Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Детективы. Боевики. Триллеры
   Детектив
      Семенов Алексей. Детективы -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  -
ые столбы, вытянутые по прямой. Профессор запахнул свою коротенькую цигейковую куртку и пошел к шкафу. Пошуршав там бумагами, он достал большую коробку шоколадных конфет. - Угощайтесь, - предложил Цыбенко, - это очень вкусно. Вы любите шоколад? - Не очень. - Это почему же? Шоколад полезен. Наташа улыбнулась. - Знаете, Иван Петрович, мне по возрасту не положено относиться к чему бы то ни было с точки зрения полезности. - Ваша любезность не знает границ, - заметил Цыбенко. - Значит, шоколад нужен только старым развалинам вроде меня? Так? - Вы меня в краску вгоните. - Вряд ли, - сказал Цыбенко, - вряд ли я смогу вогнать вас в краску. У Наташи загорелись уши. Она сдержалась, чтобы не встать и не уйти. Цыбенко заметил это и засопел носом. - Так вот, о героях и героизме. Джек Лондон - это мужество, а Багрицкий - героизм. Этому я поклоняюсь. Серятинка обывательских бурь меня раздражает. - Не всегда это серятинка и обывательщина. Иногда это жизнь. Цыбенко забегал по комнате, натыкаясь на стулья. Давно сдерживаемое прорвалось. - Жизнь, говорите? Чушь! Галиматья! Романтика миллионов - это жизнь. Жизнь - это то, что происходит сейчас в России. И не смотрите на меня так, будто я учитель политграмоты. Творят счастье не в крахмальных манишках, а в рваных ватниках и вонючих унтах. Воронов - это романтика! Я - это романтика! И не смейте, - крикнул Цыбенко, остановившись перед Наташей, - не смейте порочить мое понятие романтики! - Иван Петрович, не сердитесь, - попросила девушка, - я просто говорю, что в жизни всякое бывает. - Бывает? Да, бывает. Положите под микроскоп породу, и вы увидите там многоцветность, восхитительную по тонам и пустую по смыслу. Вся эта восхитительная мишура не стоит одного крохотного кристалла алмаза. Вы должны выбросить всю эту многоцветность во имя алмаза, потому что он наитвердейший! Но если вы только за красоту, сопутствующую алмазу, - нам не по пути. В людях я уважаю то же, что и в алмазе: твердость. - Я понимаю это, - сказала девушка, не поднимая головы. - Не верю, - отрезал профессор. - Если бы понимали, так первым делом спросили бы меня, где Воронов. Где человек, который любит вас, как самый последний идиот? - Где Воронов, профессор? Цыбенко обрадовался и снова забегал по комнате. - Где Воронов, спрашиваете? Уехал! В Якутию! Да-с, к черту, к дьяволу, к океану. Наташа подалась вперед. - Когда? - Через день после того, как вы с Гороховым отправились за этой - как ее? - за вашей особой романтикой. Это романтика, когда всякое случается, всякое бывает! - Да, бывает, - сказала Наташа и посмотрела в лицо профессора глазами, полными слез. - Молчите! Не смейте оправдываться! "Бывает" - отговорка слабых. У них многое бывает. "Бывает" смакуют те, кто сидит в перенаселенных квартирах на пяти квадратных метрах, но зато с теплой уборной. Смакуют это проклятое слово те, которые не понимают прелести дальних дорог, горя разлуки, трепетного ожидания встреч. Смакуют те, кто ни черта не смыслит в жизни и радостях ее, те, которые с романтикой знакомы по кинематографу! Смакуют от тоски, от жены, которая радуется два раза в месяц - в дни получения мужем зарплаты; а жене тоскливо от мужа, у которого главная радость в жизни - купить бостоновый костюм с покатыми плечами, поиграть в преферанс и напиться до чертиков в дни праздников. Молчите, Наташа, вам нечего сказать мне! - Да, - ответила девушка. - Да, Иван Петрович, мне нечего сказать вам. Я просто напишу. - Роман в письмах? - Проще. Заявление об уходе. Профессор откинулся на спинку стула, сморщил лицо. - Значит, бежим? - Нет, едем. - В Москву? К бабушке? - Нет! В Якутию, к Воронову! Цыбенко погладил свою блестящую, словно блюдце, лысину. - Поздно, Наташенька, - сказал