ют с учением социализма. Один из краеугольных камней вашего
учения - это святое и уважительное отношение к труду. У нас есть история,
священная история о будде, которого звали Чи Диа Ботат. Он мало знал
теорию, он мало занимался в монастыре, зато он помогал людям: кому
подтолкнет тележку, кому поможет нести мешок. Он был очень силен и любил
заниматься трудом. Ему было не важно, заплатят ему или нет. У него было
хорошее здоровье, веселое настроение, он любил помогать людям. Вследствие
этих своих качеств он тоже стал буддой. Разве это не совпадает, -
улыбается монах, - с вашим учением?
   - Ваши дети тоже буддисты?
   Реакция бонзы на мой вопрос была неожиданной - он рассмеялся.
   - Нет, - ответил он, продолжая улыбаться. - Мои дети коммунисты. Один
из них журналист, он живет в Хайфоне. Другой - инженер. Они атеисты. Когда
они были маленькими, я учил их моей великой вере, но после враги заставили
их отложить в сторону священные книги и взять винтовки. У них появились
другие учителя, когда они ушли в партизаны.
   Мы вышли на улицу. Налет кончился, но поблизости, где-то возле
переправы через Красную реку, в темном небе металось бело-красное пламя:
горели дома. Бонза долго смотрел на то, как в небе причудливо полыхало
пламя пожарищ, а после повторил, нахмурившись:
   - Только сила. Сначала обязательно сила. А после - доброта. И - никак
иначе.
   Ночная Севилья совсем не похожа на Мадрид, Толедо, Саламанку. В
архитектуре так сильно заметно арабское влияние, что мне порой казалось,
будто я иду по маленьким улицам Бейрута.
   Ни в одной гостинице мест нет. Старинный, мавританского стиля отель
"Кристина"
   забит американскими туристами. Когда я говорил с портье, ко мне подошел
парнишка:
   - Если вам нужно место в отеле, я покажу.
   - Спасибо.
   Мы пошли по изразцовой Севилье - почти весь город в изразцовых стенах,
- и во всем кругом мне слышалась тихая, протяжная музыка арабов. Мы
толкнулись в три отеля, и музыка исчезала - мест нигде не было. Парень
спросил:
   - Согласитесь переночевать в приватном пансионате?
   - Почему нет? С удовольствием.
   - Но там плохо с удобствами.
   - Бог с ними. Важно, чтобы было куда положить голову.
   Он привел меня на улицу Девы Марии, долго дергал чугунную ручку звонка
- язык, торчащий из пасти льва. Заспанная девушка открыла маленькую
скрипучую дверь, и я оказался в большом - с пальмами и бассейнами -
мавританском дворике. Испанские дома прекрасны и в каждом вас может ждать
сюрприз. Вы стучитесь в ворота и не знаете, какое чудо будет вас ожидать:
то ли войдете в пыльный дворик, то ли окажетесь в сказке из "Тысячи и
одной ночи". Хозяин дома разорился, уехал из Севильи - испанец не может
терпеть позора, - и теперь его племянник сдает комнаты на ночь. (После я
выяснил, что в тех отелях, куда парнишка меня приводил, номера были. Но он
вошел в "преступный сговор" с портье - те отказывали иностранцам,
говорящим по шпаргалке, подобно той, которую для меня составил Хуан
Мануэль, и, получая мзду от хозяев, парень тащил их в пансионаты, подобные
тому, где остановился я.)
   Утром сразу же пошел к Гвадалквивиру. Коричневый, мощный, он не "шумел
и не кипел" - еще не пришло время ливней. На берегу - цеха табачной
фабрики, где работала Кармен, уже модернизированные. Но все равно
Гвадалквивир есть Гвадалквивир, а табачная фабрика всегда останется "той"
табачной фабрикой.
   Зашел в семинарию "Метраполитано", приладил кинокамеру, начал снимать
великолепной красоты изразцы, которыми выложены древние стены. Ко мне
подошел невысокого роста, плотно сбитый мужчина и, поздоровавшись, спросил:
   - Вы из Штатов?
   - Нет, я из Советского Союза.
   Обычная реакция: "Не может быть!" Отец Исидор пригласил меня в
семинарскую столовую. Здесь, в отличие от прежних времен, подают и херес,
и коньяк, и водку "Смирнофф".
