Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Детективы. Боевики. Триллеры
   Детектив
      Семенов Алексей. Детективы -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  -
истома. Из записной книжки Мамая У озера, голубого, точно выкроено оно из неба, слышал я пенье птицы. И я подумал: какая разница, жива она или мертва, ведь голос ее жив потому, что жив я. И только когда голос умер, я понял, что птица была живой. В озере, голубом, точно выкроено оно из неба, вижу я руку, что тянется ко мне. Но я не могу пожать эту руку, ибо это не твоя рука, а моя. А всякая тварь служит две службы: одну злу, другую -- добру. И если бы каждый добрый человек убил хотя бы по одному злодею, то на Земле не осталось бы ни одного доброго человека. Разве можно обижаться на слова, или на отсутствие их? ЕВАНГЕЛИНА
(Рассказ Ланы) А с девочкой по имени Евангелина случилось то, что и в эту последнюю ночь ей опять, в который уже раз, приснилась мама. Мама взяла ее за руку и повела за собой, и Евочка слышала свои, Евочкины, гулкие, как бы шелестевшие в ней, движения, а после она смотрела на маму и трогала ее лицо, и садилась к ней на колени, и чувствовала себя перед тем большим, что может взять ее на руки и взять с собой. А потом они пришли на маленькую, с теплой водой, речку, и воздух вокруг был розовый, душный, и Евочка села, положив на ладони свое круглое, горячее от духоты лицо, а было светло, хотя стояла ночь, и на воде прыгало ее отражение, и она сидела на берегу, точно в теплом сне... Всегда, когда раньше жила у бабушки, Евочка просыпалась и глядела на белую кирпичную печь, и белую, спускавшуюся вниз лесенкой, трубу воображала лицом чьим-то, с носом и подбородком, так же, как облака она иногда видела похожие на человеческие головы -- с папахами, с усами, скривившиеся серьезно и как бы думая, -- и, спрятавшись в уютное тепло под одеялом, она тихонечко прицеливалась пальцем в это лицо и, чувствуя себя мальчишкой с пистолетом, а лицо это было -- всадник, шептала: "К-х!"... Но теперь, едва лишь открыв глаза, она увидела, что приехала мама Мара, какая-то рыхлая и не толстая такая, как прежде, а словно из нее приспустили воздуху, и, как вчерашний шарик воздушный, она вдруг скисла, обморщилась, и в могучем теле ее появилось что-то неуверенное, точно она все пугалась наткнуться на гвоздь и зашипеть. Папа Юра ходил в трусах и в майке и прижимал к груди закутанного в пеленки ребенка, и глядел жалобно, и твердил: "Есть хочет!" И полные ноги папины подрагивали, а пальцы на ногах его пошевеливались, как будто тоже хотели бы пойти куда-нибудь и что-нибудь съесть. Папа взглянул на Евочку и проговорил: "Что ж ты так... и не улыбнешься..." А Евочка подумала, что почему, она и смеяться умеет, и папа видел это вчера, а все ж ей было неудобно, что он тут, а она умылась и стоит с мокрым лицом, и когда Юра вышел, она вытерлась и пошла есть кашу, и ела, и было вкусно, и она думала, что мама Мара добрая и поэтому ей вкусно. К вечеру накрывали на стол. Все суетились, и только Женечка путался в коридоре с велосипедом. Кресла и стулья собрали в гостиной, и папа Юра пронес еще ножками вперед из кабинета тяжелый полированный стол, как казалось, даже сопевший от собственной тяжести. Затем появились гости, и все они где-то рядом смеялись и говорили, а Евочка сидела в ванной, и ей отчего-то казалось стыдным, что вот-вот сюда кто-то станет стучаться, а она тут сидит. В гостиной, меж тем, было уж тесно. Мара сперва рассказывала, как, когда они были студентами, Юрин сосед по комнате изображал, как приходит к нему Мара: сперва выпячивал грудь, на глазах грузнел, надувал щеки и глухо взывал: "Юра!", а затем весь размягчался, расцветал женственной улыбкой и Юриным голосом ворковал: "Ма-а-ра...", -- после чего Юра