Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
еднерусская возвышенность... Так что же,
Саня, продолжай. Где ты их видел?"
"На улице. Они ходили по улице, но ходили они просто по инерции..."
"Странно, - задумчиво проговорил Шина. - Я думал, Броня не пьет".
"Что касается меня, - сказал Машка, - то я это сразу понял".
"Что ты понял?"
"Что он такой же швед, как я космонавт".
"Идет, допустим, женщина, - продолжал Малина, - а Броня говорит ей
вслед: "Хороша девка-с!" - таким толстым голосом, каких и не бывает. И
Густав тоже добавляет: "Снизу-с!" - голосом еще более толстым. Ну, и дальше
что-то там базарили они о каких-то, наверное, глубинных чувствах, синхронных
их состоянию. Ходили, ходили, ну и ушли в конце концов. Вот и все, что я
видел".
"Ну и прик с ними, - сказал Шина. - Нашли, о ком говорить".
"Да, - согласился Малина, - мне лично тогда показалось, что тут уж
таким реализмом пахнет, такой бескорыстною дружбой мужской..."
"Короче, мы с вами поняли друг друга, и мы с вами еще не самые главные
идиоты, и нам на них гораздо больше, чем им на нас, - подвел итог Машка.
Когда-то, давным-давно, как известно, жили-были на Земле тираннозавры.
Тираннозаврами их называли потому, что они были очень большими. Каждый
тираннозавр был ростом с пятиэтажный дом.
И были они просты, как воздух, и одиноки, как смерть. Единственным
занятием тираннозавров была любовь. А поскольку любовь вещь простая, словно
мычание, то тираннозавры никогда не мылись, были политически безграмотны, и
ходили всегда только голыми, ибо они гордились своими половыми атрибутами. И
небо над ними висело белое-белое, как потолок, ибо они не знали, что такое
ветер.
В общем, жили они, не тужили, как говорится, ели ананасы да рябчиков
жевали, как вдруг, откуда ни возьмись, появились у них на планете странные
существа. Впрочем, что значит "вдруг"? И раньше, бывало, мелькали они из-под
земли, и вели они подпольный образ жизни.
Поначалу тираннозавры не обращали на них особого внимания, даже
стипендию платили, хотя те, в целях борьбы, испускали стойкий аммиачный дух,
отчего тираннозавры, существа нежные, чихали и валились в богатырских позах,
и не сразу приходили в себя. Однако, случилось так, что в скором времени эти
подпольщики расплодились настолько, что оккупировали всю головную, спинную и
грудную часть суши, так что глупым тираннозаврам пришлось мигрировать в
северо-западный проход, а затем и вовсе переселиться под воду, где
единственно еще сохранился неиспорченный воздух.
Самой большой загадкой для бедных тираннозавров навсегда остался вопрос
о том, как же эти подпольщики умудрялись размножаться, ибо не было у них ни
лица, ни гениталий, а спереди и сзади была сплошная спина.
И прошло так много-много времени...
"И все, что ли? - разочарованно спросил Шина. - На этом что, сказочка
твоя и кончается?"
"Да понимаешь, - отвечал Машка, доставая очередную штуку пива, - дело в
том, что это сейчас я целый цикл начал писать. Цикл про тираннозавров. А
готово покамест мало: пролог, ныне зачитанный, ну и про собаку Павлова
еще..."
"Собака - тираннозавр?" - спросил Малина.
"Павлов - тираннозавр, - объяснил Машка. - Правда, не все еще у меня
ясно с общей концепцией... не все еще там тишь да гладь, да Божий рай, да,
Мейерхольд, лапу дай... Хотя, ежели есть желание, можно еще что-нибудь
почитать. Есть желание?"
"Есть!" - сказала Фанни, вылезая из воды.
"А вот и Фаничка, - просиял Шина. - Казалось бы, что в ней такого, ну,
Фаничка и Фаничка, такой же человек, как и мы..."
Машка помолчал, глядя на Фанни, разминающую в тонких пальцах сигарету,
и заговорил густым, тяжким жуемотом:
"Однажды утром проснулся Густав, а у него на кровати сидела Фанни..."
"Кончай стебаться", - скривилась Фанни.
"Ладно, - кивнул Машка. - Тогда пусть будет так: однажды утром
проснулся Шина, а у него в тот момент сидела Фанни..."
