снова червя, но в этот миг почувствовал, как леска натянулась. Он
даже ощутил это еще перед тем, как леска натянулась. Рыбак чувствует удачу
на мгновение раньше самой удачи. Лахме стал быстро, но плавно и осторожно
наматывать леску на катушку. Но он догадывался, что рыба попалась не та,
которую он ждал. Хотя, может быть, просто форель хитрила. Ждала самого
последнего мгновения, чтобы потом начать бороться за свободу. Но нет.
Лахме увидал маленькую форель. Совсем маленькую, как окунь в озере. Лахме
поймал рыбу и осторожно вытащил из губы один крючок из трех. Форель
попалась только на один крючок, к счастью.
   Перевернув форель, Лахме легонько шлепнул ее пальцем по белому брюшку.
   - Ну куда ты лезешь, дурачок? - спросил он. - Больно? Знаю, что тебе
больно.
   Подожди, не трепыхайся: этим ты горю не поможешь. Ну подожди же! Сейчас!
   Лахме подкрался совсем близко к берегу и пустил форель в реку.
   - Он совсем маленький, - сам себе сказал Лахме, - пусть растет. Я с ним
сражусь в будущем году.


   9


   Костер разгорался слабо. Дым то клало на землю, то заваливало, то
взносило высоко в небо шальным ветром, который дул не так, как положено
ветру - в каком-нибудь одном направлении, а налетая на огонь со всех
сторон.
   Лахме положил вокруг костра сухих еловых веток и сел, тяжело подломив
ноги, на подушечку, которую он приготовил себе из мха.
   Лес стоял безмолвно. Лес слушал, как потрескивал костер. В лесу тоже
поднимался туман от земли, как от реки и от луга. Только здесь, в лесу, он
был совершенно неосязаем. Он казался марлей, натянутой где-то далеко за
деревьями. От этого деревья, которые стояли поблизости, были отчетливо
видны, а те, что росли в низине, - расплывчато, сумеречно, и лес выглядел
декоративным, слишком многозначительным. Он, казалось, так и хотел, чтобы
кто-нибудь сумел попросить его поведать свои тайны. Ведь каждый лес хранит
много тайн, куда больше, чем луга или даже реки.
   Лахме вспомнил Котова. Котов был врачом в госпитале на Первом
Белорусском. Он был толстый, этот Котов, а звали его Ильей. Котов любил
петь. Пел он всегда одну и ту же песенку:

   Жизнь такая нужна мне,
   Чтоб облегчить душу.
   И хожу я по земле,
   По воде и суше.
   Сплю, а звезды надо мной!
   Хлеб макаю в реку,
   И не надобно иной
   Жизни человеку.