   Отец настоятель выпил коньяку.
   - Мы не догматики, - сказал он, занюхивая коньяк терпким хамоном, -
совсем не догматики. Мы отрицаем догму. Церковь умеет делать быстрые
выводы из уроков истории. Сейчас нельзя говорить с паствой языком тридцать
восьмого года - от нас отшатнутся молодые люди. Надо держать руку "на
пульсе времени", - он снова улыбнулся, - кажется, у вас говорят именно
так? Мы, например, ввели как обязательный предмет изучение
марксизма-ленинизма. Пусть лучше они изучают этот предмет вместе с нами.
Некоторые будущие пастыри сейчас носят на груди значки Мао Цзэ-дуна. Мы не
запрещаем им этого. Мы не боимся изучать наших идейных противников.
Зайдите в крепость Алькасар - вы увидите там не только великолепную
живопись, не только поразительные сады, вы увидите, как в мавританском
доме, начатом постройкой при римлянах-язычниках, был создан центр
христианской мысли.
   Отец Исидор завел меня в маленькую церковь при семинарии. Церковь
называется "Санта-Мария де лос Буэнос-Айрес". Это переводится: "Святая
Мария доброго ветра".
   - Между прочим, - сказал отец Исидор, - после того, как аргентинские
капитаны побывали здесь, они назвали свою столицу Буэнос-Айрес - Добрый
ветер.
   Когда мы вышли из церкви, отец Исидор предложил зайти выпить сока. Он
спрашивал меня о положении верующих в Советском Союзе. Говорил о том, что
в Испании скоро многое должно измениться, а потом вдруг по-русски запел:
   Очи черные, очи страстные, очи жгучие и прекрасные!
   Он оборвал песню так же неожиданно, как и начал. Вытер вспотевшее лицо
хрустким, накрахмаленным - с легким запахом сухих духов - носовым платком
и повторил:
   - Скоро многое изменится в Испании, сеньор русо, и вы поймете, что грех
всегда и во всем обвинять церковь.
   Действительно, отношения церкви и режима в Испании совсем не похожи на
те, которыми они были тридцать пять лет назад.
   Летом тридцать седьмого года, во время ожесточенных боев республиканцев
с фалангистами, было опубликовано письмо испанских епископов, составленное
кардиналом Гома и подписанное почти всеми прелатами Испании, за
исключением епископа Виттории Мичико и кардинала Видалья, в котором
испанская церковь не только высказалась за поддержку националистов, но и
объявила движение Франко "священной войной". Тогда это укрепило позиции
мятежников.
   Сейчас ситуация стала совершенно иной.
   Корреспондент "Фигаро" Филипп Нори писал недавно о резко обострившихся
отношениях между режимом и церковью, которую поддерживает Ватикан:
"Кардинал Висенте Энрике Таранкон вступил в старую церковь иезуитского
стиля, которая является главным мадридским собором. Несмотря на правила
этикета, официальный прием, оказанный новому архиепископу властями,
отличался ледяной холодностью. За тридцать пять лет франкизма на таких
церемониях ни разу еще не было менее десяти министров во главе с
заместителем председателя правительства. На этот раз присутствовал только
один министр юстиции, который одновременно является министром культа. Он
попросту не мог сослаться на "вирусный грипп". Не было и генералов.
Кардинал Таранкон не должен был удивляться этому. Уже давно было ясно, что
его посвящение в сан нежелательно властям.
   В мае прошлого года кардинал Таранкон был навязан Мадриду Ватиканом -
во имя многочисленных пастырских требований, - чтобы преградить путь в
мадридское архиепископство кандидату режима франкисту Гуэро Кампасу. Для
Франко это было ударом, и он тогда прибег к угрозе. В своем традиционном
послании по случаю окончания года, который ознаменовался арестами многих
церковников, Франко сказал: "Государство не будет бездействовать в то
время, когда некоторые служители церкви заняли позиции мирского
характера". (Если это расшифровать, перевести на живой язык фактов, то
станет ясным истинный смысл этих слов:
   десятки испанских священников брошены в тюрьмы; на скамью подсудимых
служителей культа сажают вместе с коммунистами и басками, выступающими за
национальную автономию; во время следствия к священникам применяют такие
же пытки, как и к коммунистам.) Но это заявление оказалось на руку церкви.