вышел к гостям в черном фраке и раскланивался, и заглядывал всем в лицо внимательно и лукаво, и грозил пальцем, и капризным голосом говорил: "Я -- Гойя!" И все улыбались, и было хорошо, а потом, когда в веселье уже наступила та особая притупленная легкость, а елка мигала и лепила по комнате разноцветные пятна, а стол выглядывал уже как-то сконфуженно, точно штангист в незнакомой компании, на которого вдруг, позабывшись, стали все облокачиваться и измазали салатом, а голоса уже продирались сквозь возбужденный гам... Юра танцевал как мушкетер, внезапно вытягивая к кому-нибудь изящную ладонь и глядя исподлобья и поджав губы, а теперь вот сел и хохотал, когда Мара, поправляя указательным пальцем очки на толстом носу, рассказывала, как некогда пьяненький Юра в общежитии все ходил, набрав воды в воздушный шарик, и прижимал пузырь к груди, и лукаво хотел в кого-нибудь брызнуть... В умывальной он пустил струйку в огромного, туповатого студента Шапкина, и Мара видела, как со счастливым смехом метнулся Юра в коридор, а вслед ему на мгновение высунулась из двери Шапкинская нога... Вечеринка была уже в разгаре, когда пришли новые гости. "А как у нас квартира, спокойная? -- спрашивал один из них, с курносой и простецкой, словно натянутой за виски рожицей. -- Там не будут соседи рваться с танками?" "Игорек, -- представил его Юра. -- А этот мрачный тип -- это Филиппов". "Фил", -- сказал Филиппов. Гостей повели к ребенку. Девочка спала вся в пеленках, и только выглядывало наружу красное, будто из бани, лицо. "Елена Плестлясная", -- нежно сказала мать. Гости пели. Лезвие медиатора ревело на гитарных струнах, а Фил с напряжением говорил, и голос его то набирал высоту, содрогаясь от силы, то ехидно корчился в уголках губ, а Игорек вторил и качал головой, и с блаженным плачем прикрывал глаза... Минула еще одна бессонная ночь, Дым ест глаза и кофе кипит в кофеварке... Сегодня я понял, что вся моя прошлая жизнь Была вовсе не жизнь, а -- жизнь в зоопарке. И решетки кварталов, смотри -- кругом клетки квартир, Серо-красный служитель так грозно глядит из-под арки... А я не в обиде -- ведь он не знает, что мы, он не знает, Что все мы живем в зоопарке. И кто-то пьет водку, а кто-то курит траву, А кое-кто даже коллекционирует марки, Пытаясь уйти от себя и пытаясь забыть Тот факт, что они живут в зоопарке. Мне кажется, что я скоро возьму и сойду с ума. Солнце печет и становится очень жарко... Но кто бы ты ни был, я прошу тебя: постой, не уходи! Давай убежим из этого зоопарка...* Фил вступил в соло. Медлительный, тяжкий вой с дрожью пронесся над комнатой, ринулся в хриплый, пузырящийся водопад звуков, и вдруг заклубились басы и вырвался из вихря отчаянный белый стон, и умер в протяжном прыжке над мертвою тишиной, на последней мерцающей, ледяной ноте... Потом завели проигрыватель. Фил наливал всем из бутылки, а Юра держался понимающе и говорил: "В чем смысл прихода Бодхисаттвы с юга?" Было тепло. Мара глядела как кожаное кресло. "Евочка, ты не играешь с Женей? Тебе что-то нужно? -- погладила она затем Евочку по голове и внимательно улыбалась. "Это старшая ваша, да? Что же я раньше ее никогда не видела?" -- спросила какая-то женщина. Мама Мара стала ей что-то отвечать, а Евочка думала, уйти или нет, и, немножечко посмотрев на стол, отошла из комнаты. Женечка давно уже разнес на части грузовик, а теперь, оторвав от куклы ногу, куда-то ушел и прискакал обратно, и ожидающе сказал, протянув ногу куклы: "Полижи, а? -- туфлю, а?" Евочка лизнула пятно какой-то жидкости. Женечка с брезгливым удивлением заулыбался и хрипло, громко завопил: "Фу! Тараканин живот съела! Я таракана убил им! Фу!" Евочка пошла в прихожую. В зеркале, большом, в три стекла, дрожали три мутные фигурки в белых платьицах. В прихожей из