   Котов говорил Лахме:
   - Когда я жил у партизан, в лесу, я ужасно трусил. И я не фашистов
боялся, что вокруг, честное слово! Я боялся леса. Я люблю жить в степях.
Там душе простор, песне простор, в степях хлеб растет - пойди-ка в лесу
его вырасти!
   Котов любил говорить с Лахме, потому что тот никогда не расспрашивал о
своей болезни и умел слушать, не влезая со своими рассказами...
   Достав из старой полевой сумки три картофелины и булку, Лахме еще ближе
придвинулся к огню. Он разбросал сучком головешки и забросал ими
картофелины. А сверху головешек насыпал мягкой теплой золы. Потом,
разломив хлеб, стал жевать, запивая теплой водой из фляги. Вода была с
привкусом, а Лахме любил ключевую воду. Он поднялся, выплеснул остатки из
фляги и пошел к реке. Он вышел из лесу - и замер: у берега стоял лось,
высоко подняв голову. Лахме показалось, что у лося голова такая же седая,
как и у него самого. Только у лося было поджарое, мускулистое тело,
стремительное и могучее. Лось стоял недвижно и прислушивался:
   где-то у порогов кукушка отсчитывала годы жизни. Кукушка отсчитала
шесть раз и смолкла, а лось по-прежнему стоял, высоко подняв свою гордую
голову, прислушиваясь. Потом он вздохнул - шумно, совсем по-человечески.
   Лахме долго любовался животным. У него затекла правая нога, и Лахме
чуть переступил. Треснул сучок. Лось спокойно обернулся и увидал человека,
стоявшего на опушке леса, затянутого марлей.
   "День умер, - подумал Лахме, - а утро еще не родилось. И лосю страшно,
потому он не уходит, а смотрит на меня. А когда страшно, всегда появляется
жажда. Поэтому животные пьют ночью. И еще хорошо, когда страшно, не быть
одному".
   Лахме пошел к реке. Лось повернулся и неторопливо направился к лесу. Он
подошел к опушке, постоял, опустив свою седую голову, потом снова вздохнул
и спустился на луг. Постоял и пошел к порогам: оттуда доносился гул, там
не было безмолвия.
   "Почему же он не вошел в лес? - подумал Лахме, набирая воду во флягу. -
Чудак какой! Там нет холода, который поднимается от реки. Там тепло даже в
смоле деревьев. А может быть, прав Котов, когда он говорил, что лес - это
зловеще.
   Ведь Котов прав, когда говорил, что в лесу можно заблудиться и
погибнуть, а в степи - никогда".
   Лахме поднялся с колен, завинтил крышку фляги, ставшей вдруг ледяной
даже через зеленое сукно, которым она была обтянута, и пошел назад, к
костру. Он увидел, как в том месте, где он расположился, голубая тоненькая
струйка дыма тянулась вверх, в холодное предрассветное небо.
   Вернувшись к костру, Лахме откопал картошки и съел их, запивая сладкой
студеной водой. Потом он лег совсем близко к огню, ощутил блаженную истому.
   В предрассветные часы полного одиночества Лахме чувствовал свое
бессмертие. Он знал, что затаившийся лес, река, луга, пьянящие своими
запахами, - все это растворено в нем, в Лахме, так же как и он растворен
во всем окружавшем его.
   Лахме вспомнил, как в прошлом году, с трудом встав после болезни, он
пришел в ЦК и сказал:
   - У меня за спиной десять лет подполья, пять лет каторги и семь лет
войны - в Испании и у нас. Я дрался за то, чтобы о людях заботились и
чтобы все говорили друг другу: "Здравствуй, товарищ!" Теперь у меня два
инфаркта. Я сижу в министерстве, езжу на машине и руковожу многими людьми.
А я прошу: дайте мне лучше позаботиться о немногих, о нескольких, чтобы я
видел их улыбки и радость.
   Потому что я видел в своей жизни слишком много горя и слез.
   Лахме установили персональную пенсию и назначили директором этого
маленького дома отдыха.
   "Ой-ой, - подумал он, подвигаясь еще ближе к костру, - как же быть
завтра? "Если положение неясно, надо побольше спать", - часто говорил
Эндель Хэйнасмаа, когда мы вместе дрались в конной разведке эстонского
корпуса. Это он говорил для вида, сам он никогда не спал, когда положение
было неясным. А теперь стал председателем и уж не говорит про сон".
   Лахме улыбнулся, улыбка сделала его лицо мягким и старым.
   Снова кукушка начала считать годы чьей-то жизни, и снова Лахме
прислушался, чего-то страшась и на что-то надеясь...

