отрываясь от корыт с пенным бельем, -
далекая, старая провинция, даже не верится, что в пятистах метрах такой
фантастически новый, белый и солнечный центр.
   Перед возвращением в Торремолинос, находившись вдоволь по городу, залез
в море.
   Испанцы смотрели на меня как на сумасшедшего: пляж был пуст, конец
ноября, вода, по здешним представлениям, "ледяная" - всего двадцать
градусов.
   Вернувшись в Торремолинос около одиннадцати, зашел в маленький немецкий
кабачок.
   Осенний вечер был непроглядно синим; трещали сверчки, по улицам шастали
голодные, волосатые хиппи и сексуально озабоченные скандинавки,
перешагнувшие бальзаковский возраст. В немецком кабачке было, слава богу,
тихо и пусто. Я рассчитывал увидеть кое-кого из "местных немцев": многие
наци осели здесь, поближе к Танжеру, - удобнее в случае чего бежать
дальше. Однако, как объяснил мне бармен, в это время года они в кабачке ке
собираются - сидят дома, смотрят телевизор, устав после рабочего дня:
ремонтируют виллы к следующему сезону.
   Хозяином бара оказался не немец, а эстонец, бежавший в сорок пятом
году, - видимо, из полицаев. Считая меня американцем, он велеречиво
излагал свое кредо.
   Он говорил, что мы, "глупые янки", не поняли ситуацию сорок пятого года.
   - Вам, надменным янки, - продолжал он, - надо было войти в конфронтацию
с красными. Тогда Европа стала бы совершенно иной. Тогда бы мы не
чувствовали себя даже здесь, за Пиренеями, сидящими на чемоданах. Мы все
время ждем, что красные придут и сюда. В этом повинны вы, доверчивые и
наивные янки.
   - Значит, уже не думаете "отыграться"?
   - Ну, почему же? - ответил лысый сильный мужчина. - Отыграемся. Если не
здесь, то в Латинской Америке. Грех вам нас не поддерживать. Вы сами там
сидите на вулкане. А у нас сильные позиции. Мы знаем все пути и выходы.
   - Какие именно пути? - спросил я. - Какие выходы?
   - Надежные, - ответил мой собеседник, - весьма надежные, сеньор
иностранец.
   В моем отеле "Ла-Палома", полупустом, не очень сейчас дорогом - сезон
уже кончился, - соседом за столиком в кафе, где я завтракал, оказался
высокий, сумрачного вида мужчина, до синевы выбритый, одетый как на службе
- галстук, крахмальная рубаха, платочек в кармане модного, колоколом,
пиджака.
   Разговорились. Он из Парижа, зовут его Морис.
   - А вы?
   - По-русски меня зовут Юлиан, по-английски Джулиан, по-испански Хулиан.
Я писатель, путешествую по Испании.
   - Ваши книги были изданы в Испании?
   - Да.
   - Какие, например?
   - "Дунечка и Никита", "Петровка, 38".
   - Погодите, погодите! - удивился он. - "Петровка, 38"? Это о работе
русской криминальной полиции? Я читал ее на французском. Вот это встреча!
- рассмеялся Морис. И лицо его стало открытым, простодушным. - Поскольку
вы - хоть и косвенно - мой коллега, должен признаться: я из службы по
борьбе с наркотиками.
   При расставании он приложил палец к губам и сказал:
   - Жюльен, то, что я сказал вам, остается нашей тайной. Я против того,
чтобы порядочного человека называть "джентльменом", ибо я француз, посему
давайте будем гражданами, "гражданин" - надежнее "джентльмена".
   Вечером он позвонил ко мне в номер, мы отправились бродить по городу, и
он кое-что рассказал о своей работе.
   Действительно, слушая Мориса, просматривая попадающие в прессу
документы, наталкиваясь на юношей и девушек, валяющихся на тротуарах в
наркотическом опьянении, начинаешь понимать, что торговля наркотиками -
это мировая преступная мафия. По количеству оборотных средств, и по числу
стран, захваченных ею, и по числу жертв ее можно сравнивать лишь с войной
в довольно крупном масштабе.
   По данным Интерпола и "Комиссии ООН по наркотикам", легальные
потребности всего мира в опиуме для медицинских и научных целей
приближаются к тысяче тонн в год.
   Почти такое же нелегальное потребление опиума.
