ды предложил нам заменить все слова-паразиты, типа "вот видишь",
"так сказать", "знаете ли" - словесами более определенного качества,
которые в свое время были исключены из "Толкового словаря" Владимира Даля.
Этим своим предложением он покорил студентов сразу же и навсегда.)
   Дунечке, верно, понравилась игра в "разные" Испании, и она спросила:
   - А потом?
   - Суп с котом, - ответил я.
   - Нет, а правда... Какая потом была Испания?
   - Был Мадрид.
   - Это столица Хемингуэя.
   - Если бы Мадрид не был столицей Сервантеса, Босха, Веласкеса, Лопе де
Вега, Гойи, Барохи, Унамуно, Манолете, он бы не стал столицей Старика.
Музей Прадо в Мадриде, не забывай об этом.
   Только уж загнем еще один палец: Толедо тоже совершенно особая Испания,
такая же особая, как Сеговия, хотя расстояние между ними можно покрыть за
час.
   - Будем считать, что Мадрид, Толедо и Сеговия были нашей следующей
Испанией.
   Возражений нет?
   - Возражений нет. А потом?
   - А потом была Севилья.
   - Севилья - пятая Испания, - согласилась дочь, - а ее старинный центр
Санта-Крус - шестая. А Ла Манчу мы назовем аванпостом Андалузии, номер ей
давать как-то очень уж неудобно.
   - Ладно. Давай назовем Ла Манчу так, как ты предлагаешь. Продутая
полынным ветром Ла Манча, аванпост Андалузии... А что тебе больше всего
понравилось в Севилье?
   - Когда Маноло посадил нас в свою пролетку и повез мимо табачной
фабрики имени Кармен Мериме по городу.
   - Цок-цок, перецок? - спросил я.
   - Да... Запах коней во время жары совершенно особый.
   - А ты заметила особенность Севильи? То, как Испания - при всей
откровенности испанцев - умеет скрывать себя?
   - Маленькая калитка, а за ней начинается чудо - изразцовый двор,
диковинные деревья и кусты, маленький бассейн - ты об этом? Об этом.
   - Я это заметила еще в Наварре.
   - Где?
   - А помнишь, рядом с нашим отелем строился дом? Он был укрыт
бамбуковыми сетками - нельзя увидеть, что они там строят до тех пор, пока
не закончат. Они любят чудеса, эти испанцы. Чтобы сначала бамбуковые
сетки, все время бамбуковые сетки, безликие, омерзительные, пропыленные, а
потом - раз! - и вот вам прекрасный дом!
   ...Ассоциативность мышления - штука довольно занятная. Это как хороший
бильярд, когда удар "своим" по пирамиде рождает новое качество стратегии
на шершавой зелени сукна. Дунечка сказала о желании удивить чудом, и я
сначала вспомнил Японию и Китай - там точно так же скрывают з а д у м к у
зодчих (у нас-то все нараспашку - новый дом словно бы выпирает из
тоненьких палочек "лесов"; открытость характера проявляется в этом), а
потом я вспомнил тот дом в Наварре, что был напротив нашего отеля в
Памплоне, а после я увидел фиесту, и людей на улицах города, и память
сфотографировала несколько лиц; я был волен распоряжаться ныне этими
случайно увиденными лицами, потому что они отныне принадлежат мне, и сразу
выстроился сюжет: о н а, прослышав, что на Сан-Фермин приезжает много
богатых грандов, экономила весь год, чтобы набрать деньги на наряды; о н,
прочитав, где-то, что среди гостей Сан-Фермина бывают коронованные и
некоронованные миллионерши, весь год отказывал себе в еде, набирая денег
на отель и на аренду машины. И о н и встретились. И провели весь день,
вечер, ночь.
   А утром все поняли друг про друга. Что их ждет? Разочарование? Счастье?
Слезы?
   Не знаю. Если сюжет ясен, писать неинтересно. Тогда лишь интересно
писать, когда идешь по лабиринту и не знаешь, что тебя ждет за углом и
какой сюрприз приготовят тебе герои на следующей странице. Если ты легко
управляешь своими п е р с о н а ж а м и - грош цена такой литературе. Нет,
ты должен быть у п р а в л я е м ими, только тогда ты сможешь считаться с
ними, а с ч и т а т ь с я - это одна из форм почтительного уважения,
настроенного на капельке страха. Капелька страха - это не так уж дурно,
плохо лишь, когда его много...
