еню храбрость в интеллигенте, это редчайшее качество. Поэтому я предлагаю
вам должность начальника моей политической разведки.
   - Заманчиво.
   - Согласны?
   - А почему бы нет?
   - Сейчас я вызову стенографиста, и вы продиктуете ему все про ваших
прежних руководителей и расскажете про вашу работу здесь. Да?
   Сомов отрицательно покачал головой, откинулся на спинку кресла, закрыл
глаза:
   - Скорее кончайте, барон. Я здесь был один, так что надеяться мне не на
что.
   Кончайте по-джентльменски, без зверства.
   - Я вас пальцем не трону. Но с природой я не в силах состязаться.
Подойдите к окну, пожалуйста.
   Сомов и Унгерн подошли к окну, Унгерн взял бинокль, приладил его,
приложил к глазам Сомова.
   - Нет, нет, правее смотрите. Это крыша тюрьмы.
   И Сомов увидел окровавленные лица людей, потрескавшиеся губы,
вывалившиеся языки, волдыри на голых телах.
   - Сорок три градуса показывает термометр, а на солнцепеке будет
пятьдесят пять.
   Континентальный климат. А? Что делать, дружище? Будете диктовать здесь,
или придется подумать под солнцем. А?
   Едет по дороге все выше и выше в горы Мунго. Останавливается,
оглядывается на город, поднимает к глазам бинокль, смотрит ургинские
улицы, задерживается на штабе, видит большой "линкольн" возле подъезда,
потом переводит бинокль дальше и охает: прямо перед ним окровавленное лицо
Сомова на крыше тюрьмы.
   Мунго, надвинув на глаза лисью шапку, подъехал к "линкольну", подошел к
шоферу и сказал:
   - Друг, у меня две девочки есть... Съездим... Тут рядом...
   - Давай, давай отматывай отсюда, - лениво ответил шофер, разморенный
жарой.
   - Одна блондинка, другая черненькая, - продолжает Мунго, осторожно
присаживаясь рядом с шофером. Тот свирепо глянул на Мунго и осекся: в
ребра ему уперся маузер.
   - Пристрелю, - сказал Мунго шепотом. - Буддой клянусь! Езжай.
   Шофер включил мотор, тронул машину. Мунго свистнул коню, тот побежал
следом.
   Несется "линкольн" к тюрьме, навстречу машине выскакивают стражники, на
всем ходу "линкольн" врезается в толпу стражников. Мунго палит в
остальных, которые в ужасе разбегаются, машина тормозит возле стены, Мунго
кричит:
   - Прыгай, Сомов, прыгай вниз!
   А Сомов лежит, обгоревший, и медленно ползет к краю крыши - еле-еле
двигается, а уж стреляют где-то, визжат казаки, слышно конское ржанье.
   - Ну! - кричит Мунго. - Скорей, Сомов!
   Он успел заметить, как шофер тянется к ручке, чтобы выпрыгнуть из
машины. Мунго ударяет шофера рукоятью маузера, кричит:
   - Пристрелю! Сидеть!
   Подполз к краю крыши Сомов, и здесь силы оставили его, Мунго подтянулся
к нему, ухватил его за шею, Сомов громко застонал. Мунго сбросил его в
машину, крикнул:
   - Гони!
   И начинается нечеловеческая погоня казаков за машиной. Мунго
отстреливается.
   Сомов почти без сознания лежит на заднем сиденье. И вдруг машина
начинает выделывать восьмерки - вот-вот перевернется. Мунго оборачивается
к шоферу, а тот лежит на руле с простреленной головой.
   - Сомов! - Кричит Мунго. - Сомов! Его убили, Сомов!
   Машину разворачивает и несет обратно на преследователей.
   - Сомов! Сомов!
   - Помоги мне, - хрипит Сомов.
   И Мунго перетаскивает его на переднее сиденье. Сомов берется за руль
распухшими, обожженными пальцами, плачет от боли, матерится, шепчет что-то
окровавленными губами, а Мунго стоит рядом с ним, широко расставив ноги, и
выборочно стреляет в преследователей.
   Отстает постепенно погоня. Несется вперед машина. Кипит вода в
радиаторе.
   Юрта старика, у которого осталась Иртынцыцык. Хлещет яростный дождь.
Грохочет гром. Зеленые молнии высвечивают низкое небо, затянутое
причудливыми белыми тучами.
   Мунго вносит в юрту Сомова, кладет его на кошму, говорит:
   - Старик, молись за него. Иртынцыцык, вари травы дамбасу. Он обожжен до
костей.
