеев... Все
они  нынче активно печатаются и здесь, и  на Западе... В общем, в  очередной
раз  наш  русский  человек сумел  сварить  суп  из топорища  и  всучить  его
доверчивому  Западу...  Современной  литературы  нет.  Весь  нынешний  поток
устарел лет 20  назад, до меня очередь тоже дойдет лет через  20,  а 20  лет
спустя я уже, как виконт де Бражелон, буду убит в Израиле... Что? Бродский -
поэт?!  Может, ты  скажешь еще, что и Пушкин - поэт?! Может, ты скажешь еще,
что и Лермонтов -  поэт?! Может, ты скажешь еще, что и  Блок - поэт?! Может,
ты скажешь еще, что и я - поэт?.."
     Вот,  наконец,  и  Коля,  цитирующий  парадоксальное  заявление  барона
Унгерна: "Единственные настоящие русские - это остзейские дворяне".
     Здесь же подклеено интервью из альманаха "Парфенон" ("пикантный образец
андеграундной  рок-журналистики",  как охарактеризовала  его  в  предисловии
некто Венитта Зуевитая):  "Интервью  это устроил мне Геккерн - ежели кто его
знает,  а ежели нет, то  и  ладно. Три дня телефонных переговоров, ожидания,
каких-то смутных колебаний "Кольской" стороны... Наконец, на четвертые сутки
мама-Геккерн   (своего   рода   "Геккерн-заменитель"    и    пресс-консульт)
продиктовала мне адрес Коли на ул.Каляева (КОляева? - пошутил я) и сообщила,
что все нормально, что "он тебя ждет" и что "магнитофон приготовлен".
     И вот в назначенный час  (около 10 утра) я проник в это здание в центре
города и,  после  долгих  скитаний  в  жилище  сего  удивительного  человека
(благодаря своеобразной  архитектуре, здесь  с  трудом находишь даже  нужный
подъезд,  а квартиры перепутаны  с той "атональной"  логикой,  при  которой,
скажем, на этаже первом находится No 100,  где-то на третьем -  уже какая-то
120-я, и вовсе на последней  площадке, получердачного типа, - указанная  мне
квартира  No  99),  поднялся  наверх (сложно  судить, до  которой  революции
проводилась уборка этих лестниц, живо напоминавших о "номерах" Достоевского,
и  дошла  ли  до  аборигенов весть  о  существовании  канализации), осмотрев
попутно "дом поэта" (да-а... подобное мне довелось видеть только "у Воланда"
и у БГ: стены сплошь, снизу доверху, исписаны  надписями типа "Коля - бог!",
"Да  здравствует  Колькина   культура!"  etc.  -   не  верьте  злопыхателям,
утверждающим,  будто это  сделал он  сам!), в  конце  концов я  узрел  дверь
поистине выдающуюся. Чего только на ней не делали. Я не  знаю, существует ли
где-нибудь  музей рок-вандализма, но если он есть, то  дверь Коли, думается,
займет в  нем со временем  достойное место - где-то  между покрытым ножевыми
ранами органом Китса Эмерсона и разгромленной аппаратурой the Who.
     А вот тебе  и сам Коля. В неглиже, сонный-заспанный.  Такой  он человек
приятный, обходительный, говорит так тихо, никаких там фамильярностей. А вот
тебе и  магнитофон. Хороший  такой Philips, лет 20 уже  ему... Пишет? Ну да,
Коля  расщедрился  -  принес  одеколон,  чего-то  там прочистил,  подвинтил,
продул...  Короче, пошло. Это  уже потом  я буду разбираться в этих  ужасных
звуках, а  пока кумир кушает мои  бутерброды с  ветчиной, запивает их  тощим
чаем  (кроме  которого ничего съедобного на  кухне  не нашлось),  закуривает
"Партагас", сыто щурится и наконец-то начинает просыпаться.
     В эту минуту  дверь Колиной комнаты  отворилась и, как бы в виде "а вот
тебе и кода" появилась некая потасканная особа. "Доброе утро, моя прелесть",
-  расплылся  Коля.  Она важно  кивнула своей головой  и  удалилась  в  одно
заведение..."  Ну,  и  так  далее,  в  том  же  "пикантном"  духе  (интервью
называется "Харизматический фальцет", C Ал.Юрек).
     Кроме того: несколько пикарескная фигура Щупко, провожающего под дождем
подругу:  "Хорошо,  что ты  в одном  платье,  а  у  меня  и штаны промокли".
Описанье любовного акта, "как зеркала русской революции", на радость доброму
моему приятелю Арсению, с чем я его и поздравляю.
     Кроме того: тень экс-яйцелопа Василия... м-м...  Петровича, душа и тело
которого, как  помнит читатель,  "пребывая  синхронно, сиречь прямолинейно и
равномерно друг  относительно друга,  в одной  и той  же фиксированной точке
инерциальной системы отсчета, в момент времени t... уф-ф... все ж умудрились
каким-то образом разминуться  на пару  десятилетий.  Кто  кого обогнал -  на
вопрос данный, представляющий интерес скорее спортивный, чем сугубо научный,
ответим  так:  сие  - лирика,  и  сие  - полбеды.  Из коего  обстоятельства,
впрочем, человек  практический смог бы извлечь конкретную финансовую выгоду:
например, пиво покупать в том времени, а бутылки сдавать в нынешнем..."
     Попутно  сообщается   интимная  деталь:  "Под  старость  увлекся  Петра
творенье - анекдоты стал собирать. И даже сам  один сочинил, в стиле Хармса:
"Однажды Гоголь переоделся  Пушкиным и пришел к нему в  гости. Пушкин открыл
дверь и закричал: "Смотрите, Арина Родионовна пришла!""
     (В сущности, тем и мил нам, мне и  моим друзьям, этот альбом - тем, что
в нем столько знакомых).
     Игра в мизер. А  вот какую задачку  загадал один шибко  умный студент -
специально для любителей преферанса. Итак, поймай мизера!

