ные противоречия, человек снова начинает
искать гармонию, а если гармонию не находит, начинает драку. А победив,
снова ищет гармонию. Все раскалывается на добро и зло, корабль и мину,
самолет и зенитную пушку.)
   Курасао не только самый дешевый торговый центр для туристов, некий
"американский Сингапур". На этом острове впервые в мире родился лозунг:
"Патриа э муэрте" - "Родина или смерть". (Впрочем, самым первым лозунгом
здесь было "Либерта э муэрте" - "Свобода или смерть", - но это ведь одно и
то же.) В августе 1795 года, видимо не без влияния идей Французской
революции, на плантациях ван Утрехта взбунтовались рабы. Утрехт начал бить
рабов плетьми, но рабы бросились на него с кулаками и победили. Утрехт
убежал в город. Рабы шли огромной черной лавиной - дети африканских
негров. Горели аккуратные голландские домики, в городе началась паника.
   Прадо в свое время писал о перуанцах, что "рабы ни во что не верят, ни
на что не надеются, спят, как сурки, но можно разбудить в них тигра".
   Жестокость колонизаторов разбудила в рабах тигров. Один из вождей рабов
Курасао Бастиан Карпату отличался особенной храбростью. Ему была уготована
участь Христа: победившие колонизаторы распяли его на кресте.
   - Следуйте за мной и не оборачивайтесь. Если спросят, куда идете,
отвечайте, что заблудились.
   С этого началась моя встреча с местными "Черными братьями". Разговор
был долгим и сложным. Трое моих собеседников - яростные поклонники
негритюда: политической доктрины, рожденной негритянской мелкобуржуазной
интеллигенцией как протест против белого расизма. В подоплеке негритюда -
иррационализм и мистицизм: "негр - это эмоция", а белый - "жестокая
машина, порождение черствой тяги ко всеобщему технократизму", "негр полон
ритма, эмоции, воображения, в то время как белый - прагматик во всем и
вся".
   - Мы никогда не будем едины, потому что наша идеологическая субстанция
противоположна вашей, - утверждали мои собеседники.
   - Доказательства?
   - Это недоказуемо. Мы - ваш негатив, мы - тени белых. А черное никогда
не станет белым. Вы просиживаете дни и ночи в лабораториях, стараясь
проникнуть в тайны мироздания и подчинить их себе, вы упиваетесь
чудовищным ритмом промышленных комплексов, а мы, наоборот, уходим в
природу; мы считаем, что промышленность противна духу черного человека...
   - Значит, совместная работа свободного черного и свободного белого
невозможна?
   - Практически - нет. Мы несоединимы, и будущее не в классовых битвах, а
в столкновениях черной и белой рас.
   (Как это ни парадоксально, негритюд многое взял у европейских
реакционных философов, выступавших против капитализма лишь с
индивидуалистических позиций.
   Бергсон и Новалис - предтечи негритюда. Они - антиподы Маркса и
Энгельса; метафизика - их бог.)
   - Мы не можем быть марксистами, - сказал один из собеседников, в белой
майке и джинсах, картинно красивый и открыто гордящийся своей красотой, -
ибо Маркс интересовался лишь обществом, а нас интересует только человек, и
причем не всякий человек, а лишь черный.
   Национализм приобретает порой поразительные черты - он делается слепым
и неумным. Но всегда любая проповедь исключительности рано или поздно
оборачивается против доктрины, которая решается на такого рода проповедь.
   - Как вы относитесь к Анджеле Девис? - спросил я, вылезая из машины. -
Она ведь выступает за общность товарищей по классу, и ей неважно, какого
ты цвета...
   - Что ж вы от нее хотите?! Она коммунистка, а не негритянка. Опыт ее
борьбы мы используем в своих целях, однако стратегически нам с ней не по
пути.
   Беседовал с Зигфридом Ригандом, одним из лидеров оппозиции (здесь есть
свой парламент; Курасао уже не колония Голландии, а член "Содружества").
Он руководит департаментом культуры и образования. Его кабинет заставлен
скульптурами и музыкальными инструментами. Большой, сильный мулат, он
осторожно притрагивается к "маримуле" и "бенто" - странным, вроде лука,
музыкальным инструментам. Он много рассказывал о литературе и живописи
своего народа.