"Мне этот вариант больше нравится", - заметил Шина.
"Шина думает, что это сон, закрывает глаза и отворачивается к стене.
"Что ты ко мне тухесом повернулся?" - обижается Фанни. "Ладно, - говорит
Шина, понимая, что это не сон, - тогда я повернусь к тебе яйцами"..."
"А по-моему, - предложил Малина, - лучше всего будет так: однажды утром
проснулся Броневицкий, а у него в гостях сидел Густав..."
"Правильно! - подхватила Фанни. - А дальше так: Густав с видом
маши-растеряши шарится под одеялом ("Где тут маленький? Маленький мой
красный броненосец?") и наконец с торжествующим видом извлекает мрачный
Броневицкий огнетушитель..."
"Сосредоточенный массаж архитектурных излишеств", - продолжил Шина.
"Буги-вуги с бравурным тремоло", - сказал Малина.
"Стремительный домкрат!" - воскликнула Фанни, заливаясь смехом и хлопая
в ладоши.
"В конце концов, - опять же загнусавил Машка, - оба шарятся в поисках
трусов..."
"Куда это запчасти разбежались?" - пропищала Фанни.
"...И далее Броневицкий воняет, что я, мол, как Фридрих Энгельс, и
трезвый, и навеселе, в любой, мол, позе я сохраняю трудоспособность, и я
являюсь представителем больших, там, я не знаю каких... и вообще, мол, время
совершать мне моцион и омывать телеса, и освежаться вежеталем, и что,
спасибо, мол, за коллективное мероприятие, но..."
"Вот какую жуемотину поднес Броневицкий приятелю", - резюмировал Шина.
"Птички дерутся", - сказал Малина.
Птички голуби дрались за огрызок Машкиного сухаря. Чик-чирик да прыг,
да хлоп, три-четыре, прямо в лоб...
"Что ж, - заметила Фанни, - как говорил Булгаков, голуби тоже сволочь
порядочная".
"Так вот, - рассказывал Машка, поводя могучими плечами, густо, словно
шерстью, облепленными комарами, - о чем этот мой цикл - а дело в том, что
всякое литературное произведение, что б там ни говорили на сей счет их
авторы, пишется, на самом деле, с целью развлечения. Или читателя, или же
самого автора - то есть, автор развлекает сам себя. Ведь, согласитесь, если
бы одним не нравилось писать, а другим - читать, то никакой литературы,
разумеется, на свете б не было..."
"Бедненький Машенька, - жалела его Фанни, хлопая ладошками по Машкиной
спине, - вкусненький Машенька, хавают Машеньку комарики..."
"У него кожа как у слона, - сказал Малина, - ни один супостат не
одолеет".
"Как у тираннозавра", - поправил Машка.
"Так вот, - продолжал он. - То есть, что я хочу сказать? А то, что
каждый волен устанавливать свои условия в этой игре, так как правильных
систем не только в искусстве, но и вообще ни в чем не бывает, ибо всякая
система хороша лишь для определенной категории людей".
"Ну и что?" - сказал Шина.
"А то, что и этот мой цикл - не более, чем игра, которую каждый волен
толковать, как ему угодно".
"Ну и что?" - опять сказал Шина.
"А ничего".
"Слушайте, - сказал Малина, залезая в штаны, - по-моему, уже дождь
начинается. Ей-богу, капает. Эй, девки, вылезайте, едем!"
Близняшки, наконец-то, выбрались на берег, стали, наконец-то,
сушиться-вытираться.
"Что ж поделаешь, - вздохнул Машка, поднимаясь. - Поехали, так
поехали".
Поехали. Молча ехали. Что-то уж поскучнели все. Дождь нагнал их уже по
дороге. Быстро смеркалось.
Каждый думал о чем-то своем. Вот ведь как - еще один день пролетел, да
еще какой день! - воскресенье. А завтра с утра - эх... - работа. У кого
какая... Фанни служила где-то секретаршей ("секретуткой" - как сказала она).
Шина еще утром поведал о себе, что он паталогоанатом, и вызывался помочь
женщинам в разделывании курицы. Все смеялись, думая, что он шутит, но Малина
подтвердил его слова. Про самого же Малину никто не знал, где он работает и
работает ли вообще. Пепсиколки учились с Таней в институте. Ну, а Машка -
Машка работал ("держитесь, ребята, крепче за свои стулья") в "Крокодиле"
("Ну, да, так тебе и поверили", - отвечали ему. Про Машку-то уж точно знали
все, что он нигде не работает). И наконец, противный Новость трудился в
каком-то диком месте - то ли он грузил декорации... в общем, выполнял
какую-то очень важную функцию в обществе.
