ем?  Тут надо соблюдать дистанцию.  Скажите,  что,  мол,  жадюга
Пожамчи требует золота. Валите на меня, все равно ему Пожамчи не укусить -
зубы коротки...
     - Говорят:  руки коротки,  -  поправил его Шелехес.  - Какое золото у
него просить? В чем удобнее?
     - Просите в хороших габаритах: кольца, монеты, портсигары...
     Они говорили сейчас осторожно,  прислушиваясь друг к другу. Основания
для   этого  были  достаточные:   Пожамчи  вызывали  в   Наркомвнешторг  и
фотографировали для иностранного паспорта.  Более того,  ему было сказано,
чтобы он в ближайшее время был готов к выезду за границу. "За неделю перед
поездкой познакомим с теми товарищами,  которые будут вас сопровождать,  а
пока составьте реестр драгоценностей,  которые,  по  вашему мнению,  можно
будет легко реализовать на международном рынке", - сказали ему.
     В свою очередь Шелехес,  поняв, что провал Белова - первая ласточка в
цепи  возможных провалов,  только что  передал Козловской,  которая жила в
Кремле, маленький сверточек.


     - Здесь,  -  сказал ей Шелехес, готовясь вскрыть пакет, - сувенир для
кузена: две деревянные матрешки "а-ля Хохлома". Кузен присылает питание, а
мне ответить нечем... Вот, извольте взглянуть, товарищ Козловская...
     Женщина остановила его:
     - Яков Савельевич,  будет вам, я ведь не таможенник, а ваш товарищ по
службе. Адрес написали?
     - А вот здесь,  в конверте,  письмецо и телефон. Ваша сестра позвонит
Огюсту, восемьдесят четыре двадцать три...
     В  деревянных куклах были выдолблены пустоты,  и Шелехес спрятал туда
двадцать бриллиантов,  самых  редких,  общей  стоимостью на  два  миллиона
золотых рублей.


     Дальнейший план Шелехеса разнился от того,  что задумал Пожамчи. Яков
Савельевич  рассчитывал  получить  разрешение  на   отдых   в   одном   из
прибалтийских государств.  Для  этого  он  уже  несколько раз  обращался в
больницы с жалобами на боли в сердце. Он справедливо полагал, что память о
его погибшем брате,  секретаре Курского губкома, положение двух других его
братьев  позволит ему  получить разрешение на  выезд.  Жену  свою  Пожамчи
терпеть не мог,  и поэтому для него не стоял вопрос,  как быть с семьей. А
для Якова Савельевича главным было,  как вывезти с собой семью.  Для этого
он рассчитывал в Ревеле,  куда отправится один, заполучить верного врача и
послать   телеграмму   в   Москву   с   требованием   немедленного  выезда
родственников  из-за   опасного  состояния  больного.   Более   того,   он
рассчитывал получить справку о  смерти,  а  затем попросту исчезнуть.  Был
Яков  Шелехес -  умер  Яков Шелехес.  А  уж  если его  жена и  дочь решили
остаться в Ревеле охранять могилку,  то это никак не может бросить тень на
братьев, служащих диктатуре пролетариата. Он додумал и самые, казалось бы,
мелочи.  Он решил найти в Ревеле человека,  который бы вступил в фиктивный
брак с его дочерью,  это бы также явилось весомым оправданием для братьев,
в  том,  конечно,  случае,  если бы  кто  заинтересовался судьбой семьи их
"покойного" брата.
     Шелехес,  кончив  помешивать ложечкой  сахар  в  стакане,  глянул  на
Пожамчи,  и они вдруг рассмеялись -  одновременно, как сговорились, словно
прочитав тайные мысли друг друга.
     - Когда надо начинать опасаться?  -  спросил Пожамчи.  - Предупредите
заранее?
     - Я убежден, что вы меня упредите недельки за три...
     Пожамчи брал фору:  если его  отъезд состоится через две  недели,  он
предупредит об этом Шелехеса дня за три-четыре. Шелехес рассчитывал в свою
очередь предупредить Пожамчи о своем отъезде за неделю.
     - А  что нам делать с  газаряновским золотом?  -  допив чай,  спросил
Шелехес. - Мне золото держать не с руки.
     - Мне тоже. Можно реализовать через старика Кропотова.
     - Он предложит марки или франки. И то и другое шатается.
     - Попросим доллары.
     - Кропотов не дурак, - вздохнул Шелехес.
     - У него сейчас мало работы, согласится. Обманет, правда, тысчонок на
двадцать...
     - Переживем, Николай Макарович... Ну, кланяюсь вам...
     - Кланяюсь, Яков Савельевич... Поклон супруге и дочери.