   - Мунго, - тихо говорит Сомов, - возвращайся поближе к Урге. Будь тенью
Унгерна.
   Ходи по ночам следом за ним, не отставай от их, армии, все время иди
следом верстах в трех - пяти, чтоб тебя могли найти мои люди, если
понадобишься. Ты отвечаешь за Унгерна, он нужен нам... Иртынцыцык, ну-ка
покажись мне, - вдруг мягко улыбнулся Сомов.
   Девушка смущенно закрылась рукавом. Сомов закрыл глаза, вздохнул и
прошептал:
   - Пусть старик помолится, чтобы завтра утром я смог встать...
   Мунго отвел Иртынцыцык к котлу, в котором кипели травы, и,
прислушиваясь к медленному песнопению старика, стоявшего перед трехглазым
Буддой, говорил невесте:
   - Иртынцыцык, старик даст коней, Иртынцыцык, ты должна завтра отвезти
Сомова к Хатан Батору Максаржаву, он возле Кабдо. Ты знаешь дорогу туда.
Мимо синей реки.
   Там вы смените коней в юрте у Дугаржава. Потом пойдешь дальше, через
Рысью падь, и там сменишь коней, в юрте Ценде. Потом вы пройдете еще
полночи и смените коней у охотника Цевена. Ты запомнила, Иртынцыцык?
   - Я запомнила, Мунго.
   А Мунго вышел из юрты, исчез в кромешной темноте...
   Хлещет дождь, заливает лагерь северных войск. Запали щеки у Сомова,
заострился нос, на лбу шрамы от ожогов. Он обнимает Иртынцыцык, говорит ей:
   - Девочка, спасибо тебе. Возвращайся к Мунго, скажи ему: за ним Унгерн.
Он поймет.
   Маленькая комнатка часовщика в Кяхте. Натяжно звонит звонок. Часовщик
отпирает дверь, и в комнату вваливается Сомов. Он секунду стоит на пороге,
а потом как подкошенный падает.
   - Завтра, - прошептал он, - утром. Достал листок бумаги, положил рядом
с собой в лужу, которая стекает с его одежды.
   - А теперь - спать.



Ю.Семенов.


                      Эта прекрасная Арктика

   Очерк (по изданию Ю.Семенов. Собрание сочинений, т.17. М.: ЭГСИ. 1997.)


   Александр Данилович, он же "РП", Горбачев, "Дед", Данилыч, он же
"фанфан-ля-тюлип", прозванный так за умение в пятьдесят с лишним лет быть
юным, подвижным и неутомимым - и в работе и в шутках,- руководитель
полетов, РП на дрейфующей станции "Северный полюс-15". Он высок, красив и
седоус. Его хорошо знают в Арктике и летчики и ученые. Утром в его черной
палатке жужжит электробритва и пахнет одеколоном, а рядом - аэродром,
который прошит двумя дышащими трещинами, и положение, говоря откровенно,
довольно напряженное, и впереди новолуние, а это обязательно новые
торошения льдов. Но порядок есть порядок, и он должен неукоснительно
соблюдаться. Посему Данилыч подтянут и покоряюще элегантен.
   Однажды, когда за стенами промерзшей палатки бесновалась пурга,
осторожно поскрипывали многотонные махины льда и все аэродромы на Большой
земле были закрыты, он сказал:
   - Вот приеду летом в Феодосию, лягу на теплые камушки возле моря,
позагораю, а день эдак на пятый думаю: "Сейчас бы хоть на полчасика на
полюс..."
   Это правда: Арктика, кто хоть раз побывал в ней, становится своего рода
болезнью, Высокой Болезнью.
   ...Когда основные работы по эвакуации дрейфующей станции "Северный
полюс-13"
   были закончены, рядом с тамошним РП И.Кивой остались начальник станции
Сидоров, радист Минин, инженер Зуев, врач Бергман - дожидаться прилета
научного руководства, чтобы сдать ему остаток северополюсовой льдины по
всем правилам.
   Один из последних рейсов сюда делал летчик Шеварнов, а в кресле второго
пилота сидел командир эскадрильи Журавлев. Рождения Евгений Журавлев -
1937 года, того самого года, когда теперешний начальник полярной авиации
Герой Советского Союза М.И.Шевелев вывозил на льдину папанинцев.