   Существует два главных центра нелегального производства: Юго-Восточная
Азия - Бирма, Таиланд, Лаос, Камбоджа и Вьетнам; Ближний Восток и Средний
Восток - Турция, Непал, Афганистан, Индия, Иран и Пакистан.
   - По нашим данным, - сказал Морис, - наркоманы мира употребляют десять
тонн героина и около семи тонн морфия ежегодно.
   Прибыли, получаемые торговцами от операций наркотиками, огромны. По
существующим сейчас ценам один килограмм опиума стоит "всемирному
синдикату" семнадцать долларов. В "опиумных лабораториях", которые обычно
помещаются в кузове грузовика или в комнатушке, установлена довольно
фундаментальная аппаратура, необходимая для переработки наркотиков.
   Такие операции проводятся главным образом на юге Франции, в Италии,
Сицилии, Сардинии, на Корсике.
   Из одной тонны сырого опиума получается сто килограммов чистого
героина. Но героин не продается в чистом виде. В смеси с молочным
порошком, солью, мелом или тальком один килограмм чистого героина
превращают в восемь килограммов сильно действующего зелья. Десять
килограммов, разведенных в воде, продают потом за пять миллионов долларов.
   - Здесь мы ищем пакетики с фабричной маркой "999", - продолжал Морис. -
Наглецы, они имеют свою типографию и печатают на ярлыках: "Единственный
качественный продукт! Остерегайтесь подделок!" Мы засекли партию товара в
Марселе, следы ведут сюда...
   По данным Интерпола полицейские и таможенные службы конфискуют лишь
5-10 процентов наркотиков, транспортируемых нелегально. Следовательно,
большая часть наркотиков достигает места назначения.
   Ежегодно во всем мире продается в среднем 10 тысяч килограммов героина
и опиума.
   Следовательно, суммы реализации в розницу достигают примерно трех
миллиардов в год. Оптовая стоимость, насколько ее можно вычислить,
составляет для всех участников этого бизнеса - сбытчиков, поставщиков,
производителей - примерно 2 миллиарда долларов.
   За последние пять лет было убито 11 агентов организации по борьбе с
торговцами наркотиками, пытавшихся проникнуть в крупные преступные
синдикаты.
   "Что бы ни думала общественность, - утверждают агенты Интерпола, -
контрабандный провоз наркотиков нельзя считать случайным делом,
находящимся в руках китайских матросов и бродячих хиппи. Это крупный
бизнес, контролируемый в значительной мере крупными дельцами, которые
руководят операциями, проводимыми с машинной точностью. Они ставят на
карту и защищают громадные капиталы".
   Одна из важнейших магистралей транспортировки наркотиков начинается в
Шанском государстве Бирмы, на границах Лаоса и Таиланда. "Международный
совет по контролю над наркотиками" выяснил, что этот район в настоящее
время фактически не контролируется правительством; борьбе с контрабандой
мешает тот факт, что опийный мак был единственной товарной культурой для
жителей этого района на протяжении почти двух веков.
   Из Бирмы тропа ведет через Северный Таиланд в Лаос, в Южный Таиланд,
Вьетнам, Гонконг. Эта колония Британской короны может похвастать не только
тем, что имеет сто тысяч курильщиков опиума, но и тем, что является
главной лабораторией, перерабатывающей азиатский опиум...
   Газеты Франции писали о том, что в 1967 - 1968 годах полковник Клод
Фурнье Фере из французской секретной службы исследовал причины,
усложняющие пресечение торговли наркотиками из Азии. Речь шла о
пособничестве преступникам со стороны работников ЦРУ и финансируемой ими
авиатранспортной компании "Эйр америкен", обслуживающей авиалинии в
Индокитае. В то время Фурнье Фере возглавлял азиатский отдел французской
секретной службы.
   Как сообщали во французских кругах, из доклада Фере следовало, что ряд
сотрудников ЦРУ замешан в транспортировке наркотиков в США.
   Когда французская секретная служба занялась расследованием операций с
наркотиками в Европе, снова было установлено, что участники американской
мафии действуют в контакте с некоторыми агентами ЦРУ и переводят деньги из
США на секретные банковские счета в Швейцарии.
   - Я разговариваю с вами, - признался Морис, - но меня все время
подмывает желание потребовать ваш паспорт и взять "пальчики на рояль".
Проклятая работа!