   - А седьмая Испания была? - спросила Дунечка.
   - Как ты думаешь?
   - Наверное, все же была. Немецкая Испания...
   - От Кадиса до Сеуты, да?
   - Да. На всем побережье одни немецкие отели.
   Это верно. Мы проехали от Кадиса до Сеуты, мимо грозной махины
Гибралтара: почти все отели - маленькие, т и х и е, принадлежат
иностранцам, чаще всего - немцам, с т а р ы м немцам. Молодежи здесь нет,
люди приезжают с о л и д н ы е, лет шестидесяти. Они очень любят чистоту,
порядок и тишину. А еще они любят веселиться, организованно веселиться.
Веселье начинается - для Андалузии - смехотворно рано: в восемь часов
вечера. В это время андалузцы еще только-только просыпаются: время сна
после обеда - святое время. Они еще только-только готовятся к настоящему
отдыху, который начнется часов в одиннадцать и закончится к четырем утра.
Младенцев до трех лет уложат, конечно, пораньше - часа в два, нечего детей
баловать!
   В каждом немецком отеле роль затейника выполняет хозяин. Дикий хохот
стоял, когда к ноге с о л и д н о г о клиента привязали воздушный шарик и
ему нужно было протанцевать со своей дамой старомодный фокстрот, не
раздавив каблуком этот розовый, столь любимый детьми всего мира,
беззащитный, летающий, нежный воздушный шарик...
   (Время - с моей точки зрения - суть величайшее проявление пространства,
но, в отличие от пространства, оно ограничено и быстротечно; память - одна
из форм времени. Я ничего не мог поделать с собой - наблюдая этот
старомодный фокстрот с воздушным шариком, который в конце концов был
раздавлен каблуком с о л и д н о г о, я памятью возвращался к тому
прошлому, которое стало прошлым ценою двадцати миллионов жизней моих
соотечественников на фронте борьбы с фашизмом.)
   ...Веселье носит строго регламентированный характер: полчаса на
фокстрот, час на анекдоты и аттракционы, час - на бутылку шампанского, оно
здесь довольно дешево, час - на любование испанскими танцами: это
андалузцы приходят в одиннадцать, и шали сеньорит повторяют движения
мулеты в руках матадоров, и взгляды обжигают - стремительные, п р и к а с
а ю щ и е с я, и движения округлы - при всей их кажущейся резкости, и
таинственность, тишина тихого темного дворика, испанская особая закрытость
угадывается в яростной открытости танца...
   - А теперь, майне дамен унд херрен, гуте нахт, пора спать! - возглашает
хозяин-затейник ровно в одиннадцать тридцать и все с о л и д н ы е, как по
команде, отправляются по номерам отеля "Фламенго", где мы провели два дня,
а испанцы уходят в свои таверны - там собираются п р и л и ч н ы е люди,
которые умеют веселиться и танцевать без организации, а по собственному
побуждению, только так и никак иначе.
   Мой приятель, испанский бизнесмен, когда я спросил его о причинах столь
легкого п р а в а продавать испанскую землю иностранцам, ответил:
   - Если мы когда-нибудь поругаемся с той или иной страной, ее граждане -
собственники нашей земли - уедут; их гостиницы и заводы на нашей земле
останутся. (Французы, впрочем, на этот счет придерживаются другой точки
зрения, как и британцы, не говоря уже о немцах...)
   - А восьмая Испания? - спросила Дуня. - Торремолинос возле Малаги, да?
   - Нет. Пожалуй, что восьмая Испания - это Кадис.
   ...Я привез дочку в Кадис в два часа ночи - мы поздно распрощались с
Севильей, с нашим пансионом "Флорида", потому что днем ездили на "финку" к
Миура, лучшему поставщику быков для корриды. Это его бык убил Манолете в
Линаресе, и то, что именно миуровский бык лишил жизни самого красивого
матадора Испании, принесло Миуру высшую славу: парадокс Испании, где
"смерть после полудня" на Пласа де Торос является предметом и з у ч е н и
я направленных разностей двух сил - матадора и быка.