Итак, ехали. Смеркалось быстро, но вот уже и огни Калининского
проспекта, хонки-тонк "Жигули", кафе "Валдай", магазин "Мелодия", кинотеатр
"Октябрь"...
"А хорошо на реке было", - внезапно мечтательно произнес очнувшийся
Новиков. Близняшки захихикали.
Новиков откашлялся, помедлил и, под всеобщее молчание, стал читать
неожиданно чистым, чуть резонирующим голосом:
Сонет
Еще живые, завтра же - мертвы,
Друг другу снимся мы в краю дисторций,
Где в матовой истоме тает солнце,
И в сумерках трагичны все черты.
Где время обессилело в тиши,
Где воздух дышит, чист, как отраженье
Мгновенья от движенья до движенья,
И мир подобен отклику души.
Лишь в облаках слепая тень дрожит
Звезды, как зов из каменных сугробов,
Лишь одиночество лесного рога
Охотника, заблудшего в глуши.
И зыбкий колокольный перебой
Над хрупкою осенней пустотой.
Новиков замолчал и сидел задумчив и строг, и в широко открытых,
скорбных глазах его сияли воспаленные огни надвигающейся электрической ночи.
"Ну и ну, - удивленно покачал головой Малина. - Еще один поэт
трагической судьбы..."
"Кстати, - сообщил Машка, - Новость навел меня на идею для нового
рассказа из цикла про тираннозавров. Я напишу рассказ - герой у меня будет
такой: руки у него будут - КГБ и КСП, а ноги - хиросима и мокасина. Он у
меня станет заниматься каким-нибудь очень смешным делом... или нет, он будет
просто сидеть где-нибудь и скрипеть зубами с таким звуком, будто дверью
прищемило уши... А потом к нему подойдет какой-нибудь хмырь и спросит: "Что
будет, если подбросить в воздух трехлитровую банку с пивом и поймать ее на
голову?" - а тот в ответ возьмет и откусит ему голову вместе с банкой..."
"Приехали", - сказал Малина, тормозя.
Трещал дождь. Там и сям сновали машины, бежали по мостовой, выгибая
шеи, торопливые гражданки под эгидою вальяжных зонтоносцев... У подъезда
стояла Таня во всей своей прекрасной наружности, но лицо ее расходилось по
швам от волнения.
"Ибрагим убился", - сообщила она остолбеневшим друзьям.
УНЕСЕННЫЕ ВЕЧЕРОМ
"Да где же он? - в который раз спрашивал Машка, водя по земле лучом
фонаря. - Куда он пропал?"
Попадались в поле зрения под окном (а высоко, вообще-то, пятый этаж,
тут уж никакого масла в голове не нужно иметь, чтобы крякнуть), так вот,
попадались под окном только щепочки какие-то, мусор, тарелка какая-то,
сломанный детский вездеход, обломок разрушенного кресла, остов разоренного
радиокомбайна "Эстония", пивные пробки, да еще дохлая собака попалась, да
нашли еще Ибрагимову панамку, уже совершенно мокрую.
Дождь хлестал без дураков, с полной отдачей.
"А может, он упал, а тут собака шла, а он на собаку упал, а собака
сдохла, а он убежал?" - волнуясь, говорила Таня.
Шина беспрерывно курил, сигареты то и дело гасли, он бросал их и жег
одну за другой.
"Дай закурить", - попросил Машка.
"Пожалуйста, - мрачно сказал Шина, - как я могу отказать тебе в такой
гадости".
Близняшки дружно хрюкнули, но тут же сконфуженно смолкли. Одна лишь
Фанни безучастно стояла в стороне, зябко поеживаясь на ветру.
Таня нашла еще пуговицу и расспрашивала всех, не Ибрагимова ли она.
"Дай-ка сюда", - сказал Машка.
Пуговица оказалась - добротный армейский пельмень со звездой.
"Не его", - вздохнул Машка.
Что было делать? Подобрали панамку, потоптались еще немного, да и пошли
домой.