     1 рука игрок 3 рука
     пики ТВ 10987 КД
     трефы ТКДВ 987 10
     бубны ( Т7 8 В109 (снос КД)
     червы ( Т7 98 КДВ10

        x x x
     Короток зимний день! Трещат поленья в печке.
     Мы со смеху катаемся, листая наш альбом.
     Сияет благосклонно полная луна.
     Страницы ветхие испачканы вином.
     Огонь свечи трепещет дымно, тонко...
     И пляшут наши тени на стене
     Так весело, что кошка утомилась,
     Свернувшись, спит в собачьей миске.
     Как ночью зимнею напоминают звезды
     На летнем поле стайку светлячков!
     Допив вино, мы мочимся с крыльца,
     И голуби слетаются на шорох,
     Как будто хлеба накрошили им.
     Закрыв альбом, ложимся спать под утро.
     Сквозь сон мне чудится весенняя капель -
     Так каплет со стола пролитое вино...

        x x x
     Утром ранним шла барышня Люба по гулкому, пустующему бульвару.
     Легкая  изморозь, павшая ночью,  дымилась над  мостовой, голые  деревья
казались призрачными, а дома вырастали из тумана, как из руин.
     На бойких,  подкованных  ножках,  в  коротком,  черной кожи,  блестящем
платье шла Люба, шла, шла, вышла на перекресток, бросила взгляд на светофор,
плывший по воздуху, подобно сигнальному огню невидимого крейсера...
     Потопталась, прислушиваясь...
     Из   далекой,  просторной,  как  степь,  тишины  подымался   едва  лишь
твердеющий автомобильный звук.
     Решившись,   перебежала  дорогу   и  тотчас,   с  запоздалым   испугом,
почувствовала,  как пронеслось у нее за спиною  массивное стальное  дыханье,
пахнуло газолиновым чадом,  а спереди подхватили  ее в тесный дружеский круг
чьи-то находчивые объятия.
     "Оп!" - крякнул Коля, ибо это был именно он.
     Но двинула дама плечами, и пали оковы.
     "Люба!" - изумленно вскричал Коля.
     "Коля!" - только и вымолвила она.