          "Выйдя из  квартиры,  где  проживают  Пожамчи  и  Шабаев,  лысый
     направился в дом Кропотова; там он провел двадцать семь  минут  (часы
     оказались у вновь присланного сотрудника, время теперь даю точное)  и
     вернулся домой. Кропотов через сорок минут вышел из дома и направился
     на Театральную площадь, где имел встречу с Газаряном, который передал
     ему чемоданчик.
                                                                 Горьков".


     - Главный вопрос,  который меня мучает,  Глеб Иванович,  - докладывал
Будников Глебу  Бокию,  -  это  куда  делся  Шелехесов пакетик?  В  Кремле
пакетик-то остался, Глеб Иванович.
     Бокий поднялся из-за  стола,  потерся спиной об угол большого сейфа -
позвоночник немел все чаще, левая нога делалась неживой, тяжелой. Спросил:
     - Кто ему пропуск заказывал?
     - Не отмечено.
     - Голову за  это надо снимать.  Сообщите коменданту:  пусть дежурного
отдадут под трибунал за ротозейство...
     - Брать надо всех, Глеб Иванович. Цепь замкнулась: Белов - Прохоров -
Газарян - Шелехес - Пожамчи - Кропотов.
     - А дальше? Куда поведет нас Кропотов? Кого навещал в Кремле Шелехес?
Где его посылочка?  Нет, рано еще, Володя. Сейчас надобно смотреть в оба и
не переторопить события.


     Дзержинский  слушал  Бокия  очень  внимательно.  Потом  он  отошел  к
большому итальянскому окну и  долго смотрел на площадь,  всю в  трамвайном
перезвоне,  криках  извозчиков и  звонких  голосах  мальчишек -  продавцов
газет.
     - Зря отчаиваетесь,  Глеб,  - сказал он, выслушав Бокия. - В том, что
вы для себя открыли,  нет ничего противоестественного.  Старайтесь  всегда
прослеживать генезис,  развитие.  Я просил Мессинга подготовить справку на
всех участников.  Картина получается любопытная.  Родители Шелехеса  имели
крохотный извоз на Волыни. Черта оседлости, еврейская нищета - страшнее не
придумаешь...  Отец Пожамчи - дворник, у бар на празднике получал целковый
и  ручку  им  целовал,  и  сына  тому  учил Кропотов.  Сын раба.  То бишь,
крепостного.  Ему сейчас семьдесят,  значит,  и его самого барин порол  на
конюшне,  и отца мог пороть на его глазах,  и мать.  Так-то вот. Газарян -
сын тифлисского извозчика.  Отец Прохорова начинал с лакея: "Подай, прими,
пшел вон!" И Прохоров ему помогал до тринадцати лет.  Впрочем,  Прохоров -
особая статья,  мы еще к нему вернемся.  Люди помнят нищету - причем особо
обостренно  ее  помнят  люди,  лишенные  общественной  идеи,  то есть люди
среднего уровня,  выбившиеся трудом и ловкостью в относительный  достаток.
Мне  один  литератор  как-то сказал:  "Вы не можете себе представить,  что
значит таскать на базар подушки!" Эта фраза  -  ключ  к  пониманию  многих
человеческих  аномалий,  Глеб.  До  тех  пор,  пока  будет  нищета,  люди,
выбившиеся из нее,  станут делать все,  что только в их силах,  дабы стать
богаче,  чтобы  гарантировать себя и детей от того ужаса,  который они так
страшно помнят сызмальства. Поворошите память: самые четкие воспоминания у
вас остались с времен детства?
     - Нет, - возразил Бокий. - Каторга.
     - Ничего подобного,  -  досадливо поморщился Дзержинский.  -  Что вам
дороже:  лицо отца; луг, который вы увидели первый раз в жизни; ряженые на
святках;  горе вашей мамы,  когда вас нечем было кормить,  или жандармская
рожа в камере следователя? Вот видите... Спорщик этакий... Капитулируете?
     - Нет. Соглашаюсь, - улыбнулся Бокий.
     - Тогда  извольте следовать далее...  Страх  перед  возможной нищетой
способен подвигнуть человека и на высокие и на мерзостные деяния.  Вот вам
ответ на наши страхи.
     - Тогда  надо  исповедовать  Ламброзо  -  все  зло  в  том  или  ином
индивиде...
     - Человек,  индивид,  как  вы  изволили сформулировать,  живет  не  в
безвоздушном  пространстве,   Глеб.  Мы  должны  сломать  главное:  изжить
завистливого,  подсматривающего в  замочную скважину мещанина,  привести к
рубежам научной революции новых людей. Ты умеешь, ты талантлив, ты работящ
- достигнешь всего,  о чем мечтаешь!  Как это ни тяжко говорить, Глеб, но,
сколько бы  мы  сейчас  ни  карали,  язв  нищеты не  выведем:  они  должны
рубцеваться временем.  Вдумайтесь,  отчего Ленин повторяет изо дня в день:
учитесь,  учитесь и  еще раз учитесь?  Отчего он  так носится с  Рамзиным,
Графтио,  с Павловым?! Думаете, они лестно говорят о нас? Мне сдается, что
они внуков не чертом,  а чекистом пугают. И далеко не со всем происходящим
согласны...  А  почему Ленин с  ними так возится?  Вдумайтесь!  Потому что
наука - сама по себе - рождает качественно новых людей...
     - Вы  говорите,  Феликс Эдмундович,  а  мне  так и  хочется Пожамчи с
Шелехесом отпустить на все четыре стороны.
     - Нет,  Глеб,  они  воруют бриллианты,  на  которые Запад продаст нам
оборудование для электростанций.  Диалектика -  вещь жестокая, неумолимая,
она не  прощает двусмысленностей и  отступлений от курса...  Если мы хотим
видеть нашу страну государством высокой техники, нам придется немилосердно
расстреливать тех,  кто страх за собственное благополучие - по-человечески
это можно понять - ставит выше нашей мечты.
     - Когда позволите доложить прикидку операции по  Гохрану?  -  спросил
Бокий.
     - Сомнения ваши прошли?
     - Прошли.
     - Тогда посидите, сейчас должен подойти Юровский, мы подключаем его к
этому делу.