   10

   В дом отдыха Лахме вернулся к восьми часам утра, как и обещал. В сумке
у него было четыре форели весом в два с половиной килограмма.
   Повар Франц сидел на крыльце и грыз ногти. Из кухни несло запахом
раскаленной плиты. Больше никаких запахов не было.
   - Плохо, - сказал повар Франц, осмотрев улов, - ничего не получится.
   - Да, - согласился Лахме, - пожалуй.
   - Что же делать?
   - Что делать? - переспросил Лахме. - Сейчас придумаем, что делать.
   Он посмотрел на свежевыкрашенное здание дома отдыха, еще не ожившее
звоном голосов, на водокачку, на маленький домик клуба и сказал:
   - Во-первых, ты сейчас же отправишься домой и зарежешь семь кур. Все.
Не спорь со мной! Деньги получишь в кассе, как только приедет кассир, а
жену пришлешь для объяснений ко мне. Во-вторых, я пойду к Энделю Хэйнасмаа
и "задам ему палку", чтобы он не был трусом и не оставлял в беде моих
отдыхающих. В-третьих, соединюсь сейчас же с Раквере...
   Лахме не договорил. В воротах стоял Эндель Хэйнасмаа, улыбавшийся во
весь рот.
   - Эй! - крикнул он. - Не надо нервничать! Ты всегда нервничаешь зазря.
Арно! Я привез тебе двести килограммов салаки.
   Лахме пошел навстречу Энделю Хэйнасмаа. Обернувшись, он сказал повару
Францу:
   - И все-таки пойди и зарежь семь кур. А то в меню одна рыба. Думаешь,
это очень вкусно, а?



Ю.Семенов.

                          Товарищи по палатке

   Новеллы (по изданию Ю.Семенов. Собрание сочинений, т.17. М.: ЭГСИ.
1997.)