   Если архитектура - это "онемевшая музыка", то литература на
латиноамериканском континенте - это политика, воплощенная в чувство. Я
долго сидел с Зигфридом Ригандом в здании генерал-губернаторства, и мы
говорили о литературе Нидерландских Антил.
   Поэзия Курасао трагична. Лучшие ее образцы созданы поэтами, пишущими на
разных языках, - английском, испанском, голландском и папьяменто
(папьяменто сконструирован из испанского, голландского и английского
языков).
   Негр Франк Мартинс выпустил сборник стихов "Голоса из Африки" (здесь и
далее - перевод мой и моей дочери, Дуни Семеновой).
   Я нуждаюсь в сущем "пустяке", В ерундовой "безделице" - Пусть мне дадут
право на жизнь!
   Но пока этот "сущий пустяк"
   Идет ко мне с далеких горизонтов, Меня каждый день сотрясает мука.
   Меня раскачивает, как небоскреб во время урагана, Я готов стать
пальмой, Сгнившей пальмой, Опрокинутой в болото бурей!
   Я готов на что угодно, Только б Получить "пустяк" - Тот мир, который
был потерян моими предками...
   Наверное, я никогда не увижу этот мир, Похищенный у моих предков,
Потому что я избрал удел проводника, Который должен указать Дорогу к
"сущему пустяку":
   К праву на жизнь!
   Колониальную поэзию надо уметь читать. Франк Мартинс пишет об общности
негров Курасао со своими африканскими братьями. Он борется за "сущий
пустяк - право на жизнь", которая достижима лишь в объединении всех
угнетенных. В его поэзии - гнев и сатира. Он знает - колонизаторы
столетиями вбивали в головы местного населения, что лишь белые миссионеры
несли добро, выкорчевывая "зло", заложенное в каждом "туземце" с рождения:
   О, да! Я соткан из зла!
   А мой Создатель - символ гадости...
   Вчера я вышел на улицу и закричал:
   "Где же ты, мой Создатель! Откликнись!"
   Я ругал Создателя словами, тяжелыми, как булыжники И они вернулись ко
мне, мои слова, Они вернулись ураганом.
   Они ломали деревья, Сотрясали дома, Кружили облака в высоком небе, И
били меня, били, били...
   О, да! Конечно же мой Создатель из породы злодеев.
   В этом его "Спиричуэл" - ответ местным буржуа, которые всячески
стараются забыть свое негритянское ; изначалие, которые стыдятся цвета
своей кожи, стараясь раствориться среди белых колонизаторов...
   Интересно творчество Пьера Лауфера. Вот одно из его стихотворений:
   Монолог слуги 
   Я никогда не жил, Но тем не менее - умираю.
   Не правда ли, занятно: умирать, не зная, что такое жизнь?
   А впрочем, кто я?
   Скотина, Животное, лишенное души.
   А ведь живут лишь те, кому дана душа, Не так ли?
   Как вам нравятся раны на моей спине?
   Вам нравится видеть меня истекающим кровью, Черной и дымной, тяжелой,
негритянской кровью?
   О, это было так смешно, когда вы били меня плетью, И таскали лицом по
красной земле, И лишали еды.
   Но я победил, мой господин, все равно я победил, Потому что сейчас я
умираю.
   Простите меня, бога ради, простите меня - Ведь я лишил вас
удовольствия...
   Наверное, это высокое удовольствие - бить?
   А?
   Поэзия лишь тогда страшна, когда в ней заключена тайна, а символы не
есть продукт самолюбования или, что еще хуже, досужего
времяпрепровождения. Символы должны быть понятны тем, кто позволяет себе
"дорогое удовольствие" - думать.
   Что может быть лучше, чем мечта?
   Нет, нет, обыкновенная мечта "ни о чем"...
   Такая мечта не опасна, она эфирна и возвышенна...
   Разве может быть что-нибудь приятнее, Чем воспитанная и
доброжелательная забывчивость?
   Как неприятно думать о мире, Полном горя и злобы, О голодных детях И
матерях на плантациях, под солнцем...
   Нет, нет, лучше лежать на белом длинном пляже, И мечтать о прекрасном,
И не думать о гадостях мира...
   Слышишь? Петух прокричал третий раз...
   Предают ведь не только апостолы...