батареи капала вода и натекла лужица. Ботики подмокли и оставался мокрый след. Евочка аккуратно вытерла ботики чьим-то шарфиком, валявшимся на полу, подумала, сунула шарфик за пазуху и тихо вышла. На улице шел снег. Темные громады домов тяжело глядели на мостовую, освещенную редкими фонарями, от которых хотелось спрятаться. Со всех сторон дышало небо. Сперва Евочка пугалась того, как хрустит снег, и пошла было тихо-тихо, и вдруг застыла и слушала. А потом она видела свое лицо в окне автобуса, и лицо ее летело сквозь огни и казалось тонким, как фольга. Еще потом ей было холодно, где-то вдалеке лаяли собаки, а она стояла возле маленького деревянного домика с завалинкой, и над крыльцом горела лампа, а затем в каком-то углу был человек -- он стоял весь черный, и Евочка тихо и с напряжением прошла. А потом она уснула и думала, что сидит в постели своей, аккуратно положив руки на одеяло, и приходит мама, и улыбается, и смотрит на нее вдруг пристально, щурясь, тяжелым взглядом, а после смеется и шутит, и внезапно быстро и больно кусает ее за палец, а Евочке страшно, и душно в горле, но ей хочется, что это не по правде, и она, сдерживаясь, чтоб не заплакать, шепчет: "Мама, ты маленький тигренок, да?" А еще потом она была в детсаду и сквозь туман слез видела худенькое, белое лицо какого-то мальчика, и стояла посреди комнаты железная печка, и мальчишка этот схватил в зубы алый уголек и шумно вдыхал и выдыхал воздух, отчего уголь белел и переливался волнами жаркого огня, и пугал Евочку, а затем какая-то девочка с большими черными глазами и все они сидели рядком на стульях, и девочка страшным шепотом рассказывала, что у них дома жили за ширмой две тетеньки, и они, эти тетеньки, приводили к себе людей и отрезали им головы, и прятали в погреб, а папа ее пошел к ним и топором убил их... Впечатление чего-то странного, что было связано с ее сновидениями, охватило Евочку с первых же секунд пробуждения. А сны-то ее были: гладили ее лицо, от уголков глаз и к вискам, чьи-то жесткие, с шершавинкой, царапавшей кожу, пальцы... Большие очки с мерцавшими в стеклах длинными белыми окнами... И неслись приглушенно, точно из соседней комнаты, в сон ее навязчивым рефреном слова, торжественно декламировавшиеся дребезжащим старушечьим голосом: "Кохда сама сутьба пряшла за нами, как сумашеший з бритвой на руке..." И было еще... Да, самым тяжелым и мучительным ощущением ее сна было чувство, будто она упала на землю с какой-то страшной высоты и лежит теперь, вздрагивая всеми разбитыми руками и ногами, а летит под нею в головокружительной глубине небо, серое в яблоках, и последнее, что она помнила, -- как скрутил ее приступ одуряющей тошноты, и уперлась она затем пятками в землю, и ушли ее ноги далеко-далеко, словно она выросла вдруг на всю земную твердь... Ева открыла глаза. В высоких окнах с открытыми форточками, в белых тюлевых занавесках дрожал желтый солнечный воздух. И тут же раздался голос: Я пришел в твой мир облаков по колени... Она повернулась, чтобы взглянуть на говорившего. За столом, у окна, с папироской в руке сидел клоун. Самый настоящий -- с красным носом, рыжей копной волос, облаченный в голубой, с блестками, халат. Клоун подмигнул ей, приложил к губам папироску, выпустил длинную струю дыма, отчего солнечный воздух у окна задрожал и окутал клоуна золотым облаком, и сказал старушечьим голосом: ...