   Прораб и Светлана

   - Не пройти там, прораб!
   - Нужно!
   - Сопка вплотную к воде подходит!
   - Нужно!
   - Кедры в пять обхватов!
   - Нужно!
   Бульдозерист Жора Серегин тяжело облокотился на свежеструганый пихтовый
стол и посмотрел поверх головы прораба в маленькое окошко, натертое солью,
чтобы не замерзало. Прораб хотел даже из своей клетушки видеть, что
происходило на строительной площадке.
   Жора достал кисет и спросил:
   - Бумага есть?
   Прораб подвинул ему газетный лист. Серегин свернул козью ножку,
закурил. Хмыкнул под нос и сказал:
   - Упрямый ты, Виталь Николаич!
   Прораб ответил ему улыбкой.
   - Человек - что вареное яйцо. Всмятку сварен - чуть наклони,
растечется. Вкрутую - хоть юлой юли, целым останется. Так?
   - Так!
   - Сегодня пробьешь дорогу?
   - Не знаю. Там камень да лед.
   - А ты не торопясь. Я тебе десять часов даю.
   - Не знаю, - снова повторил Серегин.
   - Ну, будь здоров!
   Бульдозерист ушел. Прораб посмотрел в окно. Путеукладчик, размахивая
своей стальной шеей, осторожно опускал на мерзлую насыпь заиндевевшие на
морозе рельсы.
   Зазвонил телефон. Прораб снял трубку и спросил коротко:
   -Ну?
   Звонили из города, из управления строительством железной дороги.
   - Лесосеку найди хоть из-под земли!
   - Лес гнилой.
   - Нужно!
   - Снег рыхлый, к хорошему лесу на бульдозерах не пробьешься.
   - Нужно!
   - Людей мало, все на укладке пути!
   Линия была забита шумами, и прорабу приходилось орать, чтобы его
услыхали в городе.
   - Нужно! Точка! Выполняй!
   Над тайгой рождалось утро. Прораб стал на лыжи и пошел в тайгу. Лыжня
петляла вдоль по выемке, потом поднималась на Томь и здесь около проруби
исчезала.
   - Здоров, прораб! - закричал Андрей Васильевич, лесничий. Он шел
наперерез, через реку.
   - Здоров, ель да палка!
   - Что свет вчера пережгли?
   - Ну...
   - Техники тоже мне!
   - Вы сами виноваты. Провели свет, а вы давай плитки жечь. Совесть-то в
людях есть?
   - Какая в людях совесть! - засмеялся лесничий и спросил: - Ружье-то
зачем взял?
   - А медведь?
   - Стрелять умеешь?
   - Кидай шапку.
   - Так и дурак сумеет! А ты в шапку на голове попади.
   - Что я тебе, Уленшпигель, что ли?
   - У того другая фамилия, кто шапку на голове простреливал, - подумав,
ответил лесничий и спросил: - Библиотеку скоро построишь?
   - Тебя все равно не пущу. Махрой продымишь.
   - Гордый стал, как из палатки в дом переехал! Махры испугался?
   Лесничий засмеялся, но прораб уже не слыхал, что тот говорил. Подул
ветер и залепил уши мокрым холодом. Начинался буран. Прораб посмотрел на
восток, раздумывая, стоит ли идти. Покачал головой и пошел.
   Небо, только полчаса как ставшее светлым, снова потемнело, пригнулось к
земле.
   Прораб торопился подняться на сопку до того, как буран разыграется
по-настоящему. Он обернулся и посмотрел на поселок: ничего не было видно,
все потонуло в снежной пелене. Прораб уходил все выше в сопки. И чем
дальше уходил он, тем тише становился ветер, но небо и здесь было низкое и
нахмуренное.
   Только к полудню прораб нашел хорошую лесосеку, расположенную на
пологом склоне сопки, километрах в десяти от поселка. Здесь он решил
отдохнуть. Развел костер, обогрел руки, достал из кармана колбасу и,
нанизав ее на прутик, сунул в огонь.
   Потом разломил кусок мерзлого хлеба и начал обедать, перебрасывая
шипящую, обуглившуюся колбаску с руки на руку. Костер уходил все глубже в
снег, словно ведро в колодец. Буран стихал, небо светлело. Прораб закидал
костер снегом и через час был у себя в комнате. Его ждали.
   - Как быть с насыпью, прораб? Экскаваторщик Антон Силин говорит, что
около Синего лога грунт топкий, летом развезет, рельсы смоет.
   - Он что, сквозь землю видит?
   - Кто его знает! У него глаз соболий, с искрой.
   Прораб усмехнулся:
   - Тогда пошли!
   Он вернулся от экскаваторщиков, когда начинало темнеть. В комнате было
жарко натоплено. Ветер швырял в окна пригоршни снега, и слышалось, как за
стеклом будто кто-то водил горячим утюгом по мокрой тряпке. Прораб
усмехнулся, подумав о том, как давно он не гладил своих брюк. На коленях
они вспузырились, словно у старика. Прораб потрогал колени, усмехнулся и
включил свет.
   Рядом со столом на раскладушке сидела Светлана. Прораб закрыл глаза,
испугавшись. Он подумал, что это галлюцинация. Ведь Светлана далеко
отсюда, в городе! Так зачем же кто-то похожий на нее сидит на его
неубранной раскладушке?
   Зачем женщина в таежном поселке, где живут пока что сорок мужчин и
никто больше?
   Прораб спросил:
   - Ну?
   Светлана поднялась и сказала тихо:
   - Здравствуй, Виталий!
   Прораб засмеялся и поднял ее на руки. Светлана пахла хвоей; волосы у