он, - чуточку поздно. Воронов улетел последним самолетом. Теперь связи с его партией не будет месяца три-четыре. - Будет, - ответила Наташа, засмеявшись сквозь слезы, - обязательно будет. Повариха Нина После увольнения из вагона-ресторана, натерпевшись страха в прокуратуре, она приехала в этот мужицкий лагерь, в поселок геологической экспедиции, ради того, чтобы по-настоящему заработать. А где заработать женщине, как не среди мужиков, которым что ни дай - съедят, что ни налей - выпьют? Нина знала, что поселок небольшой, всего сорок геологов и рабочих, по преимуществу молодых ребят, пришедших в тайгу по комсомольскому набору. Она разочаровалась в первый же день. Во-первых, готовить борщи и гуляши приходилось в палатке: дом под столовую еще не был закончен. Во-вторых, как раз перед тем, как она собралась открыть продажу завтраков, к ней, откинув полог, вошел начальник экспедиции Воронов и начал, словно настоящий обехаэсовец, лазить по котлам ложкой и пробовать еду. Нина вытерла руки о фартук и предложила: - Садитесь, Илья Владимирович, я вам борща налью. - Налей. За стенками палатки скрипел снег. Геологи, словно застоялые кони, прыгали с ноги на ногу, ожидая горячей еды, - впервые за двадцать дней их пребывания здесь. - Повар-душа, скоро? - кричал Бабаянц. Нина налила Воронову самую гущу, выбрала мяса без жил и плеснула полполовника сметаны. Воронов съел борщ в минуту. Нина смотрела на него с жалостью. Кончив есть, Воронов вытер масленые губы ладонью, наблюдая за тем, как Нина орудовала огромным половником, и вышел, не сказав ни слова. Повариха улыбнулась и подумала: "Все люди жрать здоровы. Мясо - оно и для идейного мясо". Потом она открыла полог, и в палатку вместе с тюлевыми клубами морозного пара ворвались шумные голодные ребята. Нина плескала борщ и кидала в каждую миску по кусочку мяса. На соленые мужичьи шутки она отвечала смехом, высоко запрокидывая большую голову, тяжелую от белокурых волос, уложенных сзади в пучок. - Повар, не стойте в своем окошечке! - закричал Сергей из пятой палатки. - У меня начинается сердцебиение! - Повар-душа, когда наступит весна, я подарю тебе фиалок, - пообещал Бабаянц. - Благодарю, - сказал шофер Сейфуллин, - однако влаги в твоем супе более чем достаточно. Когда завтрак кончился и геологи разошлись по своим объектам, к поварихе снова пришел Воронов. В руке он держал миску с чьим-то недоеденным борщом. - Ты это серьезно? - спросил он. - Ой, о чем это вы разговариваете? - подняла брови Нина и расстегнула пуговицу на блузке. Кругом было тихо, и только остатки борща бурлили в котле. Повариха расстегнула еще одну пуговицу, подошла к Воронову и засмеялась горлом. - Ты со мной дружи, я добрая... Воронов опустил глаза и сказал: - Еще раз ребят бурдой накормишь - акт составлю. Повернулся и вышел. Нина застегнула блузку и обиженно поджала губы. А через несколько дней она переехала в новый дом. Столовая была большая, светлая. В кухне печь отделали кафелем, хотя это не было предусмотрено по смете. Повариха смеялась: - Что мы, в Японии живем, что ли? И без кафеля обойтись можно. - Это почему же в Японии? - спрашивали ребята. - Потому, что там все изощренные и со своими бабами не живут, а на стороне нанимают, - объяснила Нина. Когда работа в столовой кончалась, повариха доставала гитару с белым бантом на деке и начинала петь про подмосковные вечера. Голос у нее был низкий, с хрипотцой, но приятный. - Тоскует баба, - говорил Сейфуллин, - утешить бы... Кто-то пустил смешной слух, что Нина и не повариха вовсе, а известная певица и киноартистка и приехала сюда, чтобы сделать кинофильм о геологах. Когда в поселке стараниями снабженца Геметова открылась промтоварная лавка, Нина пришла к Воронову и спросила его: - Что у тебя в магазине продают, начальник? Кальсоны да книги. А я женщина. Мне, может, на ваши кальсоны смотреть противно. Пусть шелку привезут да штапеля в синюю розочку... ...