Официальный печатный орган епископата впервые счел нужным ответить
каудильо, напомнив, что церковь не может отказаться выполнять свою миссию
и разоблачать нарушение справедливости.
   Сорокалетний наваррец, монсеньор Район Этчерен, помощник Мадридского
епископа, правая рука Таранкона, говорит: "Большая часть испанского
духовенства считает сегодня позицию, которую церковь занимала во время
республики и гражданской войны, своего рода грехом, который нужно смыть.
Церковь должна быть свободной и независимой, а это требует полного
отделения церкви от государства. Возможно, что церковь останется в
меньшинстве в стране, но она приобретет большую моральную силу".
   Однако руководители "испанского братства служителей церкви" - оно
насчитывает 6 тысяч членов и заявляет, что представляет четвертую часть
испанских священников, - говорят иначе: "Мы сражались в тридцать шестом
году и готовы начать все сначала". Возглавляют "братство" отец Ольтра,
францисканец, похожий на воинствующего монаха, который был капелланом
"Голубой дивизии", и отец Санта-Крус, который до сих пор носит на своей
сутане знаки офицера легиона.
   Когда мы выходили из семинарии, отец Исидор, кивнув головой на парк,
сказал:
   - Никак не могу поверить, что всего триста лет тому назад здесь
полыхали костры, на которых сжигали еретиков.
   ...В пособии, составленном двести лет назад испанским церковником
Николасом Эймериджем, было сказано: "Найдутся честные люди и
чувствительные души, которые будут обвинять нас в том, что мы обнародовали
ужасные картины, написанные ранее.
   Они спросят: "Какую пользу или какое удовольствие можно получить от
того, что ознакомишься со столь отвратительными вещами?" Чтобы отвести их
упреки, нам будет достаточно ответить: "Именно потому, что эти картины
являются отвратительными, нам необходимо выставить их напоказ, дабы они
вызывали ужас".
   Ведь эти жестокости находили в течение столетий поддержки у народов,
которых мы именуем воспитанными и которые считают себя нравственными.
Кроме того, во многих странах Европы эти ужасные порядки еще считаются
священными. В других же только недавно разрешено подвергать их критике и
возмущаться ими. Наконец, нас может оправдать хотя бы такой факт: в Париже
в 1768 году была опубликована "Апология святого Варфоломея". Таким
образом, все еще полезно писать об инквизиции".
   Однако еще и сейчас можно встретить защитников инквизиции. Католическая
энциклопедия так трактует инквизицию: "В новейшее время исследователи
строго судили учреждения инквизиции и обвиняли ее в том, что она выступала
против свободы совести. Но они забывают, что в прошлом эта свобода не
признавалась и что ересь вызывала ужас благомыслящих людей, составлявших,
несомненно, подавляющее большинство даже в странах, наиболее зараженных
ересью".
   Я довольно часто возвращался к мысли: что же такое инквизиция? Кем были
ее руководители? Фанатики, готовые пойти на преступление, чтобы защитить
догмы церкви от мнимых или подлинных врагов, или корыстолюбивые мерзавцы,
которые слепо выполняли предписания начальства? Скорее всего в подоплеке
инквизиции был фанатизм, подтвержденный слепой полицейской жестокостью.
Важно другое. Я никак не могу понять: неужели в Испании не было зрячих
людей, не гениев, а просто зрячих, которые должны были бы сказать
владыкам: "Опомнитесь! Сжигая на кострах несчастных, вы обрекаете страну
на дикость! Испания становится смешным пугалом Европы, от вас
отшатываются, вашей слабостью пользуются другие страны!" Неужели владыки -
и мирские и церковные - не понимали намеков, содержавшихся в гневных
строках Сервантеса и в поразительных полотнах Гойи? Или Испанией на
протяжении веков правили временщики, которые жили по принципу: "Свое взял,
а там будь что будет, после нас - хоть потоп!" Есть, видимо, в истории
государств такие периоды, понять которые невозможно, а уж объяснить - тем
более. Потомки будут судить об этих периодах по книгам писателей, по
полотнам живописцев. Одни будут писать Филиппа мудрым и красивым, другие
вложат всю свою ненависть к этому монарху в то, как он напишет морду его
лошади, но объективной правды потомки не получат, ибо любой документ имеет
два - по меньшей мере - трактования.