   Перестаешь верить даже родственникам. Вы не можете себе представить, с
какими чудовищными фактами приходится сталкиваться. Мужья продают жен,
матери торгуют детьми, отцы предают сыновей. Неуправляемость разумом и
поступками - вот что такое наркомания...
 
   * * *
 
   Наутро я улетел в Мадрид...
 
   * * *
 
   Режиссер, который поставил в театре две пьесы Лопе де Вега, - поставил
очень традиционно, избыточно доказательно, - забившись в уголок бара
"Хихон" возле громадных синеватых зеркальных стен, грустно отхлебывал
испанское виски "дик" из пузатого стаканчика, набитого льдом.
   - Хулиан, я сейчас открою тебе то, во что я уверовал. Надо мною могут
издеваться, шутить, высмеивать, - вздохнул он, - но это мною выстрадано,
это прозрение. Хулиан, гениальность - всего лишь неправильный обмен
веществ. Отсюда избыточность желаний, неустроенность, метания, ярость,
приходящая на смену нежности, подозрительность, доверчивость, алчность и
альгруизм. Человеческие проявления, сопутствующие гениальности, не могут
быть поняты людьми с нормальным обменом веществ. Гений - состоявшийся или
несостоявшийся - обязан быть несчастным.
   - Намекаешь на себя?
   Он грустно покачал головой:
   - Если бы! Я ходил к эндокринологам. Я возмутительно, чудовищно здоров.
   Он усмехнулся, лег подбородком на ладони и замурлыкал какую-то грустную
песню.
   Замолчал, глянул на меня.
   - Застрелиться, что ли?
   Я сказал:
   - Рано.
   - Нет, не рано. По-моему, самый раз. Или начать принимать какие-нибудь
лекарства, чтобы вконец расшатать обмен веществ. Последняя надежда на
фармакологию. Или - скорее бы драка. Пожить в огне баррикад. А так
сдохнешь в безвременье - равнодушие кругом, зависть, стяжательство.
Скучно, господа. Так, кажется, у Чехова? По-испански это, впрочем, звучит
патетически: "Скучно, уважаемые сеньоры..."
   (Антонио рассказал, что зимой в Карабанчели целые семьи уходят из дому
- начиная с шести часов - в кинотеатры. Смотрят любые картины - две или
три подряд, - неважно какие. Люди подсчитали, что билеты в кинематограф
дешевле, чем отопление квартиры. Приходят в холодную квартиру поздно ночью
и сразу же ныряют под одеяло, согреваясь дыханием.)
   Шел с Педро Буэна по Гран-Виа. Он внезапно остановился, замер словно
вкопанный, увидав красивую женщину - высокую, рыжеволосую, сухую,
странную. Педро долго смотрел на ее прекрасное лицо, потом вздохнул.
   - Все же худая женщина хороша только на улице. - Он помолчал немного и
грустно добавил: - Мир портится только потому, что портятся женщины. Где
стыдливость, трепетность, чистота, самоотверженность? Рацио, во всем и во
всех одно лишь рацио...
   (Вспомнил отчего-то, как сидел в маленьком портовом кабачке в Кадисе,
ждал испанского товарища. Напротив за столом устроилась парочка: он -
испанец, она - американочка. Они неторопливо потягивали тинто и говорили о
том, как они сегодня вечером будут смотреть выступление фламенго. Девушка
вытащила из сумочки таблетку, достав ее из целлулоидного пакетика. Она
приняла таблетку, запивая ее вином. Парень повертел целлулоидный пакетик,
прочитал название, непонимающе посмотрел на девушку. Она засмеялась:
   - Дурачок, это противозачаточное.
   Парень покраснел, - видимо, они только сегодня познакомились, - и
как-то затравленно огляделся вокруг: он еще не потерял стыдливость...)
   Испанцы никогда не целуют руку женщине, они только делают вид, что
целуют, - чмокают губами воздух. В этом - занятный сплав Европы и Аравии.
Как европеец он склоняется к руке женщины, переламываясь при этом
чувственно и эффектно, но как истинный кочевник лишь чмокает воздух, не
прикасаясь к коже, ибо женщина - она и есть женщина.
   Профессор экономики, из молодых, сонно говорит мне:
   - Э, перестаньте, народ не готов к демократии. Мы за контролируемую и
направляемую демократию. Иначе в стране начнется анархия.
