и  было  так  несколько минут -  плененное солнце,  не
властное  вырваться из  геометрической точности арки,  и  смотреть на  это
бессилие светила, пусть даже временное, было жутковато.
     Отец хвастливо глянул на Всеволода и сказал:
     - Это я сам открыл.
     "Сначала будем  гулять по  лесу,  -  думал Всеволод,  -  грибы станем
собирать,  сейчас хорошие грибы должны пойти...  Он любит смотреть,  как я
грибы собираю...  Никогда боровик сам не сорвет, все норовит меня подвести
к грибу, знает, как я жаден до белых..."
     ...Чем ближе к Москве подъезжал поезд,  тем чаще Всеволод обращался в
мыслях к отцу.
     "Я был кругом не прав,  -  думал он, - я не имел права говорить с ним
так,  как говорил раньше.  Утверждая себя, свою правоту, я отвергал его. Я
был жесток,  оспаривая его манеру мышления, его систему доказательств, его
логику, его привычки, выработанные всеми его шестьюдесятью годами. Отец не
мог отринуть свое прошлое,  он верил в  то,  что делал,  он никогда не мог
делать того,  во что он не верил - по-детски, наивно, но до конца. Значит,
когда мы  с  ним  ссорились,  я  был  не  прав,  потому что  не  мог  быть
доказательным.  Почему мы всегда так жестоки к самым близким? Отчего я был
так терпим с Никандровым? Надо быть непримиримым, когда перед тобой враг с
пулеметом, а мы все больше непримиримы, когда спорим с безоружным".
     Поезд замедлил ход,  а потом и вовсе остановился,  тоскливо провизжав
тормозами.
     - Товарняк,  из Ревеля погонят,  - объяснил проводник. - С хлебом. Их
теперь как курьерские пропускают.
     И действительно, минут через десять прогремел длиннющий состав.
     Владимиров вспомнил Федора Шелехеса.  Чем больше сейчас он насчитывал
вагонов с  хлебом,  тем  явственнее ему  виделось лицо  Федора,  когда тот
собирался к Маршану.  За несколько часов лицо его осунулось, глаза запали,
а  скулы  набухли острыми желваками.  Доброе лицо  Федора сделалось в  тот
вечер жестоким, чужим и очень усталым.
     Вспомнились Всеволоду глаза Лиды  Боссэ,  когда она  рассказывала про
своего  отчима;  вспомнилось,  как  гремели  алюминиевые кружки  в  гулком
тюремном коридоре перед  завтраком и  обедом,  когда по  камерам разносили
баланду;  вспомнилась ненависть в лице Неуманна, когда тот отпускал его, и
вдруг громадная усталость навалилась на  Всеволода,  такая усталость,  что
даже ноги ослабели.
     Он вернулся в  купе и  лег на плюшевый диван,  пропахший нафталином и
сыростью.
     "Ну, вот и все, - сказал он себе. - Слава богу, дома..."


          "По решению Особого Совещания НКВД СССР от 29 марта 1938 года:
               Шелехеса Федора Савельевича ("Роман")
               Боссэ Лидию Ивановну
               Шорохова Геннадия Гавриловича
     приговорить к высшей мере социальной защиты, как эстонских шпионов.
          Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.
                                                              Н. И. Ежов".




                                1974-1989



__________________________________________________________________________
     Сканиpовал Еpшов В.Г. Дата последней редакции: 23/02/99