     Яков Юровский был крепок, высок и красив сильной южной красотой. Даже
зимой казалось, что лицо его тронуто загаром.
     - Садитесь,  товарищ Юровский,  -  сказал  Феликс  Эдмундович.  -  Мы
пригласили вас в  связи с  очень неприятным,  а потому особо ответственным
делом.
     Юровский слушал Бокия,  тяжело набычив голову, выставив вперед нижнюю
челюсть.  Иногда  он  делал  заметки  на  папиросной коробке:  Дзержинский
отметил для себя, что Юровский точно схватывает существо дела.
     - С Пожамчи легче,  -  сказал Юровский,  выслушав Бокия.  -  Его надо
пригласить в Наркомвнешторг и сказать,  что отъезд назначен на завтра.  Он
притащит наших людей в свой тайник,  если он у него оборудован не дома,  а
где-то в  ином месте...  Теперь с  Шелехесом...  По-моему,  стоило бы меня
нелегально ввести в Гохран...
     Дзержинский покачал головой:
     - У  них своя контрразведка.  Юровский не  иголка в  стоге сена,  вас
знают.  Введем вас открыто,  как ревизора от ЦК.  Вести вам предстоит себя
эдаким ваньком,  который умеет давать указания, а вникать в суть не может.
Тогда  вы  прищучите их  на  частностях.  Нас  волнует главное -  как  они
организовывают хищения,  потому что  ревизии пока были благополучные.  Тут
следует поглядеть на  будущее -  лучше покарать один раз,  чем  бесконечно
размазывать кашу по мостовой...
     - Хорошо бы,  конечно, посоветоваться с кем-то из опытных ювелиров, -
сказал Юровский.  - Лучше всего я такое дело  схватываю  в  разговоре,  на
практике.  Видимо,  такого  верного  ювелира  сейчас нет...  Верить никому
нельзя из этой публики.
     - Никому, - согласился Бокий.
     - Так уж никому? - спросил Дзержинский.
     - Никому,  -  упрямо  повторил  Бокий.  -  Лично  я  никого  не  могу
порекомендовать Юровскому.
     - Пожалуйста, не говорите "никому", - раздраженно сказал Дзержинский.
- Нельзя никому не  верить.  Вы  обязаны исходить из  посыла,  что  верить
следует всем.  Наша  с  вами задача доказать,  кому можно,  а  кому нельзя
верить.  "Никому",  -  сердито повторил он.  -  Так можете заболеть манией
подозрительности, Глеб.
     - Феликс  Эдмундович,   -   спросил  Юровский,   -  этот  Шелехес  не
родственник нашему Федору?
     - Родной брат,  -  ответил Дзержинский. - И я верю Федору так же, как
раньше.
     - Где он? Я его не видал много лет, - спросил Юровский.
     Бокий вопросительно посмотрел на Дзержинского. Тот ответил:
     - Федор Шелехес сейчас в Ревеле, наш резидент.


          "По нашим данным, Кропотов в  21.54  звонил  секретарю  польской
     миссии Кочару и договорился о встрече возле бывшего "Яра", назвавшись
     Надеждиным. Встреча состоится завтра в 9 часов утра.
                                                               Оскольцев".



     "ПОДГОТОВИВШИСЬ - ДЕЙСТВУЙ"
__________________________________________________________________________

     Услыхав звонок поздним вечером,  Пожамчи вышел  открыть дверь  сам  -
жена легла спать.
     - Кто там? - спросил он.
     - Это я, - услышал он знакомый голос и, не поняв еще толком, кто это,
отпер замок.
     Воронцов оттер его плечом, дверь мягко прикрыл и, чуть тронув Пожамчи
пальцами за руку, кивнул головой на темный коридор. Почувствовав пустоту в
животе, Пожамчи быстро пошел к себе в комнату и сказал:
     - Лиза, к нам гость.
     - Простите за позднее вторжение,  -  мягко улыбнулся Воронцов, - но у
меня срочное дело.
     - Если вы обождете в  коридоре,  я поднимусь,  -  сказала женщина,  -
чайку поставлю.
     - Пожалуйста,   не  тревожьтесь,  -  сказал  Воронцов.  -  Мы  только
перебросимся тремя словами.
     Воронцов успел заметить,  что  после общения с  бандитами говорить он
начал погано,  по-мещански,  округло. Он увлек Пожамчи к окнам, выходившим
на темную Поварскую, и тихо сказал:
     - Николай Макарович,  я понимаю,  что мой визит вас не обрадовал,  но
что поделаешь.  Просьба у  меня конкретная и  легко выполнимая:  мне нужен
план  Гохрана,  расположение сейфов;  посты  внутренней охраны,  ежели они
существуют;  слепок с ключей,  какие только можно достать;  список оружия,
которое  находится  в  распоряжении вахтеров,  тайная  сигнализация -  где
находятся провода, куда ведут, - словом, вы понимаете...
     - Как не понять...
     Ощущение томительной пустоты в  животе постепенно прошло,  руки снова
потеплели,  и кончилась противная дрожь в коленях.  Мысль работала четко и
слаженно - как у Пожамчи бывало всегда в минуты наибольшей опасности.
     "Ограбление  пойдет  мне  на  пользу:  вся  недостача  на  ограбление
спишется,  -  думал Пожамчи,  застегивая пуговицы на пижаме,  -  а если он
сломит голову и его шлепнут -  тоже хорошо, не будет за мной ходить тенью.
Только бы все это оттянуть на тот день,  когда я  пересеку границу.  Ждать
недолго.  Как только выгоднее: чтоб его шлепнули - тогда надо донос писать
- или чтоб все у него вышло?"
     - Так,  -  сказал  он  шепотом,  -  ясно...  Дело  трудное  и  крайне
рискованное, Виктор Витальевич...
     - Я Дмитрий Юрьевич, и, пожалуйста, мое имя забудьте - это в ваших же
интересах.
     - Понятно, Дмитрий Юрьевич, понятно, дорогой мой...
     Воронцов снова одернул его.
     - Я  не "ваш дорогой",  не сюсюкайте и рассуждайте вслух,  если у вас
есть какие-то сомнения по поводу моей просьбы.
     - Просьбу выполню.
     - В каком объеме? Ключи достанете?
     - Постараюсь, слепок постараюсь сделать.
     - Когда?
     - За недельку управлюсь.
     - Сигнализация там у вас есть?
     - Вроде бы нет.
     - Посты   внутренней   охраны?    -    Воронцов   спрашивал   быстро,
требовательно,  приглашая Пожамчи к  быстрым и  четким ответам.  Глаза его
были прищурены -  стальные,  безжалостные,  и  Пожамчи не  мог противиться
силе,  скрытой в его глазах,  не успел горестно подумать:  "Вот что значит
кровь! А я из дерьма вылез, туда же и кану".
     - Нету. Вроде бы нету, я там ночью-то не бывал...
     - "Вроде"? Или точно?
     - По всему - точно. Там в окнах свету нет по ночам.
     - Это мне известно. План можете начертить?
     - Какой?
     - Где расположены сейфы?
     - Могу.
     - Сколько там ключей?
     - Двенадцать сейфов и тринадцать несгораемых шкафов.
     - Где что лежит? Можете указать?
     - Камни там лежат.
     - Я понимаю, что не куриный помет. Где бриллианты, где изумруд. Какой
сейф самый ценный, какой - победней... Это можете назвать?
     - Могу.
     - Так зачем же  вам неделя на все это?  -  спросил Воронцов;  усы его
ощетинились, и Пожамчи подумал: "Как Петр Великий, честное благородное".
     - Для точности. И потом ключ достать...
     - Ключ достанете к завтраму.
     - Не смогу.
     - Отчего так?
     - Подготовка нужна. С охранником поболтать, угостить его чем, - можно
все дело провалить, если торопиться.
     - Не лгите! Вахтер дежурит ночью у двери?
     - Дежурит.
     - Тот же, что днем?
     - Нет, днем стоит Родион Кондратьевич.
     - Ну, так дадите Родиону Кондратьевичу полмиллиона - он вам не то что
ключ, он вам дверь Гохрана вынесет.
     Пожамчи вдруг усмехнулся:
     - За  полмиллиона не  отдаст.  Не  поверит.  За бутылку водки и  хлеб
отдаст,  это верно.  Только мне еще там работать, я голову на плаху класть
не хочу, да и вам какой от этого прок?
     - Никакого...  Вы правы -  в отношении полумиллиона:  мне всегда было
свойственно идеализировать народ...  Попросите-ка  Родиона  Кондратьевича,
чтобы он помог вам шкаф домой оттащить...
     - Какой шкаф?
     - Который вы  завтра купите на  барахолке.  А  воровать -  не мне вас
учить, я сам учусь этому, Николай Макарович. Напоите его, Родионушку, да с
ключа и сделайте слепок. Здесь дом, тут и стены помогают.
     - Сделаю, - ответил Пожамчи.
     - А  я  вас  поблагодарю за  это.  Правда,  вам  моя благодарность не
очень-то нужна,  однако курочка по зернышку клюет.  Десяток хороших камней
прибавите к своей коллекции.
     - Благодарствуйте.
     - Завтра в семь возле Гохрана будет стоять извозчик...  Лошадь у него
белая,  а  сам он брит.  Сядете к  нему и,  если он передаст вам привет от
Димы, незаметно суньте ему слепок. Положите его в папиросную коробку. Плох
будет - придется переделывать. Планы положите туда же. До свидания.
     Анна Викторовна ждала Воронцова в парадном.
     - Все тихо? - спросил он одними губами.
     - Двое пьяных тут бродят, ко мне приставали.
     - Водкой сильно разит?
     - Я не принюхивалась.
     - Зря.
     - Они шатались...
     - Я тоже могу шататься, коли надобно. Где они?
     - На улицу ушли.
     Воронцов взял Анну Викторовну за руку и повел по лестнице вверх.  Там
он толкнул плечом чердачную дверь - подалась с трудом.
     - У меня есть спички, - сказала Анна Викторовна.
     - У меня тоже есть. Только зажигать их не надо.
     В  кромешной темноте он  провел ее  по чердаку,  будто бывал здесь не
раз,  осторожно выдавил стекло в оконце, которое вело на крышу, вылез сам,
помог вылезти женщине и шепнул:
     - По лестнице - во двор, а там уйдем проходными.


          "...Однако высокий, выйдя  из  квартиры  Пожамчи,  на  улице  не
     появился.  Только потом, обнаружив исчезновение женщины, мы прошли на
     чердак, где и поняли, что он оторвался  от  наблюдения,  выйдя  через
     крышу, а потом через проходные дворы.
                                                                Непрахов".


     В других сообщениях говорилось, что Газарян дважды передавал портфель
Шелехесу,  а тот в свою очередь с этими портфелями ездил к Кропотову.  Эта
линия была ясна: преступники решали дела с золотом и бриллиантами, которые
"запросил" Тернопольченко через Прохорова.


          "Купив на рынке трельяж, Пожамчи  привез  его  домой  с  помощью
     рабочего Р.К. Писарева, служащего вахтером и грузчиком Гохрана.  Р.К.
     Писарев вышел от Пожамчи через час, будучи навеселе, но не качался и,
     придя в Гохран, ни с кем в контакт не входил,  а  уснул  в  вестибюле
     рядом с вахтером Г.Б. Беспалко. Пожамчи из дома не выходил.
                                                                 Горьков".


     Бокий споткнулся на сообщении о  "высоком" и  несколько раз перечитал
эти  строчки.  Всплыла в  памяти шифровка Всеволода -  Воронцов в  России,
Пожамчи с "высоким незнакомцем" в Ревеле...  Бокий попросил вызвать к нему
людей,   ведших  наблюдение,   и,   не   говоря  ни   слов