   Интересна поэзия девятнадцатого века. Наиболее серьезный поэт той эпохи
- Иозеф Сикман Кореей, - в его творчестве предтеча сегодняшних
"настроений" местной литературы:
   Я постучал в дверь, и мне открыли.
   В гостиной было пусто.
   Я ненавижу одиночество (простите эту слабость!).
   Я попросил мажордома пригласить лорда "Любовь".
   "Человек с таким именем никогда не бывал в нашем доме, - Ответил
мажордом и, хрустнув пальцами, закончил: - Вы, кажется, большой шутник...
Вам, видимо, нужен лорд "Вранье"?"
   "Нет, нет, спасибо... Найдите лучше леди "Дружбу".
   "Извините, мистер..."
   "Леди "Дружба", я сказал..."
   "Ах, леди "Дружба"! Как же, знаю! Но она сменила имя.
   Она теперь зовется "мисс Предательство"..."
   "А где "мисс Благодарность"?"
   "Мисс Благодарность" отправилась в далекое путешествие, и я не уверен,
что она вернется сюда когда-либо..."
   "Большое спасибо".
   "Бог с вами, до свиданья..."
   (Между прочим, внук Корсена, Чарлз, сейчас один из наиболее известных
поэтов Курасао. Он пишет на испанском и на папьяменто.) К группе молодого
Корсена примыкает и Тип Марруг, получивший известность не только как поэт,
но и как новеллист. Поэзия его соткана из контрастов, он пишет резко и
странно:
   Свет луны был зеленым.
   Тишина - голубой, Хлопья синих звезд, Сорванные мною с неба, Сплели
вокруг твоего коричневого тела Мерцающий венок...
   Я наслаждаюсь желанием, Которое умирает каждый день Для того, чтобы
родиться вновь.
   Лучи счастливого солнца сжигают мою нежную кожу, Расплавив белые
жалюзи...
   ...А на улицах Тепалки Грязные проститутки, Голодно матерясь, Играют
друг с другом в кости...
   Бернардо Ашету родился в 1929 году на острове Суринам. У него вышло
несколько книг стихов и поэм. Бернардо причисляют к "антильским
экзистенциалистам". Я боюсь всякого рода причислительных терминов. Человек
может быть причислен к Поэзии - не меньше и не больше. Для меня Есенин
никогда не был "имажинистом", а Маяковский - "футуристом". Они для меня
всегда были поэтами. Как и Бернардо Ашету.
   Ожидание 
   Оденься!
   Скорее!
   И выйди из дома!
   И жди!
   Улица, город, наш остров, весь мир Должны опустеть, Пока ты прошепчешь
два слова:
   - Бернардо Ашету... - Не плачь!
   Не смей!
   Жди!
   Когда на саже неба зажгутся окна звезд И отразятся в воде канала, или
моря, иль реки, - Жди меня.
   Не отчаивайся.
   Жди.
   Мир - это ожидание, Как и счастье.
   Жди...
   Когда я говорил с "черными братьями", они зло иронизировали над своими
великолепными поэтами:
   - Раньше у нас были поэты, а сейчас их нет.
   ...Преклоняться перед прошлым, создавая некий "культ ностальгии", на
самом деле означает измену будущему и страх перед настоящим. Если
внимательно послушать речи обывателей, людей огрызочных знаний и невысокой
культуры, вы сразу же отметите в их фразеологии превалирующее значение
понятия "раньше": "Раньше корова стоила десять рублей"; "Раньше молодежь
уважала возраст"; "Раньше работали на совесть, не то что сейчас". При этом
забывают о рабстве, которое было р а н ь ш е; забывают о том, как пороли
взрослых людей - р а н ь ш е; о том, если смягчить, что р а н ь ш е из
Петербурга в Москву ехали месяц, а сейчас летят сорок минут.
   Воссоздать историю прошлого необходимо лишь для того, чтобы еще более
рационально создавать с о в р е м е н н о е, постоянно имея в виду б у д у
щ е е.
   Я думал об этом, когда знакомился с поэзией и фольклором Курасао. Люди,
которые серьезно озабочены будущим острова, говорят, что хуже всего "ждать
спасения от фольклора". В противовес теории "черных братьев" на островах
существует иная программа, иная перспектива на будущее. Эта программа
противостоит как расизму "черных братьев", так и позиции тех негров,
которые являются сторонниками ассимиляции, считая, что с уходом белых
колонизаторов все "полетит в тартарары".