   Шеварнов вел машину на СП-13 впервые. Журавлев спокойно сидел в кресле
второго пилота, к штурвалу не прикасался и только иногда чуть приподнимал
правую руку:
   приподнимет - меньше газа, или качал головой влево - круче закладывать
вираж при развороте. А когда самолет с зимовщиками приземлился на одном из
маленьких ледяных островков и Шеварнов, сняв наушники, спросил: "Какие
будут замечания, командир?", он, тоже снимая наушники, ответил: "Никаких,
по-моему, полный порядок". И сразу вспомнилось: эта профессиональная
интеллигентность в Журавлеве от его учителя, от Героя Советского Союза
Константина Фомича Михаленко. А какие-то черточки, так подкупающие в
Михаленко, я видел у полярного аса Ильи Павловича Мазурука - после войны
Михаленко летал с Мазуруком, а Мазурук, в свою очередь, работал с
О.Ю.Шмидтом.
   В этой преемственности традиций, в этой эстафете Арктики - первый
"вирус"
   Высокой Болезни...
   О Михаленко хочется рассказать побольше. Круг его интересов радует
завидным многообразием. Он пишет сценарии, снимает и монтирует фильмы о
ледовой разведке для Центрального телевидения. Свои рассказы о фронте,
любви, зимовке в Антарктиде сам иллюстрирует. В полет на Северный полюс он
отправляется с авоськой, в которой лежат альбом, краски, растворимый кофе
и книги - путь над океаном долгий, можно успеть прочитать новинки.
   Во время отдыха между полетами Михаленко расхаживает в своем синем
спортивном костюме по гостинице, приглядываясь к "типажам", и ласково
упрашивает товарищей попозировать. А после он уходит с мольбертом на лед.
Арктика есть Арктика: она прекрасна и весной, когда лед светится изнутри
сине-голубым, яростно и холодно, а желто-красный диск махонького солнца
упирается оранжевым столбом в черные разводья дымной воды; и зимой, когда
в синем небе развешаны красно-фиолетовые сполохи северного сияния...
   На Диксоне я сразу же попал в атмосферу внешне ничем не проявлявшейся,
но тем не менее явственно ощутимой тревоги: положение СП-13 ухудшилось,
льдину зимовщиков оторвало от взлетно-посадочной полосы, жизнь людей в
опасности. А погоды нет ни на полюсе, ни на Большой земле - всюду пурга,
пришедшая с циклоном из Гренландии. С пургой может прийти и торошение. Что
такое торошение? Представьте себе канонаду из сотни артстволов, помножьте
это на льдины, которые, наползая друг на друга, вырастают до
десяти-двенадцати метров и сносят все на своем пути, образуя стометровые
реки,- вот это и есть торошение. Льдины ломают аэродром, самолету некуда
сесть, и люди остаются отрезанными от земли, недоступные в это время ни
ледоколу, ни вертолету.
   И сейчас в летной гостинице все волнуются, тревожатся за товарищей.
Правда, эта тревога носит абсолютно непоказной характер. Так же
сосредоточенно сражаются в шахматы пилоты и "наука", так же сидит за
мольбертом Михаленко, но бортмеханик Борис Ефимов и пилот Ментор Агабеков
большую часть свободного времени проводят в порту, ожидая новостей и
погоды. Они понимают, что, находясь здесь, можно выгадать лишние полчаса,
а это так много - полчаса, особенно весной, во время торошения, тут вопрос
могут решить минуты, не то что часы. Михаленко, изредка отрываясь от
мольберта, даже пробует шутить.
   Но стоило только позвонить штурману Алексею Сорокину: "Есть погода",
как обычно неторопливый Михаленко в мгновение ока собрался и, подхватив
свою авоську с альбомом и красками, не дожидаясь автобуса, быстро пошел,
чуть не побежал, к аэродрому.
   На подходе к искореженной СП-13 Михаленко сделал лишний круг и передал
по радио ледовую обстановку, а она была неважной: разводья величиной с
километр, прямо-таки черные озера среди глыбин голубого льда, трещины,
торосы высотой в семь-восемь метров... Все это он успел передать по радио
перед посадкой - какая-никакая, а все помощь товарищам.
   Машину посадили артистически. Забрали вторую партию зимовщиков, которых
не успел взять улетевший часом раньше летчик Васильев. Оставшиеся до
самого последнего рейса прощались с улетающими, с поваром (вес 120
килограммов, штангист, отличный товарищ, шутливое прозвище Заморыш) и
давали веселые поручения уже снятому со льда приятелю (по прозвищу Глыба -
вес 40 килограммов). И было в этом прощании возле расколотой льдины
столько непоказной уверенности в благополучном окончании всей эвакуации,
что оставалось только диву даваться. Это ведь Северный полюс, это даже не
Антарктида - какой-никакой, а все же материк,- здесь под ногами четыре
километра воды и полтора метра льда.