   Миура - жилистый, быстрый, никогда не выезжающий из Андалузии, показал
нам свою маленькую, без трибун Пласа де Торос, где весной после Севильской
ярмарки собираются Ордоньес, Домингин, Кордобес, Пуэрта и работают с
коровами в полной тишине, и зрителей - кроме Миура - всего человек пять,
потому что сейчас совершается великое таинство: по характеру возможной
матери т о р о определяют нрав будущего грозного противника матадора. Если
мать агрессивна, быстра и умна, ее выдают замуж за самого лучшего быка, и
рождается маленький, нежный, тихий, тонконогий теленок, и пасется на
жарких полях Андалузии, и приникает мягкими, теплыми губами к редким
голубым ручейкам - поздней осенью или ранней весной, и становится - по
прошествии четырех лет - яростным и грозным, и подходить к нему нельзя:
только на "додже" или на коне - "кабальо", да и то осторожно, и рога у
него, как скальпели, и он будет сражаться против матадора с желанием одним
лишь - убить этого маленького человечка, и будет сам убит, но на полях
Андалузии уже пасутся его сыновья - с маленькими, теплыми губами, еще не
перешагнувшие тот рубеж, который отделяет податливую доверчивость дитя от
яростного неприятия зверя.
   Так вот, мы задержались у Миура, который подарил Дунечке рог быка с
его, миуровским, тавром, и это был очень ценный подарок для "афисионадо"
корриды, а Дуня подарила Миуру "хохлому", и он пригласил нас весной на
церемонию о т б о р а матерей, и мы поехали в Кадис, а там я завел дочь в
портовый кабачок, известный мне уже лет пять - с тех пор как я начал
ездить в Испанию - и Дунечка смотрела на оборванных нищих, просивших
подаяния у пьяных матросов, она с ужасом глядела на пьяных проституток,
сутенеров при бабочках и в канотье, на ганстеров с белыми от наркотиков
лицами, и я не боялся показывать ей это дно, потому что формирование
идеологии не складывается из посещений одних лишь музеев: жизнь - сложная
штука, и надо видеть все ее р а з н о с т и, чтобы понять одно, г л а в н
о е.
   Я несколько раз видел наши туристские группы в Париже и Мадриде. У
подъезда отеля стоял автобус, три раза в день был накрыт стол в ресторане,
заботливые гиды вручали каждому билетики в театры и музеи. Взрослых людей
опекали, словно малых детишек, а я вспомнил, как в Канберре, а потом в
Сиднее, когда прошлое, консервативное австралийское правительство отказало
во въезде "красному" в Новую Гвинею, а журналисты помогали мне, и писатели
тоже помогали, и ученые помогали сражаться с бывшим министром подопечных
территорий Барнсом, мне приходилось по два-три дня ограничиваться
завтраком, который входил в стоимость номера в мотеле, чтобы сэкономить
командировочные, выданные редакцией и устроить "коктейль" для новых
друзей...
   (О том, как в Испании учатся выкачивать деньги из людей,
свидетельствует занятный штрих: сейчас телефонный разговор учитывается не
м и н у т о й, а с е к у н д о й. Официальная пропаганда трубит, что это
введено "для пользы нации". А что получается на самом деле? Раньше вы
говорили две минуты и двадцать пять секунд, но это было д в е минуты
все-таки! Испанцы - да при их-то любви к разговорам - жалуются: "Сейчас
слово не произносишь, а высчитываешь. Никаких лишних "ля-ля" - сразу о
деле. Раньше фраза звучала, например, так: "Доктор, у моего мужа шалит
сердце... Что? Не знаю... Перебои, ему кажется. Какой пульс?
   Педро, посчитай пульс, одну минуточку доктор..." Теперь все иначе:
"Сердце!" - кричишь в трубку. Доктор отвечает: "Тысяча!" Это стоимость
визита. В зависимости от того, есть ли у вас такие деньги, вы отвечаете
"да" или "нет" и с ужасом бросаете трубку на рычаг - сколько там уже
накапало?!)
   Наши туристы на Западе не знают, что такое истинная стоимость номера в
отеле; не знают, во что, отольется им приступ аппендикса; не знают той г л
у б и н к и, через призму которой можно увидеть р а з н о с т и, а по этим
разностям поставить для себя диагноз общественной болезни. Не пьянство
страшно - само по себе, но отношение к нему: наплевательское
пренебрежение, н е з а м е ч а н и е проблемы свидетельствует об
общественном равнодушии. ("Он ведь нализался, мне-то какое дело?!"), о
разобщенности людей - а что есть страшнее человеческой р а з о б щ е н н о
с т и?!