"А ты в "скорую" не звонила? А в милицию? А в морг?" - спрашивал Малина
у Тани. Казалось, у него тоже в голове что-то замкнуло.
"Да нет же, нет, - отвечала Таня. - Никуда я не звонила. Я только
проснулась, в комнату захожу, вижу - он из окна выпадает... Я глянула вниз -
темно. Выбежала на улицу, а тут и вы..."
Дела.
"Фанни, - говорил Машка, - Фанни, Фанни, милая Фанни..."
Они сидели вдвоем на кухне. Таня опять залегла спать. Малина еще долго
сидел на телефоне, звонил во все места в поисках Ибрагима - глухо. И теперь,
вроде, он тоже прилег, очевидно, решив, что ежели Ибрагим жив, то жив, а
ежели нет - то и нет.
"Фанни, - говорил Машка, - милая Фанни, ты знаешь, неделю назад у меня
умер друг..."
"У-у..." - Фанни сделала скорбное лицо, покивала головой.
"И ты знаешь, я ведь даже не пошел на похороны. Только однажды,
давным-давно, я хоронил свою бабушку, а после этого - ни разу, ни разу в
жизни я не был на похоронах, ненавидел я все это: цветы, там, музыка -
дикость какая-то... Ну, помер человек, ну и Бог в помощь... Я лично вообще
не хочу, чтоб меня хоронили - такая вот у меня причуда. Лучше просто
исчезнуть, словно тебя и не было... Пускай жрут меня старшие братья наши -
твари всякие. Человек - часть природы, так и пусть будет ею честно, до
конца...
И знаешь еще, милая Фанни, я ведь ни во что, признаться, не верю. Ни в
дружбу, ни в любовь... Нет, я думаю, настоящая дружба может... все-таки,
может, она и возможна на свете, но знаешь, только между мужчиной и женщиной!
Не любовь, нет, любовь - это ужасно, это как болезнь... Двое мужчин - если,
конечно, они нормальные люди - никогда не могут быть так близки, как мужчина
и женщина... И я всегда, то есть очень давно, хотел встретить такую женщину,
как жена Дэвида Боуи бывшая, Анджела. Они оба были абсолютно свободные люди,
но в то же время она говорила: "Я могу быть с каким-нибудь парнем, но если в
это время позвонит из Америки Дэвид и скажет, что я ему нужна, то я тут же
бросаю все и еду к нему, а этот парень меня еще и до аэропорта подбросит..."
Вот это и есть настоящая дружба..."
Машка вдруг, непонятно почему, расхохотался. Улыбнулась и Фанни.
"Но слушай, Фанни... - И снова он стал серьезен. И дума покрыла лицо
его морщинками, доселе незаметными. - Фанни, что б ты ответила, если бы я
сказал тебе: милая Фанни, выходи, пожалуйста, за меня замуж?.."
Он замолчал. Молчала и Фанни.
"Мишель, - сказала она наконец, - Мишель..."
"Меня зовут Саша", - печально заметил Машка.
"Мишель... - задумчиво повторила Фанни, словно не расслышав. -
Прекрасный мой Мишель, как ты прямо резко..."
"Мишель... Ты прекрасный человек, Мишель..." - проговорила она и опять
замолчала.
"Господи! - внезапно сказала она со слезами на глазах. - Что бы сейчас
разбить?!"
Взяла со стола бутылку с французской надписью CAMUS ("Самус" - как
называл этот коньяк Машка), повертела в руке, поставила было обратно, но
вдруг, решившись, взяла снова, примерилась и тихонько кинула в угол. Бутылка
с урчанием прокатилась по паркету, поерзала и затихла, клокнув, словно
заглотав хавки.
"Ладно", - крякнул Машка и достал из холодильника еще одну бутылку
коньяка - на сей раз простого армянского.
..........................................................................................................................................................................................................
"Слушай, Санька, - говорил Машка, следуя за Малиной на кухню. - Вот
знаешь, мысль какая интересная..."
"Погоди Машка, - перебил его Малина. - Нам нужно серьезно поговорить".
"Нет, это ты погоди, - отмахнулся Машка. - И не перебивай, пожалуйста,
что за вредная манера... Понимаешь, такая идея у меня появилась... Правда, я
еще путаюсь и не до конца еще домыслил..."
"Домыслишь".
"Саня, что за тон? - изумился Машка. - Может, тебе неприятно, что я у
тебя обитаю? Так я уйду, знакомых у меня много..."