   Первая задача, считают истинные прогрессисты на Курасао, заключается в
том, чтобы пробудить у антильца чувство собственного достоинства. Вторая
задача заключается в том, чтобы дать антильцу право на труд, когда
результаты его деятельности не будут пожираться ненасытным "молохом"
империалистической компании "Шелл", но станут обращаться на пользу
общества. А право на труд немыслимо без национализации громадных
нефтеперерабатывающих заводов. И, наконец, третья задача - это завоевание
политической власти на островах.
   Эта программа построена не на теории превосходства черной расы, а на
извечных законах классовой борьбы. Национальная проблема всегда была и
будет вторичной в динамике всемирного классового столкновения. Думать, что
национальное играет главную роль, - означает на деле предательство
революции, прогресса, будущего.
   Завтра вылетаю - через Венесуэлу и Португалию - в Париж. Сидел полночи,
просматривал дневники - надо написать очерк для "Правды". Загодя, чтобы не
суматошиться в круговерти московских дел.
   ...От Огненной Земли до Курасао - маленького прекрасного тропического
острова, столицы могущественной "Шелл" и, "по совместительству", столицы
Нидерландских Антил, или, судя по рекламе, центра "Карибской жемчужины",
двенадцать часов л„та. Один континент, Латинская Америка. Только на
Огненной Земле на смену колючей поземке пришло короткое антарктическое
лето с яростными грозами и неожиданным градом, а в Курасао началась зима,
и температура "упала" до тридцати пяти градусов тепла, и начался
туристский сезон, и один за другим приземляются мощные "боинги" из
Нью-Йорка и Майами, и швартуются гиганты теплоходы из Гамбурга и
Роттердама. Один континент, Латинская Америка, но сколь велика разница - в
природе, в людях, в проблемах...
   Понятия, как и люди, со временем меняются. Впрочем, по-моему, и само
время меняется, ибо скорости, сообщенные миру научными открытиями
последних десятилетий, позволяют людям покидать земную стратосферу за
десять минут и облетывать "старушку" за полтора часа. Если пятьдесят лет
назад Огненная Земля была окутана ореолом романтики дальних странствий и
путь туда был полон опасностей, то теперь два раза в день мощная
"Каравелла" в Сантьяго берет курс на Пунта-Аренас. А в Пунта-Аренас
"Дуглас" принимает на борт рабочих ЭНАП, перебрасывает их через Магелланов
пролив и опускается возле Сомбреро - столицы нефтяников, где и нефть
теперь добывают по-новому, и по-новому проводят аграрную реформу.
   Я. помню, как точно сказал мне председатель Союза писателей Чили,
выдающийся художник Луис Мерино Рейес:
   - Разница между "чилизацией" земель, предложенной президентом Фреем, и
национализацией Альенде заключается в том, что подоплека этих почти
одинаковых понятий - классовая. В одном случае это была демагогия,
рассчитанная на лавочника, который хвалит нечто только потому, что это
свое, тогда как в эксперименте Альенде национальная проблема спроецирована
на весь народ и в подоплеке этой проблемы не узконациональные, а
общеклассовые интересы.
   И в Чили, и в Перу лозунги национального утверждения - это продолжение
борьбы против иностранных монополий, против колониализма и олигархии, и
подтверждается это не только национализацией земель и монополий, но и
новой книгой, поэмой, спектаклем, живописью.
   В Чили, например, после победы Народного единства была проведена
реформа книги.
   Это, в общем-то, не афишировалось. Просто если раньше книга по
квантовой теории или электротехнике стоила триста эскудо, что равнялось
половине месячной зарплаты рабочего, то сейчас такая книга стоит двадцать
эскудо. Причем это не произвольное снижение цен, чреватое инфляцией.
Просто издатели стали пользовать дешевую бумагу и резко увеличили тиражи -
они суть главное, определяющее рентабельность. Если раньше читателей книги
были сотни, то ныне их тысячи. Двери школ и университетов открыты для
детей трудящихся. (Так было в пору Свободы - полтора года назад. Сейчас, в
годину фашизма, Пинночет и его банда отбрасывают Чили к рабству.)