   Может быть, иные моралисты упрекают меня за то, что я показал
шестнадцатилетней дочери дно того мира, но ведь понимание истины приходит
не только с помощью слова (хотя смешно отвергать пользу проповеди),
настоящее понимание приходит и с помощью зрения, ибо "имеющий глаза - да
увидит".
   Философия капитализма просматривается в п р а к т и к е портовых
кабаков Кадиса страшней и ярче, чем в десятке разоблачительных статей, ибо
это - в о о ч и ю.
   - Да, - сказала Дунечка, - восьмая Испания такая же страшная, как и
седьмая... - Она вдруг усмехнулась. Лучше бы мы ее посчитали пятой - Пятая
колонна... А девятая?
   Ей понравилась эта игра - она даже не так страдала от жары,
нестерпимой, видимой, сорокапятиградусной (спасибо, родной наш Горьковский
автозавод - "Волга" переносила эту жару отменно и обгоняла всякие там
"шевроле" и "пежо", и я был очень горд этим!).
   - А вот девятая - это Торремолинос. Нет?
   - Точно, - согласилась Дуня.- Сумасшествие, а не город. Двадцать первый
век.
   Туристский бум Испании - явление, которое стоит внимательно изучить:
тридцать четыре миллиона туристов в год на тридцать пять миллионов
испанцев - это что-то значит! Пятнадцать лет назад Торремолинос,
крупнейшего туристского комплекса Средиземноморья, не было. Несколько
домишек, обрыв, песок, галька, море. И все.
   С привлечением иностранного капитала здесь вырос первоклассный
комплекс. Сейчас Торремолинос - самый известный курорт на Западе, сюда
прилетают не только скандинавы и немцы, но и американцы. Город кажется
надземно-подземным:
   супермаркеты расположены в подвалах, залитых искусственным
неоново-солнечным светом, кабаки подняты на пятнадцатые этажи, рулетки
затемнены где-то посредине.
   Бизнес учитывает психологию клерка, инженера, дантиста - в первую
очередь (смешно говорить об учете интересов рабочего или крестьянина,
Торремолинос не для т р у д я г такого уровня).
   Умные социологи Запада, работающие на бизнес, объясняли мне:
   Надо учитывать психологию середины. Клерк или инженер каждый вечер
смотрит ТВ фильмы, где ему показывают сладкую жизнь, голоспинных томных
красавиц, шулеров в трескучих смокингах, миллионеров, словом, тот набор
штампов "светской хроники", который так манит н е с в е д у щ и х.
Следовательно, мы должны - если хотим получить прибыль - так построить
курортный центр, чтобы там, в одном месте, выкачать из м е ч т а т е л я
все деньги, которые он копил целый год, лишь бы пожить п о-н а с т о я щ е
м у, как живут сильные мира сего. Мы не имеем права - если хотим получить
прибыль - выпускать человека за пределы нашего комплекса:
   если люди станут ездить из Торремолинос в Малагу, чтобы там играть в
бридж, или смотреть концерты фламенко, или покупать в тамошнем
супермаркете ботинки, или кататься на водных лыжах, или есть японскую или
французскую еду - мы прогорим.
   Мы обязаны предоставить всякому, приехавшему на Торремолинос,
возможность и с т р а т и т ь накопленное. Поэтому бары обязаны работать
круглосуточно; поэтому должны быть все кухни - полинезийская в том числе;
сауны; комнаты игр (это, правда, для студентов, но все равно, как
говорится, и с них "детишкам на молочишко", с каждого аттракциона - песета
кап-кап); супермаркеты; дорогие магазины французской парфюмерии; станции
по аренде машин; круглосуточно работающие обменные конторы банков; телефон
и телеграф; бассейны, теннисные корты, лучшие парикмахерские, салоны
красоты и массажа...
   (Практика социализма, отбросив изначалия этого размышления - об
"индустриальном"
   выкачивании денег, позволяет нам серьезно подумать над принципом к о м
п л е к с а о т д ы х а. Я не убежден, что это так уж разумно, когда наши
курорты о б я з а н ы засыпать в двенадцать, и негде перекусить в полночь,
и потанцевать нельзя.