        Я ВАС ЛОВИЛ ТАК ИСКРЕННО, ТАК НЕЖНО

     В  один прекрасный, как говорится, хотя  и  осенний день  кавалер  Коля
сидел на подоконнике у знакомого Дрынча, покуривал "Беломор", потягивал пиво
из  горлышка,  любовался  живописным  морским  видом   (который,  вследствие
авторской лени, читателю предлагается представить  самостоятельно), а тут же
сидели, пили сам Дрынч Сморчевский и крепкий мужик Щупко.
     За окном, меж тем, стоял полдень, под окном плескалося море и, в общем,
была  жара. Да,  да, в разгар осени  вдруг -  жара. Вдруг - пляж, хотя бы  и
полупустой.  Редкие любители солнечных ванн на лежаках. Солнечный круг, небо
вокруг... Экая  буколическая  картинка,  не  правда  ли?  Сезон любви в краю
клинических реалий, где справа комы, а слева - наоборот, а может быть, слева
гомы,  а справа -  наоборот, и ничего в волнах не видно,  все перепуталось и
сладко повторять: "Кого стрелять?"
     Простите, а кто такой Коля?
     Ну, как бы вам  объяснить... Коля есть Коля, святая душа, ангел, падший
не  согреша... Когда мы  с  ним  познакомились,  он  сообщил мне, что "Коля"
произошел от фамилии Коль, а Коль... "От кого же произошел Коль?"  - спросил
я.  "От  барона  Унгерна",  -  отвечал  Коля.  Внешность  у  него  и  впрямь
белогвардейского  офицера,  но  любимой   песней  его  оказалась  (угадайте)
"Гренада".  "Я  хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам
отдать..." - пел Коля, капая слезы  в стакан, и  засыпал, сидя  на табурете,
мощно вздымалась грудь,  усталая рука исполина спускалась на  пол, и по ней,
подобно испанскому всаднику, медленно шел таракан...
     Простите, а кто такие его друзья?
     Сказать по правде, не очень-то походили они один на  другого, в  чем  и
нету,  конечно, большой беды, пусть цветут  тысячи цветов на поле культурной
революции, как  говорил  Мао Цзэ-дун...  Но  вот  взять,  например,  Дрынча,
который  не пьет  разливного  пива  (не  путать  с  Разливом  нашего  общего
дедушки), и - мужика Щупко, который, напротив того, и пьет, и ест  за троих,
а  хотя бы  и  гадость, в большом хозяйстве все пригодится, - абсолютно ведь
разные люди, верно? Или  вот, скажем, сам Коля - Коля хотя и поголосистее, и
погитаристее остальных,  но  всегда  почему-то  в  последнее время молчит  и
молчит, вот и теперь молчал.
     "Что же ты все молчишь, Коля?" - спросил Дрынч.
     Ничего не ответил Коля, только вздохнул тяжко.
     "А вон идут по берегу две приятные женщины", - поведал Федор Щупко.
     "Откуда такие барышни?  -  ахнул  Дрынч, посмотрев в окно. - А вот даже
знакомое что-то ползет... А, то моя жена".
     Супруга  Сморчевского,  Лада  (глазищи стрекозящие, кукольное личико...
этакая  мультипликационная  девочка),  хотя и  сотрудничала  в  христианском
обществе трезвости,  но была человек  свой, и культуртрегерская деятельность
ее  дома  ограничивалась  лишь  тем,  что  в  преддверии каждой  пьянки  она
спрашивала  мужа,  долго  ли  он  собирается  пить,  на  что  Дрынч  отвечал
неизменным: "До самой смерти, Марковна! До самой смерти!"
     Вот и ныне, едва лишь учуяв пивной дух, она наморщила нос и протянула:
     "Бедные мои, бедные... И долго вы пить собираетесь?"
     "До  самой  смерти!" -  закричал Дрынч и  отправился  в  маркет, а Лада
представила народу  свою  подругу  детства,  приезжую в отпуск, Любу  Лапину
("Лапочку" - как  называла ее Ладушка), хрупкую шатенку с очень нежным лицом
и светлыми, прозрачными глазами.
     "У вас  прекрасный  цвет  лица, - заметил  Щупко, задерживая ее  руку в
своей ладони. - Здесь вы его испортите".
     "Ну, не хранить же мне его в холодильнике", - весело  отвечала  Люба, и
Федор Щупко расхохотался - Лапочка тоже была явно свой человек.
     И вот уже  на  столе хорошела  бутылка "Пшеничной",  подоспела  горячая
закусь.  И  вот  уже  налито,  и  не по  одному разу.  Щупко,  как  обычно в
присутствии  дам,  раздухарился  и стал  занимать собою  все больше и больше
пространства,  и  вообще производил в единицу времени невероятное количество
физиологических отправлений, хотя базарил на сей раз он мало, а был склонен,
скорее,  к  нонвербальным  контактам,  да  и  мыслил,  похоже,  одними  лишь
междометиями.  Говорили: о джазе Чекасина и  певце Филе Минтоне, итальянском
футболе и американском кино, о  ценах на мясо, на  водку, о том, каков может
быть процент  спирта  в  духах  "L'Ambre",  стоявших  у  зеркала...  Врубили
проигрыватель,  потрюндели за Майка,  включили  ТВ  - по всем каналам подряд
канали:  хороший  диктор Кириллов,  хороший  политик Мэргэрэт Татчер, плохой
человек Горбачев,  президент  Пальцин,  какая-то  то  ли  реклама  с кусками
женск