   В Лиме я видел, с каким восхищением люди смотрят документальные фильмы,
сделанные перуанскими режиссерами. Зал взрывается аплодисментами именно
потому, что на смену сюжетам о гонках автомобилей в Сан-Франциско пришли
национальные проблемы: крестьянин; будущее детей, которых впервые в
истории Латинской Америки обязывают прийти в школу и читать вместе с
учителем: "Знание - это сила".
   Выдающийся поэт Перу Варгас как-то сказал мне:
   - Испанская культура убила культуру инков. И знаете почему? В принципе
этого не должно было случиться: ведь, как правило, культура побежденных
влияет, а иногда и преобразует культуру победителей. Но в нашем,
перуанском, случае культура победителей возобладала потому, что у инков не
было письменности. Мы не вправе более рисковать. Мы обязаны дать знания
народу. Только тот народ, который понимает литературу и слово, не позволит
закабалить себя вновь.
   Национальная устремленность освободившихся стран Латинской Америки
впервые в истории выгодна не клике местных воротил, а народу. И
проверяется это делом, а не словом. В Парагвае, например, диктатор
Стресснер уже много лет разглагольствует о "нации, народе, о великом
Парагвае", а крестьяне голодают, обрабатывая латифундии, и рабочие
нищенствуют в би-донвилях, а рядом высятся стеклянные особняки парагвайцев
по крови, эксплуататоров по сути.
   Как долго народ, который Стресснер называет в своих речах "великим",
будет терпеть голод, тюрьмы, унижения? Когда о забитом и угнетенном народе
диктаторы говорят, как о "великом", это самая возмутительная форма
демагогии, и долго так продолжаться не может. История тоже развивается по
законам логики, а "дрожжи"
   истинного национального достоинства и свободы так или иначе сбросят
"кирпичи с крышки кастрюли", какими бы тяжелыми они ни были. Демагогия
противна честным людям - вне зависимости от национальности, идеологии или
вероисповедания.
   Я помню, как известнейший перуанский священник, писатель Бодо Идальго
говорил мне, что сейчас в Перу национальные, этические и классовые
проблемы сплетены воедино. Судьба самого Идальго поразительна. (Когда меня
с ним знакомили, поэтесса Каталина Ракаварен пошутила: "Поп, расстегни
сутану, ты взопреешь".
   Резкость ее слов еще больше оттеняла нежность стиха этой женщины.) Я
тогда подумал, что беседа с Идальго будет сложной, потому что примирить
догмы религии и нашу идеологию в творчестве трудно, точнее - невозможно.
   - Знаете, моя религия - это справедливость, - щуря близорукие глаза,
говорил член Совета Мира, священник Идальго. - Я выпустил в свое время
книгу "Христианство и национальное освобождение". Ее продали за несколько
дней, и тираж был невиданный для Перу - двадцать тысяч экземпляров. Меня
объявили еретиком, так как я утверждал, что христианству сейчас в
Латинской Америке надо бороться за национальное освобождение. Я говорил об
этом и на Всемирной сессии Мира. Когда власти узнали, что я посетил
Советский Союз, меня посадили в тюрьму - это было десять лет назад. Мне
удалось бежать из камеры - сутана помогла. - Он обернулся к Ракаварен: -
Она иногда помогает, Каталина, эта сутана... А потом я скрывался в Лиме:
меня прятали прихожане, давали еду и кров. И все это время я писал. Днем
иногда выступал на улицах с проповедью, а по ночам писал, это ведь такое
счастье - писать о том, что думаешь и во что веришь...
   ...Я понимаю, почему рабочие Караганды, интеллектуалы Парижа и солдаты
Вьетнама так радуются победам национально-освободительного движения в
Латинской Америке:
   "Лишь только тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет
на бой!"
   Но все то время, пока я жил там, меня не оставляло чувство горечи: как
же много времени упущено - какие замечательные художники ушли из жизни, не
дождавшись освобождения; какие великолепные мысли остались в дневниках...
   В Чили я встретил много эмигрантов из Боливии, Парагвая, Бразилии.
Талантливые писатели, поэты, живописцы, они вынуждены были покинуть
родину, - коммунисты, они не могли молчать. Коммунизм - это правда, и
невозможно было этим людям мириться с террором, нищетой, унижением
человеческого достоинства.