Осенью в поселке приключилась беда: по недосмотру техника сгорел новый генератор. Крохотная электростанция стала. Нина сорвала с себя фартук и закричала на людей, собравшихся в столовой: - Грязь жрите, землю! Она тут жирная! Пока света не будет, готовить не стану. - Не наша вина-то, Нин... - А мне плевать! И повариха ушла из столовой, оставив людей без ужина. Наутро ее не пустили на кухню: там хозяйничали геологи во главе с Вороновым. Они чистили картошку перочинными ножами и пропускали через мясорубку немытую свинину. Повариха стояла на пороге и не знала, что ей делать: смеяться или кричать. Она долго раздумывала, а потом заплакала. - Гады вы проклятые, - всхлипывала она, - из-за вас вся жизнь у меня перекореженная. Чтоб вам ни дна ни покрышки! Вечером Нина пришла к Воронову, выпив перед этим полстакана спирта. Она смотрела на него блестящими, навыкате глазами и говорила: - Ты что из себя другого выдаешь? Такой же ты, как и все. Зачем сюда люди идут? За рублем. За рублем едут в эту проклятую тайжищу глухоманную! А ты что, словно в драмкружке, выпендриваешься? Воронов курил и сопел носом. - Сам на меня небось как жеребец смотришь, а форс даешь. Зачем? Одна у нас жизнь, чего ж ее бежать? Люди так людьми и помрут... - Ты для чего Сейфуллина к себе водишь? - спросил Воронов. Женщина молчала. - Ты зачем перед Бабаянцем задом вертишь и блузку раскрываешь? - Воронов говорил негромко, раздувая ноздри, морщась. - Ты почему ребят дрянью кормишь, мясо воруешь и на прииске перепродаешь? Ты зачем всем и каждому жужжишь, что плохо у нас, скучно и кино нет? А? Ты что в нашей жизни понимаешь? - Жизнь у всех одна, - тихо ответила женщина. - Врешь ты. У нас с тобой жизнь разная. Через неделю, когда установились дороги, схваченные цепкими руками первого мороза, повариха Нина уехала из поселка. Тайга расступилась и снова сомкнулась, оставшись один на один с людьми, которые сражались против ее зеленой силы... Новогодняя ночь Машины шли медленно. Свет фар пробивал белую стену снега только на пять метров. Мороз ломал стволы деревьев. Они скрипели, и от этого казалось, что лес стонал. В головной трехтонке начальник снабжения Якутской геологической партии Дмитрий Сергеевич Геметов то и дело протирал рукавицей чистое ветровое стекло и сокрушенно качал головой. - Бабу везем, вот и не видно ни черта. Пурга. - Все равно была бы, - возразил шофер Сейфуллин, - прогноз такой. - Ты что, метеоролог? Сейфуллин непонятно улыбнулся. Ссориться с Геметовым никак не входило в его планы, потому что везли сейчас, помимо оборудования для электростанции и двух кинопередвижек, шампанское, спирт, вина и всяческую снедь к встрече Нового года. А перед отъездом из экспедиции, три недели тому назад, новый начальник Воронов, человек, как выяснилось, непьющий, объявил, что свою порцию шампанского, а равно и другого производного не только от виноградной лозы, но и от пшеничного хлеба отдаст шоферам, если груз будет доставлен в полной сохранности и к сроку. - Вон как везу осторожненько, - сказал Сейфуллин, забыв о том, что рядом с ним не Воронов, а Геметов. В силу профессиональной проницательности снабженец понял, куда клонит Сейфуллин, и ответил загадочно: - С неба звездочка упала. Сейфуллин внимательно поглядел на небо, ничего, конечно, кроме беспросветной белой мглы, не увидел, но дипломатично согласился: - Да, бывает... ...Шофер второй машины, Проценко, ехал один и пел. Он всегда пел. Он даже думал словами стихов или песен. Когда Проценко хотел объясниться с медсестрой Людочкой, он говорил: Дорогая, сядем рядом, Поглядим в глаза друг другу. Я хочу под этим взглядом Слушать чувственную вьюгу. Людочка смеялась и садилась рядом с ним. Проценко лихо закидывал ногу за ногу, пощипывал струны гитары и запевал томно: На деревне расставание поют, Провожают В.