   Самолет Михаленко улетел, и на льду СП-13, возле чудом уцелевшего еще
ледяного аэродрома, остались последние зимовщики. Они проводили глазами
самолет, дождались, пока он растворился в необыкновенно высоком, дымном,
по цвету жарком небе, и, попрощавшись с РП, двинулись на свой "обломок".
   Как же проводили последние часы на изломанной льдине оставшиеся
зимовщики?
   Последние часы ничем или почти ничем не отличались от всех тех, что
здесь были проведены за год. Часть товарищей упаковывала научную
аппаратуру и оттаскивала ящики на волокушах к лодке, чтобы потом
перебросить на другой ледовый берег.
   Свободные от вахты собрались в кают-компании, теперь из-за разводьев
уже явно обреченной на гибель в океане. Ее никак не перетащить к
аэродрому, а льдину неутомимо, со скоростью 560 метров в час несет все
дальше в западное полушарие, в теплые воды Гренландского моря.
   Когда я начал передавать по радио точный отчет о происходящем на
огрызке льдины, начальник СП-13 Василий Сидоров сказал:
   - Только, знаете, без драматических ноток. Передайте лучше, что, мол,
положение стабилизировалось и вообще все хорошо.
   А положение-то не стабилизировалось, лед расходился все больше, и новая
трещина прошила его в двух метрах от домика самого Василия Сидорова. Он же
в это время продолжал заниматься утренней гимнастикой с гантелями; в
кают-компании зимовщики уселись на чисто вымытый фанерный пол спинами к
батареям, чтобы немного отогреться с мороза, и главный врач Арктического и
Антарктического научно-исследовательского института А.Л.Матусов проводил
социологический опрос на тему: "Каким может и должен быть полярник и
каким, с вашей точки зрения, он не может быть?".
   Поскрипывал лед, а спор по поводу того, может быть полярник
честолюбивым или не может, шел вовсю. И если вдуматься, это даже был не
спор, а последняя научная работа на льдине, которую пожирало изнутри еще
еле заметное, но с каждым часом все более ощутимое теплое течение
Гренландского моря...
   Пришел Василий Сидоров и сказал, что нашу льдину совсем оторвало от
аэродрома - трещина метров в тридцать.
   - Должен ли полярник быть трудолюбивым? - посмеялся кто-то. - Сейчас
веслами намаемся!
   И все поспешили из кают-компании - перетаскивать в лодочку оставшиеся
грузы.
   Осознанное мужество - вот еще один "вирус" арктической "болезни".
   ...Зайдите на любую полярную станцию, на зимовку, в летную гостиницу,
послушайте разговоры пилотов и ученых. Дискутируются многие проблемы, но
особенно яростно - местные, арктические. Смотрят рисунки Рокуэла Кента,
его гренландские циклы и сразу же обращаются мыслью к своему: далека от
совершенства эстетика нашего полярного строительства! Если тепло и уютно в
домиках, то давайте же позаботимся, чтобы и внешне Арктика выглядела
красиво и чтобы разноцветные, приятных форм сооружения вписывались в
великолепие здешнего пейзажа. А может быть, они привередничают, эти
полярные старожилы? Может, достаточно и того, что там, где замерзал Седов,
теперь на камбузе смонтирована специальная электропекарня, выдающая мягкий
поджаристый хлеб с помощью электронного зеленоглазого устройства? Может,
достаточно и того, что там, где десять лет назад еще пользовались собачьей
упряжкой, сейчас разъезжают на гусеничном вездеходе? АН нет! Если проблема
эстетики строительства так остро поставлена на Большой земле, то отчего же
она должна миновать Арктику?
   Остро дискутируется проблема "малой авиации", которая делает здесь
большие дела.
   Не гонять же в скором будущем на зимовку, отстоящую от аэродрома на
триста километров - там добывают голубого песца или ценную рыбу, -
турбинный самолет, чтобы подвезти охотникам и рыбакам батарейки для
приемников, соль, порох и спички?! Спорят страстно и горячо, и порой
кажется, будто речь идет о своем, сугубо личном. И это тоже великолепный
"вирус" Высокой Болезни: чувство патриотической, хозяйской ответственности
за все происходящее на земле, на льду и в небе.
   ...Метет, метет пурга. А на СП-15 ждут самолетов с Большой земли.