Где лежат от звезд цветные тени. Солнце лежало на всем, как масло. Стекало со стен и брызгалось на деревья желтым, сладким кремом. Евочка никогда не думала, что пыль может быть такой красивой, и мальчик на велосипеде, тащивший за собой пыльное облако, окрашенное солнцем в огненный шлейф, показался ей вылетевшим с той стороны планеты. Они шли по аллее сада. По обеим сторонам били фонтаны, на деревьях пели птицы. Маленький Винни-Пух, угрюмо сгорбившийся на скамейке, увидев их, встрепенулся, подбежал к Евочке и протянул ей мягкий, румяный персик. "Возьми", -- сказал клоун. С большого дерева внезапно спрыгнула резиновая обезьяна и с важным видом подала Евочке грушу. Вскоре уже со всех сторон бежали к ней игрушечные зверьки и несли ей то виноградные гроздья, то сливы, то абрикосы... "Ой, хватит..." -- растерянно пролепетала Ева. И тотчас все звери исчезли. "Смотрите! -- закричала Евочка в восторге. -- Смотрите -- папа!" И верно -- мелькнул меж деревьями папа Юра. Мама Мара вышла из-за дерева и сурово проговорила: "Это еще что за фокусы! Отдайте ее немедленно!" "А вам не кажется, -- возразил ей клоун, -- что ваша дочь может быть счастлива только так вот, а?" "Моя дочь и так была счастлива! -- закричала мама Мара. -- Что вы можете знать о том, что такое счастье?!" "Счастье, -- вежливо ответил клоун, -- это когда то прекрасное, что есть в человеке, находится в гармонии с окружающим". Мама Мара беззвучно открыла рот и растаяла в воздухе. Исчез и клоун, а Евочке уже виделся дождь в белой, с облупившейся эмалью, бабушкиной бочке, где билась чеканная рябь капель, и монотонный бред воды, крошившейся о листву, о камни на дорожке сада, все больше и больше погружал ее в странное, такое наполненное оцепенение, когда казалось, что стоит протянуть руку -- и рука твоя повиснет, бесплотная, как облако... И кончился дождь, а Евочка все глядела и глядела в бочку, где под ладонями ее уже плясало солнце и толпилось в глубине бородатое воинство туч. Евочка колотила по воде рукою, и брызги слепили небо... А потом она шла по заснеженному полю, и снег этот шел из такой густой, ватной тишины, что не было уже земли под ногами, а только она подымалась и летела в бесконечный снежный воздух, и закрывала глаза, и захлебывалась в обессиливающей, головокружительной дурноте, и садилась на снег, размазывая по лицу холодные капли и улыбаясь своему счастью... ОМ НАМО "Пива купил?" "Ну". -- Вощик дуется чего-то, а в общем рад корешку, хотя и косится все недоверчиво -- давно не видались. Комната Мамая в коммуналке. Тахта, холодильник. Стол конторский шаткий, а на столе под стеклом -- фотографии, вырезки всякие: Политбюро ЦК КПСС; патриарх Московский и всея Руси Пимен; этикетка водки "SMIRNOFF"; реклама японской зубной фирмы (снимки цветные зубов гнилых и, в сравнение с ними, запломбированных); фотография шимпанзе; Солженицын; Мохаммед Али; А Г-620 ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КРЕДИТНЫЙ БИЛЕТЪ ТЫСЯЧА РУБЛЕЙ Кассир Ев.Гейльманъ 1918 гъ; фото Хрущева с Эйзенхауэром; грудастые туземки с подписью внизу: ЖЕНЩИНЫ ОГНЕННОЙ ЗЕМЛИ Изъ каравана Гагенбека; рисунки театральных масок Young Clown, Crafty Statesmen, Stern Judge, Selfish King; фото самого Мамая на коленях у голой языческой богини; Роберт Фрипп с Биллом Брафордом; глиняный человечек с невероятно большим пенисом, ну и всякое еще. На стене -- рисунки Мамая, постера: Мик Джаггер, Дэвид Боуи, Джон Леннон. Мамай, Вощик, Хачик -- сидят, пьют. Долго пьют. Базары, базары... Волны дыма сигаретного -- висят, пошевеливаются иногда, точно во сне. Хачик (еле лыка вяжет): "Гля, -- Вощику он говорит, -- гля, шо дядя Хачик можэт..." Пытается сделать на столе "крокодил". Стол с грохотом разваливается на составные. Стекло лопается пополам. По полу прыгают пустые бутылки. Волны дыма испуганно мечутся по комнате. Хачик храпит среди обломков, сунув голову в ящик со всякой дрянью. "Ты помнишь, Вовчонка, -- говорит Мамай, -- помнишь, у Чжуан-цзы есть такое... Приснилось ему однажды, что превратился он в бабочку и летает над полем. А потом он проснулся и не знает, то ли ему снилось, что он бабочка, то ли, наоборот, бабочка он, и только снится ему вся