   Однозначно лишь чувство современника...
   Купив билет на поезд, отправляюсь в Херес-де-ла Фронтейра и Кадис - в
край пиратов Проспера Мериме. Дорога шла по красно-желтой пустыне; песок,
сплошь раскаленный песок - только вдруг появится из-за поворота
причудливая роща кактусов, длинных и пышнотелых. Вагончики старенькие,
начала века; качает, как в шторм. Вагончики забиты американскими морячками
- в Кадисе крупнейшая база НАТО.
   Мой мадридский друг дал адрес: Бельтран Домек, маркиз, Херес-де-ла
Фронтейра, улица Санто-Доминго, 1. Домек - совладелец и директор
крупнейших в Испании винных "бодег" "Уильям Хамбер энд Домек".
   Бельтран Домек - высокий, сильный мужчина, один из тех бизнесменов,
которые выступают за установление серьезных экономических контактов между
нашими странами. Он показал мне свои богатства - громадные, беленые,
холодные баррили (бочки).
   На конце "авененсии" (длинной алюминиевой палки) укреплена серебряная
рюмка, ею зачерпывают вино из баррили - на пробу. Артистично подняв
метровую аве-ненсию высоко над головой, Домек перелил искрящийся херес в
высокий, тонкий стакан.
   - Заметьте, - сказал Домек, - "авененсия" - по-испански значит
соглашение.
   Он очень потешался, как я сказал "хЕрес".
   - Это ужасно, Джулиан! Только "херЕс"! Никогда "хЕрес". Неужели вам это
не режет слух?! В "хЕресе" есть нечто грубое, галисийское, и лишь певучее
"херЕс" - настоящий испанский, а ведь единственный настоящий испанский -
это астурийский... (Это уже третий "истинный язык" Испании. Педро Буэна
утверждал, что таким языком является андалузский. Карлос настаивал на
галисийском, Бельтран - на астурийском.)
   ...Вечер я провел у него на "финке": потолок из огромных, 20-метровых
балок красного дерева, камин в два человеческих роста, великолепная
библиотека, интересная живопись.
   - Эта "финка" не типична для Испании, - сказал Бельтран, - но,
поскольку моя жена англичанка, я стараюсь, - он снисходительно, как
истинный гранд, усмехнулся, - прежде всего уважать желание сеньоры.
   Ночью он отвез меня в Севилью, я сел на последний самолет и улетел в
Малагу.
   Отсюда всего двенадцать километров до Торремолинос - самого
космополитичного города в Европе, курортной столицы на Берегу Солнца -
Коста дель Соль, который вырос на пустых дюнах за последние двадцать лет.
Туристские справочники утверждают, что ежегодно курорты Торремолинос и
Берега Солнца посещают не менее 20 миллионов иностранных туристов.
   Снова вспомнил Болгарию. И еще раз испытал высокую гордость за моих
друзей из Албены и Созополя на Солнечном Берегу. Нет слов, Торремолинос -
это прекрасный курорт, но Болгария все-таки лучше из-за того духа
демократизма, который живет там. В Торремолинос отдыхают богатые люди -
рабочему там места нет, слишком дорого. Шофер, который подвозил меня на
своем грузовичке на юг, к Гибралтару, сказал по-английски:
   - Это место станет настоящим курортом только после революции,
компаньеро Хулиан.
   Вот тогда приезжай - славно отдохнем!
   (Я поймал себя на мысли, что вести дневник в Испании значительно
труднее, чем в любой другой стране мира. С кем бы ни говорил и о чем бы ни
говорил, называя фамилию собеседника, ты невольно ставишь его под удар.
Поэтому массу интереснейших разговоров, во время которых резкой критике
подвергались политика и практика правительства, нельзя записывать.
Наверное, дневник можно будет использовать лишь частично.)
   Здесь, в Торремолинос, у меня была интересная встреча с людьми, которые
теперь предпочитают жить не в Мадриде, а на берегу Средиземного моря - в
своих виллах, отгороженных от буйного племени туристов высокими зелеными
заборами, с битым бутылочным стеклом наверху, употребляемым здесь вместо
колючей проволоки.