нее были пушистые, как ветви лиственницы. Обнимая его голову, она шептала:
   - Виталька, Виталька, вот счастье-то!..
   Хлопнула дверь. На пороге стоял Федька - взрывник из восьмой палатки.
Он смотрел на прораба вытаращенными глазами и пятился назад.
   - Заходи! - остановил его прораб и осторожно посадил девушку на
раскладушку. - Заходи, чего там...
   - Да нет уж, - ответил Федька, скривив губы, - я лучше пойду.
   Прораб нахмурился:
   - В чем дело?
   - Да ничего, - ответил Федька, исподлобья рассматривая девушку.
   - Ну! - сердито прикрикнул прораб.
   - Там Леха с Киева снова в очко с пацанами играет. Да вы занимайтесь...
   Прораб вышел вместе с Федькой. Светлана крикнула вдогонку:
   - Виталий!
   Прораб досадливо махнул рукой и ничего не ответил.
   "Леха с Киева" играл в очко. На столике, сделанном из перевернутого
ящика, лежали три пары часов и десять рублей денег. Вместе с прорабом в
палатку ворвался ветер. Несколько рублей упало на пол. Леха стремительно
поднялся, сгреб рукой банк и стал спиной к столу.
   - Сволочь! - сказал прораб.
   - Ты зря серчаешь, начальник! - улыбнулся Леха. - К тебе приехала
женщина. А нам оставь карты.
   - Сволочь! -повторил прораб. - Ты у меня вчера в ногах валялся, слово
дал, что карт больше не будет!
   - Но ведь тогда в поселке не было женщин...
   Прораб взял со стола карты и швырнул их в печку. Леха бросился к печке.
Прораб загремел:
   - Стоп!
   Вздрогнув, Леха остановился. Ребята сидели, опустив головы, и молчали.
Их командир и товарищ, который столько раз выручал из беды, который отдал
Власу собачьи варежки, а Жорке Серегину - унты, сейчас стоял против Лехи
бледный, выбритый до синевы, в старых, вспузырившихся на коленях брюках.
Пальцы у него сжались в кулаки, а глаза сузились, скрыв ярость.
   - Кто проиграл часы?
   - Я, - ответил Босьян, мальчишка из Еревана.
   - Отдай часы! - приказал прораб. Леха шмыгнул носом и отдал часы.
   - Виталь Николаич, - сказал медлительный, добродушный Влас, - не будет
карт.
   Слово. Идите к жинке.
   - Конечно, идите. И привет от восьмой палатки передайте, коллективный!
- улыбнулся Федька Кольцов, взрывник.
   Прораб повернулся и вышел.
   Когда прораб вернулся, Светлана поднялась ему навстречу, обняла и
притянула к себе. У нее были сильные руки и волосы пахли хвоей.
   - Ты уедешь сегодня же, - сказал прораб и нахмурился.
   - Почему? - удивленно спросила девушка и засмеялась.
   - Потому что не должно быть хорошо прорабу, когда его рабочие живут в
палатках и умываются снегом. Ты понимаешь?
   Светлана отошла к окну. Путеукладчик осторожно укладывал рельсы на
стылую землю.
   Прожекторы резали синюю ночь.
   - Ты понимаешь меня? - тихо переспросил прораб.
   Светлана молчала.
   Прораб свел брови в одну линию.
   - Ну?
   - Я шла к тебе три дня, - ответила Светлана.
   Она подошла к раскладушке и села на самый краешек. Прораб стоял перед
девушкой.
   Светлана низко опустила голову. Прораб видел чудесные пушистые волосы,
чуть оттопыренные розовые уши и маленькие руки, сложенные на коленях.
'Руки у Светланы были красные, обветренные.
   - Что же ты молчишь? - крикнул прораб. - Ответь мне!
   Он взял девушку за плечи и, прижав к себе ее послушное тело, замер.
   Светлана заплакала, обняла его за шею и сказала:
   - Я понимаю, Виталик! Я все понимаю! Я уйду!
   Прораб вздохнул и подошел к телефону. Снял трубку и спросил дежурного
по участку:
   - Серегин вернулся?
   - Нет еще.
   - Когда вернется, пусть идет ко мне!
   Светлана спросила:
   - Когда он придет?
   - Не знаю. Может быть, часа через два.
   - Ты будешь занят?
   - Нет. Я буду с тобой.
   Девушка взяла его большую руку в свои и поцеловала. Прораб растерянно
улыбнулся.
   Спросил:
   - Ты хочешь чаю?
   - Нет.
   - А то я заварю...
   - Не надо.
   Она посмотрела на него. Сверху лицо Светланы показалось прорабу до того
юным и беззащитным, что он вдруг подумал: "Я не имею права отсылать ее!
Она должна остаться со мной! Ведь ребята не против..." Но девушка, словно
угадав его мысли, сказала:
   - Не волнуйся, Виталька. Я уеду. Иди сюда...
   И прораб сел рядом с ней на узкую железную раскладушку, которую он не
оправлял уже третий день.
   - Я люблю тебя, - сказал прораб и зажмурился.
   ...Серегин пришел через час.
   - Возьмешь с собой девушку, - сказал прораб, - отвезешь ее на Каныш.
Там ходят машины до Сорбы! А оттуда - рабочий поезд.
   - Сейчас десять.
   - Так нужно!
   - Может быть, завтра?
   - Нет, сегодня!
   Светлана завязала платок тугим узлом, поцеловала прораба и пошла следом
за бульдозеристом.
   Прораб сел к столу. Около телефона на листке бумаги лежала просушенная
махорка.
   Прораб подвинул к себе бумагу и прочел расплывшиеся чернильные строки:

   Сядь со мною рядом,
   Рассказать мне надо,
   Не скрывая, не тая,
   Что я люблю тебя.


   Прорабу всего двадцать пять лет, а Светлану он любит уже три года.
   - Виталий Николаевич, генератор надо ставить! -просит его дежурный
электрик. - Без вас не управился.
   - Виталий Николаевич, зайдите генплан посмотреть! - звонят строители.
   - Прораб, людей на укладке мало! -ругаются в трубку укладчики.
   Теперь, как только Светлана ушла, телефон звонит беспрерывно.
   "Раньше не хотели беспокоить", - догадывается прораб, и нежная улыбка
трогает его лицо. "Хорошие вы мои друзья!" - думает он и поднимается из-за
стола, осторожно задвинув под телефонный аппарат листок со стихами.
   - Позови Леху с Киева из восьмой палатки, - говорит он дежурному
электрику. - Пусть со мной идет, помогать будет.
   - Хорошо.
   - Иди, я догоню тебя!
   - Хорошо, Виталь Николаич.
   Прораб выходит на улицу. Мороз крепчает. Высоко в небе стынет луна,
окруженная радужным красно-желтым сиянием.


   "Техника - молодежи"


   Прораб кончил пить чай, достал лист бумаги и начал писать стихи.
   Строчки у него получались корявые:

   Сопки, горы,
   Пихты-дозоры,
   Снег.
   Ветер пургою,
   Идем мы с тобою
   В снег.
   Тайга, река,
   Сильна, велика,
   А кругом лишь один снег.

   Крикни: "А-эй!"
   Выстрелом бей.
   Эхо?
   Нет эха -
   Снег.

   Прораб рассердился и перечеркнул написанное. Взял со стола книгу "Дикая
собака Динго, или Повесть о первой любви" и стал читать, шевеля губами,
чтобы не пропустить ни слова. Особенно понравившиеся места прораб
перечитывал и удивленно качал головой.
   Часов около двенадцати в дверь постучались. Прораб крикнул:
   - Ну!
   Никто не вошел, но стук повторился. Прораб понял, что пришел нездешний.
Свои привыкли к его экономному словечку, имевшему массу смыслов и
оттенков. Сердился ли прораб, просто выражал нетерпение или радовался -
все можно было понять по одному этому слову.
   - Входи!
   Дверь отворилась. На пороге стоял человек в меховом полушубке и в
пыжиковой шапке, надвинутой на глаза.
   - Можно?
   - Ну?
   Человек растерялся. Затоптался на месте, расстегивая и снова застегивая
полушубок.
   - Раздевайтесь же!..
   - Спасибо!
   - Замерзли?
   - Есть малость.
   Прораб поставил на конфорку кастрюлю с водой и подбросил в печку сухих
дров.
   Мужчина снял полушубок, шапку, и прораб увидел седого голубоглазого
человека со шрамом через все лицо.
   - Фл