"Извини. Тут такое дело..."
"Понимаю. Ибрагим пропал. Но что ж тут поделаешь?"
"Дитя! - раздраженно сказал Малина. - Чем дольше я с тобой вожусь, тем
больше убеждаюсь, что ты и в самом деле просто анфан террибль. Говорили они,
что не стоит с тобой разговаривать..."
"Кто "они"?"
"Не торопись. Дело и в самом деле настолько серьезное, что нельзя не
предупредить тебя..."
Все это время Малина нервно расхаживал по кухне, хватал себя пальцами
за нос (была у него такая привычка), то садился на стул, то вскакивал,
заглядывал в мрачное окно... Подобрал с полу бутылку "Камю", удивленно
принюхался к разлитому коньяку, скверно матюгнулся.
"Это кто коньяк разлил? Фанни?"
Машка промолчал.
"Стерва, халява..."
"Полегче, - сказал Машка. - Полегче выражайся. Я тебе еще не говорил -
я ей сейчас предложение сделал".
Несколько мгновений Малина смотрел на Машку с полуоткрытым ртом, затем
неприятно заржал.
"Ну, и как она?"
"Никак. Во всяком случае, не отказала", - самодовольно улыбнулся Машка.
"Да, это сильная новость, - ехидно покивал головой Малина. И снова
заржал. - Представляю семейку: Машка и Фанни! Ха-ха! Веселый вы народ,
ей-богу насмешили..."
"А что?"
"Идиот. Что ты про нее знаешь?"
"Ну..." - смутился Машка.
"Душе настало пробужденье... Идиот".
"Слушай, не оскорбляй меня, пожалуйста".
"Да что еще сказать про тебя, если ты водишься, не зная с кем, треплешь
языком где попало и чего не следует..."
"Слушай, Саня, ты сейчас схлопочешь".
"Что?! - крикнул Малина, подходя к нему вплотную. - Да я тебя щас!.."
Они стояли друг против друга, меряясь взглядами. Малина аж трясся от
злобы.
"Ну, ударь, - спокойно сказал Машка. - Ударь, если это доставит тебе
удовольствие. Я с тобой драться не собираюсь".
Малина сразу обмяк, подошел к столу, налил себе в рюмку, выпил.
"И за что я люблю тебя, дурака, - устало проговорил он. - Ты даже не
представляешь, как ты меня подвел, каких людей ты под удар подставил..."
"Ну, объясни, в чем дело, может пойму, хоть я и идиот..." - Машка тоже
подсел к столу.
"Извини, я перенервничал. Но ты тоже хорош..."
"А что?"
"Сейчас. Все сейчас объясню, ждать больше некогда..."
Малина замолчал. Выпил еще. Повертел в руке рюмку. Снова налил и выпил.
И опять тяжело задумался, с треском разминая в пальцах сигарету.
В тишине было слышно, как за окном бушевало небо. В стеклах дробился
дождь.
"Санек, - нежно сказал Машка, - Санек, ты помнишь такие старые добрые
времена в 18-й аудитории?"
"Я думал, в 18-м году", - усмехнулся Малина.
"Ты знаешь, я недавно песенку такую сочинил о тех временах: "Ах, это
было так давно, когда все стриглись под битлов, и крошка Кло шептала мне,
хлебнув вина: "Какие были времена!"..." - Машка вполголоса запел.
"А ты даже не пошел на Сережкины похороны. А я вот - ходил. И Ибрагим
пришел, хотя они с Сережкой в последнее время не разговаривали. И даже Таня
пошла, хотя она его почти не знала..."
"Я же тебе объяснял, почему не пошел. Я не хочу видеть его мертвым, я
хочу помнить его живым. Он навсегда останется в моей памяти только живым".
"Слова это все, слова... Я видел его мертвым, и гроб нес, и поцеловал
его на прощанье, и ничего с моей памятью от этого не случилось". - Малина,
присев у кухонного пенала, нагружал хозяйственную сумку всякой снедью:
консервами, галетами какими-то, достал буханку хлеба...
"Мы разные люди".
"Разные", - согласился Малина.
С грохотом распахнулось окно. Шторы размазало по стенам. Дождь брызнул
в комнату так, словно облако лопнуло.
С минуту Машка и Малина боролись с порывами ветра, водружая раму на
место, выпутыва