   Разговор шел, в частности, о положении в испанской армии.
   В тюрьмах Испании сейчас как никогда много молодых людей, арестованных
за отказ от военной службы. Когда они отбывают наказание, их вновь
призывают в армию и тех, кто продолжает отказываться от военной службы,
вновь судят.
   Конечно, испанская печать хранит молчание - газетчики здесь надежно
вышколены цензурой, - однако в парижских и римских газетах не только
говорят об этом знаменательном факте, но и приводят интересные подробности.
   "Необходимо найти выход из создавшегося положения с помощью разума", -
заявил недавно на одном из заседаний комиссии кортесов начальник
генерального штаба, наиболее интересная фигура в современном мадридском
"свете", генерал Диас Алегрия.
   Газета "Алькасар" обрушилась с яростными нападками на
генерал-лейтенанта Диаса Алегрия, утверждая, что он вообще "никого не
представляет". Статья была подписана псевдонимом "Хариес", за которым
скрывается генерал Кано, директор этой газеты, издаваемой армией. Генерал
Кано связан с правыми экстремистами, которые считают политику преемника
Франко - адмирала Кареро Бланке - "либеральной". Кано и ему подобные
требуют еще более "жестких мер" против инакомыслящих.
   Вообще сейчас в армии, как в церкви, открытая, ярая реакция остается в
меньшинстве. Изменения, происшедшие в мире, так значительны, что не
считаться с ними невозможно. Наивно считать генерала Алегрия левым, -
просто он точнее других отдает себе отчет в том, что, если не "выпустить
пары", котел может взорваться. Политика "завертывания гаек" может отдалить
взрыв лишь на какое-то время. Молодой еще человек (естественно, "молодой"
для занимаемого им положения), генерал думает о серьезной перспективе, а
не о нескольких "годах взаймы". Он не одинок в своей позиции. Например,
директор центра высшего образования армии, генерал-лейтенант авиации дон
Мариано Куадра Медина, выступая с речью по случаю окончания учебного года
в военных лицеях, заявил, что армейские кадры - это не каста и что они не
должны быть связаны с какой-либо идеологией, потому что от этого может
пострадать дисциплина.
   Эта доктрина, если учитывать положение того, кто ее изложил, а также
место, в котором была изложена, резко отличается от доктрины, которая
послужила Франко для того, чтобы использовать армию в качестве средства
установления "диктатуры фашизма".
   Сегодня поехал из Торремолинос в Малагу по изумительной дороге, чем-то
напоминающей нашу - путь из Ялты в Алушту.
   В Малаге поражает центральная аллея около порта: огромные пальмы -
такие я видел только лишь в Голливуде; вся аллея выложена огромными
скользкими - такие они чистые - изразцовыми плитами. Идешь словно по льду,
только он розовый, голубой и зеленый.
   Центр города производит оглушающее впечатление - так он роскошен. Все
роскошно - и здания, и зелень, и витрины, и машины. А встык -
поразительная нищета улочек, спрятавшихся за спинами новых домов.
   Пытался найти известного в прошлом певца Фернандо Кардону. Мое
поколение помнит его песни - он часто выступал в Москве, в лучших
концертных залах. Он уехал в Испанию десять лет назад. Сейчас он работает
сторожем, нищенствует.
   В адресном столе его имя не значилось.
   - Быть может, сеньор Кардона живет в пригороде...
   Пошел по старинной дороге вверх - к крепости по Калье-дель-Калао,
миновал маленький переулочек Мура-де-Санта-Анна, кино "Асториос", в
котором крутили старые и шумные ковбойские ленты, бар "Иберган", повернул
направо и оказался на чудной, узенькой средневековой улочке с узорным
тротуаром - Калье Сант-Яго.
   Богатые живут внизу, бедные забираются наверх, на гору (сердечник такую
гору не одолеет). Здесь жизнь "вываливается" на улицы. Двери домиков
открыты, комнатки в пять, восемь, десять квадратных метров. На стенах -
огромные лики пресвятой девы Марии, распятый Иисус Христос; детишки
гомонливо носятся по улице, гудят примусы, вынесенные на тротуар, громко
переговариваются женщины, не