эта жизнь человеческая... Знаешь, когда умерла Лана, я тоже решил умереть. И вот однажды я выпил люминалу и умер... И как ты думаешь, кого я встретил на том свете? Я увидел там двух клоунов -- рыжего и белого... Представляешь, два клоуна -- рыжий и белый -- сидят и играют в человечки, играют, играют, играют... А ведь мы с ней, ты не поверишь, Вовчонка, -- ни разу! Не поверишь, ни разу не были мы близки... Мне теперь только кажется это все время, и все в каких-то снах: камни, песок, вода..." Мамай подобрал с полу пустую бутылку из-под "Столичной", прижал ее к груди и с прежнею своей мечтательной, блаженною улыбкой зашептал: "Вовчонка, помнишь мантру такую в Арике: ом намо нарайа найа, ом намо нарайа найа, ом намо нарайа найа..." В этот момент позвонили в дверь. Всплеск неких суматошных объяснений, урчанье голосов, малый визгливый хохоток с блеющими комическими модуляциями -- все это вспыхнуло в коридоре и мгновенно завершилось внушительным хлопом наружной двери. Мамай вздрогнул. Да и Вощика, кажется, посетило то же самое странное предчувствие, он с озадаченным видом отставил кружку, почесал небритую щеку, одернул свитер и собрал на лице невнятное подобие улыбки. Почти вслед за тем послышались звуки неторопливых, степенных ног, спокойное течение попутных переговоров, после чего шаги замерли у порога их комнаты и бас несомненно бабы Таиной принадлежности произнес: "С-сюда..." Дверь отворилась с извиняющимися поочередными паузами, и в проеме возникло небольшое белое облако. "Мне сказали... Впрочем, простите великодушно..." -- с мягкими, уютными придыханиями пророкотало облако, ступая шаг и обращаясь в пухлого мужчину в ослепительно белом морском кителе. Из-за его спины, сияя лицом и держа в руках, словно двуручный кубок торжества, дымящийся электросамовар, заглядывала баба Тая. "Дело в том, что... видите ли... -- продолжал рокотать мужчина, ища глазами, где бы присесть. -- А впрочем, сначала представлюсь". Он потер руки, как конферансье, кашлянул, прочищая и без того прекрасно налаженный голос, и сообщил: "Кия-Шалтырь, Гаврила Петрович. Да, да, именно так: Гаврила Петрович Кия-Шалтырь", -- задумчиво повторил он. С той же задумчивостью мужчина присел на краешек тахты, но тут же поднялся и сделал два нерешительных шага, глядя себе под ноги и жуя нижнюю губу. Мамай и Вощик изумленно наблюдали за ним. Кия-Шалтырь набрал в грудь воздуху, как бы готовясь нырнуть в воду, помедлил... тут же, однако, сломался в беззвучном смехе, опустился на корточки и проворными коротенькими пальцами зацепил за горлышко пивную бутылку. "Позвольте, товарищи сограждане", -- умоляюще сказал он, глядя снизу вверх. "Говорит, что капитан, -- объяснила баба Тая, шумно вздохнув и попятившись задом в клубах горячего пара. -- Капитан флота, -- сипло пробурчала она уже из-за двери. -- Флота, автопилота..." По улице с грохотом и звоном проехал трамвай. Ветер с сомнением покачал раскрытые створки окна, будто пробуя их на крепость. "Простите, друзья... -- Капитан прошелся по комнате, рассеянно гладя свой лоб. Солнце плавало в его кружке, как золотая рыбка. -- Простите, друзья, за вопрос..." Он артистически замер и нацелил палец на Вощика. "Вам сколько лет?" "Двадцать пять", -- пробормотал Вощик. Капитан перевел указующий перст на Мамая. "Что касается меня, -- усмехнулся Мамай, -- то я, можно сказать, утратил свежесть тридцать три года назад. А в чем дело?" Кия-Шалтырь с сожалением покивал головой. "Я старше вас, -- сообщил он. -- Принципиально, я бы сказал, старше". "Послушай, приятель, -- сказал Вощик, и в голосе его уже слышалось решительное раздражение, -- что тебе от нас нужно?" Кия-Шалтырь оторопел. "Ах!" -- воскликнул он, сокрушенно взмахнув рукам

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору