- сказал мой приятель-журналист, цепко оглядев
соседние столики, - нет ли топтунов. - Это может "раскачать шлюпку".
Западная Европа, а точнее говоря, биржи Лондона и Рима, смогут
торпедировать наше вхождение в "общий рынок", начав кампанию: "Мадрид не
умеет справиться с ультра законным путем, значит, их режим ненадежен,
стоит подождать, когда придет новый".
   б) Кортесы становятся центром власти, "испанская жиронда" вводит
чрезвычайное положение и обращается к армии, как к "становому хребту
нации", списки коммунистов, либеральных священников, социал-демократов
заготовлены уже давно - в стране начинается резня: танки, как в Чили,
стоят на улицах.
   Что же из себя представляет четвертьмиллионная испанская армия? Ее
элитой является генеральный штаб. Два года назад либеральный генерал Диас
Аллегрия, начальник генштаба и военный исследователь, был уволен в
отставку, когда находился в самолете, следовавшим рейсом из Бухареста в
Мадрид; ультра не простили "вольнодумцу" визита в социалистическую страну
- несмотря на то, что это был санкционированный визит. Ныне генштабом
управляет вполне "благонамеренный генерал", человек бункера.
   Исследуя генеральный штаб, известный испанский историк Хулио Бускет
вывел ряд любопытных закономерностей. Первое - большинство генштабистов
являются уроженцами Мадрида, то есть им сугубо "неприятны" всякого рода
баскские, каталонские, галисийские и прочие вольнодумцы, а поскольку
генштабисты, как правило, являются потомственными военными - мнение
командования не обсуждают, ему подчиняются. Последний опрос показал, что
профессия кадрового военного в Испании стоит на пятом месте. Невероятно
высокое место! Объяснять это лишь тем, что сие связано с технизацией
армии, - не серьезно. Армия всегда была оплотом франкизма, которому была
нужна сила, чтобы в л а с т в о в а т ь.
   Осенью 1975 года в Испании были арестованы несколько офицеров -
участников подпольного "демократического союза офицеров". Кто они? Откуда?
Это сохраняется в тайне. Известно лишь, что демократические офицеры
выступают как противники "политизации армии" - в том смысле, чтобы не
позволить войскам выступить против народа. Но если в Португалии армия
заявила себя, как общенациональная сила после многих лет колониальных
войн, когда стали явными- противоречия между армией и народом, то в
Испании такого рода ситуации нет: видимо, учитывая португальский опыт,
Франко приказал своим войскам уйти из последней колонии, из богатейшей
Испанской Сахары, только бы не ввергнуть страну в конфликт. Еще одно
любопытное соображение: третья часть испанских вооруженных сил составлена
из летчиков, танкистов и артиллеристов. Люди, связанные с техникой, они
прошли американскую школу. Тенденции "зеленых беретов" - очевидны.
(Ведущим, кстати говоря, членом королевского совета от армии является
главком авиации Анхел Ларсабал, "герой Голубой дивизии", воевавший против
нас под. Ленинградом и Волховом.
   Симптоматично, нет? Был, естественно, бит. Обозлен и, соответственно,
обижен.)
   ...Прошло всего три недели со времени прилета в Мадрид, а как многое
изменилось!
   То, о чем раньше шептались, сейчас начали говорить открыто - для всего
мира.
   Филипе Гонсалес, генеральный секретарь Социалистической рабочей партии
Испании (ПСОЭ) впервые дал интервью. Он отвечал на вопросы резко и точно.
   В о п р о с: Министр Фрага надеется, что вскоре социалистические партии
будут узаконены. Как бы ваша партия изменила конституцию, став легальной?
   Ф. Г о н с а л е с: Нынешняя конституция исключает возможность
существования легальных партий. Значит, чтобы легализовать партии, надо
изменить конституцию.
   В о п р о с: Вы верите в то, что нынешнее правительство сможет провести
реформы?
   Ф. Г о н с а л е с: Говоря откровенно, - нет.
   Хиль Роблес, представитель демохристианской оппозиции (помните его
первые выступления в декабре, приведенные выше? Послушайте, как изменилась
его позиция за эти недели).
   В о п р о с: Существуют ли внутренние расхождения между демохристианами
так же, как и между социалистами?
   Х и л ь Р о б л е с: Богу хотелось бы, чтобы социалисты были так же
едины, как мы.
   (Для справки: ныне в Испании уже существуют около двухсот партий, из
них только в одной провинции, в Каталонии, более двенадцати
социалистических.)
   В о п р о с: Как вы относитесь к первому правительству короля?
   Х и л ь Р о б л е с: Мы не верим словам, мы верим делам. Мы намерены
создать свой первый съезд. Правительство вправе запретить его, доказав тем
самым свой демагогический характер. Вправе и разрешить - это будет важно
не только для нас, но и для всех других партий: мы, как демократы,
считаем, что в процессе демократизации должны участвовать все. Было бы
чудовищной ошибкой правительства исключить коммунистов из процесса
демократизации.
   ..."Убыстрению" точности позиции, их поляризации, способствует беседа с
фашистом Санчесом Ковиса, руководителем ультраправых "партизан короля
Христа".
   В о п р о с: Как вы относитесь к амнистии?
   К о в и с а: Освободить агитаторов - самый большой вред, который только
может быть сделан Испании, нашей нации и истинной свободе.
   В о п р о с: Каков смысл деятельности вашей организации "партизаны
короля Христа"?
   К о в и с а: Никто, в том числе и министр внутренних дел Фрага, не
понимает значения нашей организации. Если гражданские власти не защищают
церковь и родину, это сделает любой честный человек испанской
национальности.
   В о п р о с: Как вы относитесь к легализации партии?
   К о в и с а: Думаю, что легализация партий - самое эффективное средство
для того, чтобы покончить с национальным примирением, единством и миром на
земле Испании, который принес нам великий Франко.
   В о п р о с: Продолжаете считать, что фашизм - наиболее целесообразен
для Испании?
   К о в и с а: Да, если под фашизмом понимать тревогу европейцев в связи
с новым этапом истории. Да, ибо фашизм - единственный способ противостоять
классовой борьбе и борьбе партий. Да, ибо фашизм - единственный режим как
для Испании, так и для всех других народов, который способен спасти людей
от двух форм материалистического рабства - коммунизма и либерального
неоколониализма. Фашизм - это свобода. (Вот мерзавцы, а?!) О том, какова
эта "фашистская свобода", явствует беседа с Сарториусом, одним из
руководителей рабочих комиссий Испании, только что освобожденным из тюрьмы.
   В о п р о с: Вы сидели в карцере?
   С а р т о р и у с: Да. Это комната без окон, полтора на два метра. В
карцере можно просидеть от двадцати дней до нескольких месяцев.
   В о п р о с: Вы держали голодовку?
   С а р т о р и у с: Да. Как только начинаешь голодовку, тебя швыряют в
карцер.
   Тюремное начальство запрещает врачам осматривать тебя. Когда голодовку
кончаешь, тебя снова сажают^ в карцер на тридцать дней.
   В о п р о с: Как проходит голодовка?
   С а р т о р и у с: Ужасно. Ты чувствуешь абсолютное одиночество. На
четвертый день начинается ужасная слабость. Голодовка ломает тебя не
столько физически, сколько психологически. Ты вроде бы знаешь, что рядом с
тобой товарищи тоже держат голодовку, но все равно нет сил избавиться от
страшного чувства одиночества. Это можно сравнить с расстрелом: с тобой и
за тобой могут быть тысячи, но это никак не облегчает понимание того, что
тебя, именно тебя, расстреляют сейчас...
   (Сидевший вместе с Марселино Камачо, потомственным пролетарием,
Сарториус - потомственный аристократ. Его прадед был премьер-министром
королевы Изабеллы II, один из дедов - министром, отец - губернатором.)
Вопрос: Что значит любить родину? Сарториус: Это значит прирасти к ней
корнями.
   ...Послушаем теперь журналистов. Им был задан вопрос: кого они считают
самым серьезным политиком прошлого года?
   М. Солер - главный редактор журнала "Доблон":
   - Ведущий - Марсело Камачо, потому что он представлял и защищал
истинные интересы трудящихся Испании, потому что в любой другой стране он
бы считался профсоюзным лидером, с которым правительство установило бы
прямой контакт.
   Филип Таболт, редактор "Франс-Пресс":
   - Ведущий - Фрага Ирибарне, потому что он давно планировал свое
возвращение и предложил программу правительства, которая охватывает все
стороны жизни.
   Хосе Рекена, директор газеты "Коррео де Андалусия":
   - Ведущий - Ареильса, Не потому, что он есть, а оттого, что
представляет еще неосуществленные возможности.
   Курсио Доминик, "Бизнес Уик", Нью-Йорк:
   - Ведущий - Энрике Тьерно Гальван, потому что он лидер той оппозиции,
которая принесет с собой изменения. Надо помнить, что несколько человек,
находящихся ныне у власти, вышли из его оппозиции. (Энрике Гальван -
социалист. Недавно Фрага Ирибарне встретился с ним в ресторане, пригласив
лидера оппозиции - а до сих пор всякая оппозиция считается нелегальной -
на обед. Мои друзья из газет и журналов Мадрида шутили: "Два месяца назад
министр правительства мог встретиться с лидером нелегальной оппозиции в
камере тюрьмы, а не в фешенебельном ресторане.
   Одно слово - Испания"...)
   Педро Альварес, журнал "Кудернос пара эль диалого":
   - Ведущий - Филипе Гонсалес, потому что он делает все возможное, чтобы
приспособить социализм к условиям испанского общества.
   Хайме Серрат,журнал"Мундо":
   - Ведущий - испанский народ, потому что он еще раз показал свою
зрелость, свою готовность и способность принять демократию.
   (Следующий материал продиктую через неделю. Жду вашего звонка.)"
   За то время, что живу в Мадриде, объявлены забастовки метрополитена,
почт и телефона; бастуют строители, металлурги, работники заводов
"Пегаса", "ИТТ", "Крайслер", только что приступили к работе таксисты,
выиграв стачку. Записал много бесед с забастовщиками. Однако, когда летал
на Канарские острова, тамошняя полиция, не привыкшая к работе с
диктофонами, стерла ненароком записи - я неожиданно сломал маршрут
вечерней прогулки и вернулся в номер отеля раньше времени, оттого что по
всей Плайа инглез выключили свет - забастовали электрики.
   Бедолаги из сыска, торопясь уйти из моего номера, нажали не ту кнопку в
моем безотказном "японце". Жаль. На этой же кассете была запись разговора
с Юрием Тимофеевым - советским содиректором совместной фирмы "Совиспан",
первой за Пиренеями. Тимофеев - человек интереснейший, о нем писать и
писать.
   Вернувшись в Мадрид, пошел на Пласа Майор - главную площадь. Это в
старом городе. По стертым плитам ходили Гойя, Лопе де Вега, Сервантес,
Унамуно, Хемингуэй. Здесь еще продолжается безумство рождественских и
новогодних праздников: полно елок, украшений, дудок - ни одна фиеста
Испании не обходится без этих высоких, ноющих, прекрасных памплонских
дудок. Смотрел на эту ярмарочную радость и вспоминал последний год Альенде
в Чили: я тоже тогда диву давался праздничному безумию в Сантьяго.
Испанская кровь - сильная кровь. В Чили тогда было сложно, опасность
чувствовалась постоянно, но началось рождество и - словно бы подписано
тайное перемирие. Во Вьетнаме это делали явно: американцы переставали
бомбить - двадцать четыре часа без ужаса, можно было ходить, не
вглядываясь постоянно в небо - когда прилетят? Тогда, в Чили, танцы
возникали на улицах точно так, как сейчас на Пласа Майор: стоят два
мальчика и две девочки, взявшиеся за руки. Что-то напевают. Подходит еще
парочка, - незнакомые, по всему, - разбивают четверку, берутся за руки,
начинают петь громче. Испанцы знают все свои песни; через минуту
образовался огромный круг, песня гремит на старой площади, новая песня.
"Как революция, - подумал я, - закономерна, оттого что все празднуют, и
неожиданна, потому что - на глазах". Вот там-то, на Плас.
   Майор, меня и тронул за руку кто-то. Обернулся, не поверил глазам:
товарищ Э.
   Пять лет назад нас познакомил покойный ныне Доминго Домингин, брат Луис
Мигеля.
   Тогда он сказал мне: "Товарищ Э. - из подполья, за ним охотятся,
поэтому он живет у меня. В случае чего Луис Мигель похлопочет за нас перед
Франко - дед любит тореро". (Доминго Домингин застрелился этой осенью в
Кито, поэтому я могу писать спокойно - мертвых нельзя подвести.) Зашли в
маленький, безлюдный бар:
   видна дверь, подозрительного заметишь сразу.
   - Ерунда, - смеется товарищ, - не те времена, Хулиан. Я теперь
"легальный нелегальный" - не трогают. Поспорили о том, как могут
развиваться события.
   - Если правительство и дальше будет медлить с реформами, придет новый
кабинет, поверь мне.
   - Какой?
   - Левый.
   - А монархия?
   - Мы не против монархии. Мы - за эволюционный путь развития. Мы хотим
отринуть прошлое, чтобы смело думать о задачах, которые стоят перед
Испанией. И это предстоит делать нам - в самое ближайшее время.
   - Тогда почему ты говоришь, что нет смысла исследовать ныне действующие
законы?
   Если вы за эволюцию, то, значит, хотите - в какой-то мере - повторить
эксперимент Альенде: строить социализм, руководствуясь статьями
буржуазно-демократической конституции? Я понимаю, что нельзя сравнивать
конституцию Чили с так называемым основным законом Франко, который
запрещает не только партии, но и выборы даже. Но, если вы за эволюцию, то
значит вам надо знать старые законы.
   - Зачем? Все решит улица, Хулиан, революционная эволюционность.
   ...Я заметил: у многих революционно настроенных интеллигентов -
полнейшая путаница в теории.
   Мы сидели в маленьком кафе. Приятель спросил:
   - Видишь того, очкастого, в углу?
   - Вижу.
   - Это один из командиров "Голубой дивизии". Хочешь познакомлю?
   - Интересный тип?
   - С точки зрения зоологии - да. Когда он говорит о русских - у него
начинают трястись руки. Ненависть в чистом виде, да еще какая ненависть...
   - Чего же знакомиться с ненавистью? Это неинтересно. Тем более, что
главную ненависть мы разбили в сорок пятом, это - огрызок...
   Я подумал тогда, что наш народ, принявший во время Великой
Отечественной страшную муку от гитлеровцев, отринул ненависть, как только
отгремели пушки и пал рейхстаг. Правые в своей борьбе и сильные своим
духом лишены чувства мести и ненависти. Подумав об этом, я вспомнил дельту
Волги, восьмую "огневку", маленький домик бакенщика Дрынина, Николая
Георгиевича. Путина в ту весну, что.
   я был там, оказалась особенно удачной, рыбаки, заезжавшие на "огневку",
щедро дарили бакенщику "соровую" рыбу, к которой относили щуку, окуня и -
от бесшабашной удали - судака; мой приятель, военврач Кирсанов разводил
костер, казавшийся на студеном каспийском ветру спиртовым, голубоватым, и
мы наваривали котел ухи, щедро сдобренной лавровым листом, перцем и для
особого вкуса корицей, смешанной с мелко толченым прошлогодним укропом.
   - Хороша уха, - приговаривали мы с доктором Кирсановым, а бакенщик
Дрынин смотрел на нас усмешливо, добро и, как всякий человек, живущий
схимником, - поучающе.
   - Уху нельзя хвалить с вечера, - говаривал он, - ты ее утром оцени:
если ложку с ч а в к о м выдерешь из рыбьего стюдню, если она крепостью
сильна и аромат держит - тогда хвали смело.
   Я часто соотношу затаенно-радостную весеннюю пору, когда открывается
тебе счастье и вдохновение, и Млечный Путь режет синь неба таинственной
пыльной полосою, и ожидается - с непонятной, упорной уверенностью -
завтрашнее солнце, которое разбудит мир, и он, мир этот, окруженный
тяжелой желтизной воды, золотом камышей, синью рассвета, будет очень
счастливым, тихим, тебе одному принадлежащим, с тем ощущением, которое
сложилось во мне после прочтения романа Юрия Бондарева "Берег".
   Тенденция, если она выписана рукою мастера, может родить эмоцию высокой
радости, ибо соприкосновение с подлинно талантливым, смелым, сильным
добротою всегда вселяет в тебя ощущение уверенности в завтрашнем дне.
   Все искреннее - многопланово, как многопланова исповедь. Первое мое
впечатление от романа, который я прочитал залпом, отличалось оттого,
которое возникло наутро: "ложку выдерживаешь с ч а в к о м", и надо еще
раз открыть роман и заново прочесть его, когда эмоции читателя могут
потесниться, дав место эмоции писательской, профессиональной.
   Та доброжелательность, которая заложена в прозе Бондарева, как некий
основополагающий ее каркас, подобна шахматам, ибо ход мастера обязывает к
такой же каденции духовного настроя. В этом общественная значимость романа
Юрия Бондарева, в этом его духовная ценность: ранимая, добрая,
беспощадная, неумелая, скрытная, мучающая б о р ь б а за добро, за память
человеческую, за честность.
   Перечитывая "Толковый словарь" Даля, я часто "спотыкаюсь" на той или
иной пословице, на том или ином объяснении слова, и думается мне, что
любая пословица - тема для романа. Простота фабулы - самое трудное в
литературе. Действительно, что же происходит в романе Юрия Бондарева? Два
писателя Никитин и Самсонов летят в Гамбург, участвуют там в дискуссии,
причем Никитин встречает фрау Герберт, которая оказывается Эммой,
девушкой, вошедшей в его судьбу горем и счастьем (а это то, что определяет
истинность чувства) в счастливые майские дни сорок пятого года. Вот,
собственно, и все. Но эта встреча привела Никитина к смерти, когда,
"прощаясь с самим собой, он медленно плыл на пропитанном запахом сена
пароме в теплой полуденной воде, плыл, приближаясь, и никак не мог
приблизиться к тому берегу, зеленому, обетованному, солнечному, который
обещал ему всю жизнь впереди".
   Одно лишь делит литературу на обычную и выдающуюся: авторское насилие,
произвол над Словом. В прозе Бондарева, сладостно-традиционной по стилю
своему (фраза у него, впрочем, мягкая, округлая, при всей силе в ней
заложенной), вопросы берутся отнюдь не традиционные, при том, что носят
они, как говорится, характер библейский.
   Смерть Никитина, писателя известного, внешне вполне "благополучного",
исследуется Юрием Бондаревым по высшей градации смелости, сиречь
гражданственности.
   Лейтмотив романа - "помните войну - дабы она была последней!" -
отличается от иных произведений литература тем, что, казалось бы,
одинаковые ситуации Юрий Бондарев рассматривает, соотнося каждое слово
свое с Высшим законом морали. Он не считает возможным з а м а л ч и в а т
ь: слишком он верит в нашу правду, справедливость и добро, чтобы стыдливо
и "не помняще" обходить острые углы; слишком многих друзей своих он
оставил на поле брани, чтобы вольготно и у д о б н о распоряжаться их
святой памятью.
   "Узел" старшины Меженина, лейтенанта Княжко и комбата Гранатурова
делается тем оселком, на котором молодой лейтенант Никитин утвердил свое
право стать писателем, то есть хранителем памяти и созидателем новых миров.
   Имеет ли право он, молоденький лейтенант, испытавший горячее счастье
под Сталинградом и у Курска, в Житомире и Польше, когда видел результат
своей р а б о т ы - подожженный гитлеровский танк, труп оккупанта в
обгоревшем комбинезоне; взорвавшийся тугим черным пламенем самолет
"люфтваффе", имел ли он право отринуть ненависть и чисто полюбить немецкую
восемнадцатилетнюю девочку Эмму, когда еще шли бои в лесах и фанатики
Гитлера прятались по домам с фаустпатронами? Имел ли право он,
двадцатилетний Никитин, вырвать ее из рук Меженина? Имел ли право он,
Никитин, вместе с Княжко отпустить на все четыре стороны ее брата,
шестнадцатилетнего "вервольф„ныша" Курта, товарищи которого через
несколько часов убьют или - так точнее - не помешают убить Княжко?
   Да, имел - доказывает Бондарев. Да, прав был Никитин, хотя трудно было
ему стоять на этой его правоте и сражаться за нее.
   Система доказательств бондаревской прозы - абсолютна. Когда он,
описывая похороны сына Никитина, пишет, как тот поцеловал на кладбище
треугольный ротик сына и ощутил вдруг с т р а ш н о е, будто маленький
отвечает ему, когда он описывает стыдливое тело Эммы, когда - при
кажущейся неторопливости - стремительно дает великолепное описание боя с
гитлеровцами, когда с кинематографической (даже монтажные стыки видны)
резкостью пишет эпизод, как Никитин стреляет из ТТ в старшину Межен