   Это - через час после горького разговора: два товарища, один из которых
коммунист, отсидевший в тюрьме Бургоса десять лет, тяжело затягиваясь,
цедил через силу:
   - Я вышел оттуда, из страшного тюремного пенала, и - будь все проклято
- не узнал страну. Все лишь смотрят футбол и корриду, никому нет дела до
идеалов.
   Второй товарищ возразил:
   - Ты сидел не зря, Эухенио. Если сейчас рабочий в городах живет чуть
получше, и смотрит телевизор, и не голодает, то это потому лишь, что ты
принес ему себя в жертву. Когда в обществе есть люди, которые могут взять
в руки винтовку, как ты, тогда власть предержащие начинают искать пути для
хотя бы минимального повышения экономического уровня жизни рабочего и
крестьянина. А повысить экономический уровень можно, лишь развивая
производство, стимулируя рост промышленности. Никто и никогда не отменит
Маркса. Чем активнее будет развиваться промышленность, тем больше появится
ее "детей" - рабочих. А рабочий - это революция, Эухенио, это революция...
   (О "Гвардиа севиль" - франкистских полицейских - здесь говорят:
"Беглецы от плуга".)
   ...Бык был рыжим. Он выскочил на арену Пласа де торос "Виста Аллегре"
   стремительно и яростно. Он дважды разогнал бандерильерос и ударил левым
рогом в деревянный загон, за которым прятались помощники тореро. Загон
зашатался, посыпались желтые щепки, и люди начали кричать:
   - Оле! Оле! Оле!
   Домингин закурил новую сигарету и сказал:
   - Это хороший бык. И рога у него не подпилены. С таким быком очень
интересно работать. Это не двухлеток, и пасли его в предгорьях, и у него
не меньше "четырех трав". Это мы так говорим о возрасте хорошего быка, с
сильными мышцами.
   Видишь, в нем совсем нет воды. Он действительно очень сильный. Это
хороший бык.
   Очень хороший. Он наверняка из Андалузии. Там быкам приходится
ежедневно делать по десять километров - к воде, по камням, поэтому у них
такие сильные мышцы. В Саламанке быков кормят каштанами, и вода рядом, и
ее много, поэтому бык большой, но совсем не сильный, и в нем угадывается
вода, хотя он выглядит на арене красиво и устрашающе. Тореро, который
должен был работать с этим рыжим быком, был маленького роста, с фигурой
солиста балета. Его звали Хуан Мануэль. Он взял капотэ и вышел на арену.
Рыжий бык бросился на Хуана Мануэля, низко склонив голову. Я понял, как
быстро и мощно он бежал: на фоне желтого песка арены, под желто-синим
знойным небом, мимо бело-красных трибун - на красно-фиолетовое капотэ,
которое взметнулось перед его острыми рогами, послушное руке Хуана Мануэля.
   - Он переосторожничал, - сказал Домингин, - надо было подпустить быка
еще ближе.
   Надо было идти на него, а не ждать. Встречное движение двух сил - это
главное в искусстве корриды.
   Бык пронесся под капотэ, развернулся и замер напротив Хуана Мануэля.
   - Торо, торо! Торо! - негромко позвал быка Хуан и чуть пошевелил
капотэ. - Торо!
   - повторил он, и сделал шаг вперед, и перевел капотэ с правого бока на
грудь.
   Я чувствовал, что сейчас рыжий бык бросится на маленького Хуана
Мануэля, и, вероятно, это почувствовали все на Пласа де торос, потому что
стало очень тихо, и я зажмурился, и снова - который раз уже - ощущение
нереальности охватило меня, и показалось, что открой я сейчас глаза - и
окажусь дома, а совсем не в Мадриде, возле Карабанчели, и прошедшие дни
будут как сказка, которая придумалась и которой вовсе не было, и не было
Маноло и Педро, и не было громадной синей луны на Пласа Майор и спуска в
"Месон-дель-Коррехидор", и не было синих изразцовых плиток, вмазанных в
стены "Каса Сеговия", и не было смеха Хосе Антонио, который взял у парня
гитару и запел песню патриотов-басков, и все (кругом стали ему подпевать;
и не было гудящего, ночного "Хихона", куда на руках перенесли актрису,
которая прервала спектакль: "Как вы можете смотреть эту комедию, когда в
тюрьмах умирают люди!"
   ...Я открыл глаза, когда бык уже прошел мимо Хуана Мануэля и люди на
трибунах закричали: "Оле! Оле!"