Александр Данилович Горбачев ставит свой карабин у входа в черную палатку,
задумчиво колет финкой лед для чайника, а потом залезает в тепло
арктического обиталища.
   - Спать, спать, ребятки. Отдыхать пора!
   Говорит Данилыч по-украински, мягко, и слова его, как колыбельная,
убаюкивают, и люди засыпают, потому что и сам Данилыч уже залез в спальный
мешок, позевывает сладко, но только вы не верьте ему. Когда все уснут, он
вылезет из мешка, снова возьмет карабин и пойдет вдоль ледовой полосы
аэродрома. И будет глубокая ночь, и маленькое рыжее солнце чуть-чуть
отклонится к западу, но вот-вот оно вернется в зенит, где и надлежит быть
весной светилу, а Данилыч будет бодрствовать всю эту арктическую ночь,
наблюдая за льдом, потому что главным законом полюса является обнаженное
чувство любви к своим товарищам, а это и делает Арктику такой прекрасной,
удивительно прекрасной!



Ю.Семенов.


                         Ночное дежурство

   Рассказ (по изданию Ю.Семенов. Собрание сочинений, т.17. М.: ЭГСИ.
1997.)



   В тот вечер мне позвонил мой давнишний приятель. Он учился на
юридическом факультете, а я вольным слушателем посещал исторический.
Приятеля звали Славка.
   Он сказал, что работает инспектором МУРа в центральной милиции на
Петровке, 38, и пригласил провести сегодняшнюю ночь с ним - он был
дежурным по уголовному розыску.
   ...Трое его помощников из оперативной группы играли в домино вместе с
шофером дежурной машины. Один спал, свернувшись калачиком на диване. Мы
сидели со Славкой на подоконнике и разыгрывали ферзевый гамбит.
   Дежурство было спокойным - я ждал иного. Один из оперативников пошел в
"Эрмитаж", там украли бумажник у артиста эстрады, и он бурно негодовал в
комнате милиции; пожар, возникший в районе Измайлова, быстро потушили, и
туда никто не поехал; ребенка, потерявшегося в парке культуры, нашли без
помощи центральной милиции, так что можно было играть в шахматы.
   В три часа утра, когда мы только-только легли спать, позвонили из
Быковского отделения милиции: на тридцатом километре вооруженное нападение
на машину - с избиением и угоном. Славка взял двух помощников, мы сели в
оперативную "Волгу" и понеслись под красные семафоры по пустой и
прекрасной, очень чистой, умытой поливальными машинами Москве. Там, где
встречались редкие пешеходы, шофер врубал сирену, и сразу тихие улицы
ночного города становились тревожными. Уже светало, небо на востоке
делалось сиреневым, а поверху было придавлено чернильно-синим, а уже после
- лежала звездная ночь. Было все, как у пророка Исайя: "еще ночь, но уже
утро". Изредка Славка включал рацию и спрашивал дежурного по уголовному
розыску:
   - Алло, алло, я - Воронеж. Ничего нового?
   - Пока ничего, - отвечал дежурный, - быковская группа еще не вернулась
с места происшествия.
   - Чего ж они так возятся? - ворчал Славка. - Могли б и поскорей.
Оружие-то у бандитов какое?
   - Потерпевший говорит, что били его рукояткой "ТТ".
   Славка выключил рацию, обернулся ко мне и спросил:
   - Слушай, старик, я на завтра взял билет. Пойду смотреть "Милый лжец".
Это - хорошо?
   Он не играл, спрашивая меня про спектакль, и про завтрашний день, и про
веселую трагедию о Шоу. Ловить людей с пистолетами "ТТ", которые бьют
рукоятью и угоняют машины, - его профессия, его труд. Как у детского
врача. Или уборщицы. Или редактора.
   Уже возле самого Быкова дежурный включил рацию и пророкотал в микрофон:
   - Воронеж, Воронеж, я - Омск.
   - Я - Воронеж, слушаю тебя, - ответил Славка. - Что-нибудь веселое?
   - Нашли одного из банды - он был шестым, не влез в машину.
   - Молодцы, - сказал Славка.
   Он снова обернулся ко мне и сказал:
   - Говорят, что мхатовский "Милый лжец" лучше, чем в театре Моссовета.
Ты там не смотрел?
   Парень, которого задержали, сидел на табуретке, а Славка - на краешке
высокого стола с зеленым сукном и молча разглядывал его, изредка ударяя
костяшками пальцев по дереву, закапанному разноцв