   А если рабочие юноши и девушки, студенты на о т д ы х е захотят
танцевать в час ночи? Тогда как? Забиваться в квартиру, где нет п р е д к
о в? А если фронтовые друзья встретились в два часа ночи на вокзале? Идти
к таксисту за бутылкой? Или целесообразней открыть маленький ночной
ресторанчик, где приятнее выпить р ю м к у с закуской, чем "из горла"?)
   - А десятая? - спросила Дуня. - Была такая Испания?
   - Наверное, это Малага, - ответил я, - и бой быков, который там
проводят для американских туристов, - оперетта, а не коррида. Помнишь, как
улюлюкали испанцы своим матадорам?
   - Но там ранили Хосе Руиса. И это не была оперетта: он сделался серым,
когда упал, а когда его выносили с арены помнишь - у него нос заострился и
стал синим, как у покойника...
   - Вот поэтому я и говорю про десятую Испанию в Малаге. И еще вот
почему: тот гараж, куда мы ставили машину, назывался "у кафедрала". Для
туристов удобно - ориентир хороший, но это в общем-то симптом:
коммерческому предприятию давать имя старинной церкви - раньше такое было
невозможно ни в одной из Испании...
   - Одиннадцатая Испания - это Гранада, - убежденно сказала Дуня. -
Альгамбра.
   - Ох, уж эти испанские гласные, - сказал я. - Наверняка бюро правки в
наших редакциях будут терзать меня по поводу точности правописания.
Напечатано в проспектах - "Альгамбра", а если спросить в Гранаде, "где
находится Альгамбра", тебя не поймут, потому что надо спросить "Альамру",
а не какую-то "Альгамбру", такой и нет вовсе!
   (Занятно, немцы никогда не говорят про французские машины "пежо" так,
как это принято во французской грамматике. Они произносят все буквы:
"пегеоут", и никто в латинскоговорящем мире понять их не может: немецкий,
как и русский - языки аналитические; латинские - синтетические, особенно
испанский - солнца много, темперамента еще больше, торопятся, кровь кипит,
слова глотают, не то что какие-то там гласные!)
   - Севильская Мавритания менее интересна, чем гранадская, - продолжала
Дуня, - потому что более страшна. Помнишь, в замечательные арабские залы
вмонтированы, как плохие декорации, комнаты французского стиля? А в
Гранаде все же сохранили арабские дворцы Альгамбра, хотя и построили среди
парка чудовищный дом христианина Карла Пятого - он как урод среди
сильфид...
   Действительно, севильская "конвергенция" христианства и мусульманства
носит характер чудовищный: глумление над замечательным искусством арабов
было демонстративным: в поразительные по своей красоте росписи стен
забивали гвозди, чтобы повесить тяжелые, безвкусные гардины и приляпать
подсвечники, вывезенные из Парижа.
   Вообще-то Испания растворяет в себе иные культуры очень быстро:
неподалеку от Эскориала есть маленький Версаль, построенный одним из
французских - по крови - королей Пиренеев. Король этот, однако, очень
быстро забыл свое парижское изначалие, пошел войной на прежнюю родину, а в
"испанский Версаль" даже и не наведывался - предпочитал Эскориал - там
стены надежные и больше выходов: около двух тысяч дверей и окон...
   (Мусульманская культура, попавшая в жернова инквизиции, не имела права
на такого рода ассимиляцию и растворение - она была обречена на
уничтожение.)
   - А двенадцатая Испания - это Барселона, нет? - спросил я.
   - О, да, - улыбнулась дочь, - это уж наверняка совсем не похоже на все
другие Испании.
   ...Мы миновали Валенсию поздно вечером, и было там еще шумно и весело,
но не так уже, как в Андалузии, и приехали в Каталонию в полдень, не
страшась остаться без ночлега, потому что привыкли останавливаться в
маленьких городках Ла Манчи далеко за полночь и видеть людей на улицах и в
скверах, а здесь все уже спали, и ни души не было на улицах, и мы с трудом
нашли двух старух в черном, похожих на ночных бабочек, которые бегали по
узеньким переулочкам Кастиль де Пель, показывая нам путь к пансиону, "где
хозяин ложится спать очень поздно - не в десять, а в полночь, наверное, он
водится с духами или занимается алхимией, но все равно он человек хороший".
   Действительно, Каталония отличается от Андалузии и Наварры резко. Но
что странно - маленькое суденышко Колумба, навечно пришвартованное к
масленому пирсу порта, принесло в Латинскую Америку дух Кастилии и
Андалузии, а не Каталонии: в Пер