   - Он хорошо его пропустил, - сказал Домингин. - Он это сделал в манере
Ордоньеса, только чуть рисковее. Это от молодости, это пройдет. Риск
необходим, но он должен быть оправдан.
   Рыжий бык снова бросился на тореро, и Хуан Мануэль красиво пропустил
его под правой рукой, а потом под левой, и рог быка проходил в нескольких
сантиметрах от его костюма, расшитого серебром и золотом.
   ...Я очень боялся идти на корриду к Домингинам, к тем самым, о которых
писал Старик. Я боялся идти на корриду, потому что многие говорили мне,
вернувшись из Мексики, куда приезжали на гастроли испанские тореро, или из
Франции, где выступал Кордовес, что корриду придумал и разукрасил
Хемингуэй, а на самом деле это бойня, а в бойне победитель всегда известен
заранее, и что будет много крови, будет ярость и счастье толпы, которой
всегда движет слепое желание жестоких зрелищ.
   Но когда на арену выехали альгвазильос [открывающие парад] в черных,
времен Филиппа II, костюмах с белыми кружевными высокими воротниками, и
когда альгвазильос картинно раскланялись с "президентом корриды", сидевшим
на трибуне, а за ними вышла квадрилья [строй, в котором выходят на парад
тореро и их помощники] - три тореро, у каждого три бандерильерос, два
пикадора и мульлерос [погонщики мулов, которые едут в квадрилье
последними], которые увозят убитого быка с арены на своих мощных, яростных
мулах, и когда это бешеное соцветие красок было встречено праздничным
криком трибун, и когда президент корриды разрешил бой, и запели трубы и
тамтамы, и арена опустела, и старик торильеро [человек, который отпирает
ториль - загон, где содержится бык, перед тем как вырваться на арену]
замер возле ворот, дожидаясь того момента, когда "президент корриды"
взмахнет белым платком и можно будет выпустить быка, и когда вырвался
рыжий бык и разбил левым рогом загон для тореро и стадион закричал
одобрительное свое "оле!" - я забыл слова товарищей о том, что коррида -
это кроваво и некрасиво, и все исчезло, - осталась только маленькая
фигурка Хуана Мануэля с капотэ в руке и пятисоткилограммовый красавец бык
с острыми, как шило, рогами, которой снова изготовился к броску на тореро.
   ...Я слышал, как маленький Хуан Мануэль перед тем, как выйти из-за
ограды к быку, прошептал, перекрестившись: "Кэ эль дьос репарте суерете"
[Пусть бог разделит удачу], а один из его бандерильерос ответил: "Эс эль
торо кьен репарте"
   [Удачу распределяет бык].
   Я снова вспомнил тех, кто бранит корриду за жестокость, и ясно увидел
зеленый луг в Мещоре и быка, который гнался за двумя дюжими дядьками, и
было это не смешно, а страшно: разъяренный бык и человек - пусть даже с
двумя шпагами в руках.
   Хуан Мануэль красиво работал с быком, позволяя животному чувствовать
податливую и слабую человеческую близость, разрешая быку сражаться - с
шансом победить.
   Одно неверное движение - и рог войдет в бок или в пах. Я все время вижу
докторов, они на противоположной стороне, возле того места, где стоят
ганадерос [люди, ухаживающие за быками]. Доктора следят за тореро,
ганадерос - за своим быком.
   Хуан Мануэль завертел быка, здорово завертел его. Рыжий бык ярился,
из-под копыт его вздымался песок, белая пена появилась на вывороченных
коричневых губах.
   Хуан Мануэль славно провел первую часть корриды, он честно и без всяких
хитростей показал зрителю, что рыжий бык силен, смел и умеет нападать на
то красно-фиолетовое, что мелькало перед его глазами в руках маленького
человечка, и его нападение было хитрым и мощным. Хуан Мануэль привел быка
в ярость, но, работая с ним, он был безоружен, в руке у него было лишь
капотэ. Это было такое состязание, когда бык имел больше шансов на победу,
точнее - он имел все шансы победить, но он не победил, и началась вторая
часть корриды.
   Прозвучали тамтамы, пропела серебряная труба, и на поле выехал пикадор
- в доспехах, на коне, укрытом толстой матерчатой попоной, и бык ринулся
на пикадора и свалил коня, и пикадор упал на песок, неуклюже задрав ноги,
обутые в металлически