Проценко в институт... Людочка теребила косынку. - Скажите, девушки, подружке вашей, Что я о ней одной страдаю, - нерешительно заканчивал Проценко и всегда после этих слов норовил Людочку обнять. Но каждый раз после этой неудачной попытки он оставался один. - Эх, неприятно! - вздыхал он и тоскливо смотрел в бесконечную веселую пропасть синего дачного неба. ...В третьей машине вместе с шофером Гостевым ехала Наташа. Сначала девушка ему не понравилась. Он косил глазом весь первый день пути, изучая ее профиль. Шофер видел курносый нос, ямочку на щеке и мохнатые серые ресницы. Второй и третий день Гостев беспрерывно курил. Курил так, что в кабине, где воздух был раскаленным от маленькой печки, делалось сине, как в тайге летом после грибного дождя. Вечером третьего дня решили заночевать в пути, потому что до ближайшего зимовья осталось километров пятьдесят, а по такой пурге, да еще ночью, эти пятьдесят километров могли бы оказаться похуже других пятисот. Наташа вызвалась дежурить. Шоферы уснули сразу же, как по команде. Девушка сидела рядом с Гостевым и думала о том, как ее встретит Воронов. Он не знал, что она едет к нему. Собственно, Воронов и не мог знать, потому что никто не верил, что машины смогут пробиться в поселок, за тысячу километров, в декабре, месяце буранов... Моторы работали на холостом ходу, убаюкивая. Лихо, по-разбойному посвистывал ветер. Наташа вылезла из кабины и пошла к головной машине. Геметов спал на плече у Сейфуллина, подложив под щеку ладони, сложенные лодочкой. Во сне он был не страшным, не таким, как показался Наташе в первый день, в Якутске, когда она умоляла снабженца взять ее с собой. Геметов тогда раскричался и заявил, что у него тара. Почему тара, какая тара, он не объяснил. Наташа пошла в обком, и только это спасло ее от зряшнего трехмесячного пребывания в городе. Геметов рассвирепел и заиграл желваками. - Я думаю, что экспедиция без вас не погибнет, - сказал он Наташе, когда они вместе вышли от инструктора промышленности, - но если погибнем мы, так только из-за того, что вы едете вместе с нами. Я, знаете ли, боюсь женщин в дороге. - Правильно делаете, - согласилась Наташа и, не попрощавшись, пошла в гостиницу собираться. "Через неделю я буду с тобой, Воронов", - думала девушка и не могла сдержать счастливой улыбки. ...Первым проснулся Проценко. Он проснулся от того, что отлежал себе шею. Мариника, Мариника, Ты не спи-ка, Ты не спи-ка! Он пропел это бодрым голосом и отправился будить Геметова. Ему он пропел ту же песенку. - Лемешев, - гордо сказал Сейфуллин. Геметов протер глаза и ответил: - Значительно хуже. Наташа осторожно разбудила Гостева. Тот сладко потянулся, зачмокал губами, хрустнул пальцами и спросил: - Ма, эт ты? Увидев Наташу, он покраснел и, чтобы скрыть смущение, закашлялся. Потом с такой силой нажал на акселератор, что мотор, казалось, должен был лопнуть от напряжения. Наташа села рядом с Гостевым и уснула сразу же, уронив голову на его руку. - А я повторяю, что баба несет водителю автомобиля несчастье. Это очень правильно, - мрачно заметил Геметов, - потому как примета такая есть... Дорогу замело так, что головная машина забуксовала. Геметов с Сейфуллиным вылезли из кабины, позвали Проценко и втроем двинулись к гостевской машине. Они заглянули к нему, увидели, что девушка спит на плече шофера, и пошли расчищать путь одни. Стометровую полянку одолели за полчаса. Когда машины въехали в тайгу, Сейфуллин отер пот со лба и сказал мечтательно: - Сейчас бы семьдесят пять грамм шампанского... - А двадцать грамм спирта хочешь? Зная хитрый нрав снабженца, Сейфуллин ничего не ответил, а только вздохнул. - Чего вздыхаешь? - Дедушку вспомнил. - Больше никого не вспомнил? - Никого. - Ну, тогда жми. Машины шли медленно, и снег отлетал от них тугой, словно каучук. Дорогу теперь приходилось расчищать почти через каждые десять километров. Лбы у водителей начали шелушиться от пота, козырьки шапок оторвались и все время налезали на глаза. Геметов скрипел зубами. Проценко пел: До тебя мне идти далеко, А до смерти четыре шага. Гостев поправлял его: - Шесть, шесть шагов. - Восемь, - замечал Сейфуллин, - я сам высчитывал. Наташа смеялась. Геметов переставал скрипеть зубами и переглядывался с шоферами. А когда во время очередного привала Наташа отобрала у всех шапки и пришила козырьки, Геметов сказал: - От имени и по поручению, словом... большое спасибо... Утром 31 декабря Геметов начал нервничать. До экспедиции оставалось никак не меньше сорока километров, причем самых страшных: дорога шла вдоль реки, похожей сейчас на лестницу, составленную из битых, нагроможденных друг на друга зеркал. Из синего прибрежного льда торчали деревья, обернутые в белую вату инея. - Слушай, Хатиб, - обратился Геметов к Сейфуллину, - а ты быстрее ездить умеешь? - По шоссе - да. Дорога петляла вдоль реки, а потом внезапно свернула в тайгу. Снега здесь было чуть поменьше, и Сейфуллин сразу же наддал газ. Так проехали несколько километров, и Геметов даже замурлыкал песню. Он представлял себе, какая в экспедиции будет радость: электричество и шампанское к Новому году. Он представлял себе, как геологи станут благодарить его, как Воронов даст ребятам премию в месячный оклад, как закрутят кинофильм "Мы из Кронштадта", как во все дома придет электричество. Словом, Геметов представлял себе самые радужные картины. Поэтому он недовольно нахмурился, когда Сейфуллин притормозил. - В чем дело? - Полянка хитрая, Дмитрий Сергеевич. - Проскочим. - Боязно. - Хатиб, - сказал Геметов с укором, - мне стыдно слушать тебя. Машина рванулась с места. Стрелка спидометра заметалась, как вратарь в воротах проигрывающей команды. В кабине стало жарко, словно в бане. Геметов оглянулся: Проценко несся за ним впритык. "Вот дурень, - подумал Геметов, - воткнется же". Он распахнул дверцу, стал на подножку и закричал: - Не наступай на пятки! Проценко ничего, конечно, не услыхал. Геметов махнул ему рукой: мол, отстань, - но в ту же секунду почувствовал резкий удар в плечо. Пальцы его разжались, и, описав в воздухе дугу, он упал головой в сугроб. Когда Сейфуллин вытащил его из снега, Геметов ошалело сказал: - Прямо как из рая вынули. Там все белое. Потом он посмотрел на Сейфуллина, на Проценко с рассеченным лбом, на его помятую машину, на Гостева с Наташей, которые бежали к нему со всех ног, и сказал: - Плохо, ребята, дело... ...Гостев взял Проценко на буксир, а Сейфуллин с Геметовым двинулись следом, выкопав передние колеса своей машины из глубокой ямы, занесенной снегом. Сейфуллин то и дело посматривал на стрелку Уровня масла. Давление неуклонно падало. - Наверное, сальник, - сказал он Геметову, который все время вертел шеей, вспухавшей с каждой минутой все больше и больше... Проценко в своей машине кусал губы и вытирал со лба кровь, которая сочилась из-под марли. Он взглянул на себя в зеркальце и пропел: Голова обвязана, кровь на рукаве, След кровавый стелется по сырой земле. Проценко до боли в суставах сжимал руль, потому что ехать на буксире было необычайно трудно. Снег лежал сухой, крупчатый, пошедший кое-где наледью. От этого машина вихляла, как новичок на катке. Избушка зимовья, рубленная позапрошлым летом в центре безмолвия, на поляне, стиснутая со всех сторон сильными, заломленными в небо руками деревьев, казалась здесь чем-то сказочным, декоративным. Луна стояла как раз над поляной. Снег искрился так ярко, что думалось, будто с луны кто-то бросал зажженные спички. Но спички эти были лунными, холодными, как бенгальский огонь, который не может согреть, а уж зажечь - тем более. Только густым черно-белым тучам, окружавшим желтый диск, было, по-видимому, жарко от ночного светила, потому что все они проносились мимо луны на порядочном расстоянии, опасаясь растаять, разорваться на мелкие, беспомощные клочки... - Приехали, - облегче

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору