гигантский заголовок: "Малыш во время Рождества
национализировал американскую шахточку, а потом унес в клюве 600 бумажек".
   Расшифровывается это следующим образом: "Бандит изнасиловал
американскую туристку и вдобавок ко всему украл у нее 600 эскудо". Или еще
- в той же газете:
   "Юноша решил поменять у маленькой девочки пеленки, но когда он начал
это делать, проснулся его приятель, и всем стало очень плохо".
Расшифровывается это так:
   вчера на свадебной церемонии в Вальпараисо подвыпивший шафер решил
поиграть с невестой друга в пустой комнате. Жених, протрезвев, зашел в эту
комнату, увидал, что вытворяет его приятель, достал из кармана нож, всадил
его шаферу под лопатку, а затем хотел зарезать и благоверную, но его
скрутили родственники.
   А незаметным петитом напечатаны сообщения о подрывной работе партии
националистов на севере Чили; о близящейся забастовке летчиков
национальной авиакомпании "ЛАН"; об очередной атаке правых на министра
внутренних дел Тоа - ближайшего сотрудника Альенде, высокого аскета с
лицом Дон-Кихота.
   Президент Союза писателей устроил встречу с секретариатом правления.
Собралось пятнадцать человек. Пришли Диего Муньос, поэт Эктор Пенночет,
создавший очень интересную поэму о любви (в прошлом году он получил премию
Габриэлы Мистраль), приехал профессор Поли Делано, один из секретарей
союза. Великолепный специалист по английской филологии, он через два дня
улетает в Гавану: - избран членом жюри межамериканского литературного
союза. Вице-президент союза Альфонсо Гомес Ливано подарил мне книгу своих
стихов. Пришел Хорхе Телье, Луис Мерино улыбчиво сказал о нем:
   - Это - главный поэт Чили, потому что, во-первых, он, как и я, южанин;
во-вторых, в противоположность мне, лирик; в-третьих, он переводит всего
Сергея Есенина.
   Марина Кристина Минарес подарила мне поэму "Родина или смерть",
посвященную Че Геваре. Познакомился я с Роландо Монедино, аргентинским
писателем-эмигрантом, который живет в Сантьяго (он по праву считается
одним из лучших детских писателей). Антонио Монгоре, первый в Чили
писатель-фантаст, недавно выпустил роман "Не умереть". Пришел поэт Рикардо
Навиа - он закончил цикл стихов на тему романа "Братья Карамазовы".
   - Скоро мы исчерпаем все сюжеты, - улыбнулся Рикардо, - и будем писать
только на "темы" ушедших гениев. А через сто лет станут писать на темы
"меня". Вот сумятица будет у критиков, а?!
   Писатели рассказывали о своем творчестве, о житье-бытье.
   Здесь, как и всюду на Западе, литератор не может жить профессиональным
трудом, он обязательно должен быть служащим - в банке, оффисе или в
газете. Чтобы поехать на Кубу, Поли Делано вынужден был обойти по крайней
мере десять журналов и газет, пока не достал денег на билет. (Он - видный
литератор и ученый - не считает возможным пользоваться какими-то особыми
привилегиями. Да и его отец, посол Чили в Стокгольме, мог бы оказать ему
содействие по линии министерства иностранных дел.) Поли добрался до
женского журнала "Моды", и там профинансировали его полет в Гавану,
заказав цикл репортажей о кубинских женщинах.
   Интерес моих чилийских коллег к советской литературе огромен.
Естественно, их потрясают тиражи наших книг. И еще они отмечали, что ни в
одной стране мира нет такой детской литературы, как у нас. "Обойма" - как
определили в конце тридцатых годов Гайдара, Маршака, Чуковского,
Михалкова, Барто - вписала новую страницу в историю мировой детской
литературы. Мы же перестаем замечать привычное - нас не удивляет обилие
великолепных детских книг, а ведь нигде в мире этого нет. Со стороны, как
говорится, виднее. Если же сказать жестче, то получится: "Нет пророка в
своем отечестве". Сплошь и рядом мы начинаем ценить то, что есть у нас
дома, лишь попав за границу, "настроившись" на волну тамошней жизни. А
жаль.
   Если человек сам себя не уважает, смешно требовать уважения от других.
   Ночью заехал в редакцию коммунистической газеты "Эль Сигло". Директор
газеты, член ЦК Рохас, сказал мне:
   - Дело пахнет керосином, Хулиан. Только что объявили забастовку
одиннадцать радиостанций столицы. Правые газеты в вечерних выпусках
нападают на министра внутренних дел Тоа. Атаку возглавил лидер центра
демохристиан Фуэнтэальба. В блоке с ним выступает националист Доминго
Годой и от правых радикалов Рауль Моралес. Мы чтим конституцию, но если
дойдет до схватки, - поверь мне, - правые разорвут ее, как листок бумаги...
   (Я всегда просматриваю объявления в газетах, когда бываю за границей.
   Проглядывая "Меркурио", натолкнулся на объявление клуба конелюбов
"Хипико": "Во втором заезде побежит "Царевич" под управлением жокея,
пожелавшего остаться инкогнито. Его главным соперником будет
жеребец-трехлеток "Роммель". Прогнозисты пресс-клуба "Хипико" назвали
"Царевича" фаворитом, хотя его данные уступают и "Роммелю", и
"Навуходоносору", и "Батистини". Все-таки здесь неудержима тяга к
монархической геральдике. В этом сказывается "гишпанский" дух чилийцев,
хотя их по справедливости называют "англичанами Латинской Америки" - за
спокойствие, тягу к доказательному анализу и демократизм.)
   Уезжаю на аэродром Падауэль. В два часа уходит самолет в Пунта-Аренас -
столицу Огненной Земли, центр провинции Магальянес. Проехали мимо
"Кайямпа" - трущоб по дороге в Падауэль. Трущобы сейчас сносятся
бульдозерами; правительство Альенде объявило конкурс на лучший проект
домов для рабочих, и видно, как начали воздвигаться новые районы вместо
страшных бидонвилей. Один из таких районов называется "Элиас Лаферте" - по
имени основателя Чилийской компартии. Неподалеку возникнут районы "Фидель
Кастро" и "Че Гевара".
   В жарком мареве видна вершина горы Кондес. Она всегда покрыта льдом,
даже в тридцатиградусную жару.
   Дожидаясь самолета, мы с Хосе поднялись в ресторанчик и выпили по
стакану терпкого, красного вина - тинто. Нашим соседом оказался красивый,
седой, очень моложавый мужчина. Он услышал, что я говорю по-английски, и
представился:
   - Мигель Лауренсио, абогадо.
   ("Абогадо" - значит адвокат. Мне очень нравится само звучание этого
слова.)
   Он спросил, как мне показалась Чили. Я ответил, что я от Чили в
восторге. Он спросил, как я устроился. Я ответил, что устроился прекрасно.
Он открыл рот, чтобы задать новый вопрос, но объявили посадку на его
самолет, улетавший на Рио-де-Жанейро, и он, церемонно откланявшись, ушел.
Хосе сумрачно посмотрел ему вслед.
   - Вы его знаете? - спросил я. - Плохой человек?
   - Большинство абогадо плохие люди, - ответил Хосе. - Они не
поддерживают Народное единство. Только поэтому правые до сих пор и
решаются показывать революции хищный оскал своих клыков.
   (Хосе несколько раз говорил о своей нелюбви к "абогадо". Сначала я не
мог понять, почему адвокаты здесь окружены "ореолом" неприязни. Лишь потом
Я понял, что чилийцы, - а это в них от испанцев, - обожают красноречие и
готовы оправдать виновного, если "абогадо" умело построил защитительную
речь. Большинство адвокатских контор принадлежит или правым, или
ультралевым миристам. Поэтому и миристов и ультраправых из "патриа и
либертад" защищают самые лучшие адвокаты.
   Понятно, почему именно юридический факультет университета является
оплотом реакции. Понятно, почему там склады оружия; понятно, почему ректор
Бонингер пользуется таким непререкаемым авторитетом среди правых
группировок в стране.)
   Воздушная дорога на Огненную Землю проходит по кромке океана, над
громадинами ледников, где ни разу не ступала нога человека. Потом самолет
начинает резко падать вниз - на светло-зеленые луга и прозрачные синие
ручьи, и вы оказываетесь в Пунта-Аренас, геометрически тщательно
расчерченном городе, разбросавшемся от отрогов гор до Магелланова пролива.
Вместо тропической жары Сантьяго вы попадаете в холод; всего лишь три -
пять градусов; хлещет дождь, переходящий в град; зеленый луг враз делается
белым; Магелланов пролив исчезает в непроглядной снежной пелене, и вы
несетесь на машине по огромному шоссе, мимо странных цветов - "кайроне",
ползущих вдоль дороги; минуете несколько маленьких эстансий (эстансия -
это небольшое сельскохозяйственное поместье) и оказываетесь в очень
чистеньком и очень миниатюрном Пунта-Аренас.
   К этому времени выглянет солнце, снег растает, и вы снова увидите
свинцовую мощь Магелланова пролива. И лишний раз подивитесь тому, как
одинаково все "человеки"
   нашей планеты реагируют на символы: вода здесь как в Черном море,
только позеленее; трава - как на берегах Москвы-реки, только поменьше, но
перед глазами сразу же встает образ великого португальца - в латах и
островерхом шлеме - задолго до того, как вы увидите памятник в центре
города.
   Когда машина остановилась на улице Колумба и я вышел на тротуар самого
южного города мира, меня не оставляло ощущение, что нечто похожее я уже
когда-то видел.
   Потом только я понял, что незримо присутствовал здесь "налет" Арктики,
веселый и добрый дух Джека Лондона. Не потому, что на улицах масса рыбаков
- здоровых, загорелых, растатуированных, снисходительно-веселых, чуточку
пьяных; не потому, что в городе много казино, подпольных баров, где гремит
музыка до утра; не потому, что сюда приходят люди, набитые золотом, а
уходят утром с пустыми карманами, - дух моей любимой Арктики угадывался в
природе, в постоянной сменяемости цветов неба - то оно свинцовое, низкое,
то вдруг появляются проемы, словно штольни - в далекое, голубое и
безбрежное...
   (Я вспомнил почти такой же городочек на севере Гренландии - Юлианесхоф.
Я заходил туда с рыболовецкими судами в пятьдесят восьмом году на СРТ
капитана Лыгина. Я помню, как мы пришвартовались. Было раннее утро, и
такая же была тишина, и так же "играло" небо, и такие же двухэтажные
бело-красные деревянные домики стояли в тумане на набережной, и так же
гомонливо кричали чайки. К пирсу подъехал на "виллисе" пьяненький
американский морячок и хрипло крикнул:
   - Эй, на судне! Кто-нибудь говорит по-английски?
   Лыгин попросил меня объясниться с американцем. Тот, не выключая мотора,
прокричал:
   - Я предлагаю обмен - этот "виллис" на десять бутылок "столичной" водки!
   Я посмотрел на Лыгина молящими глазами. Он даже озверел от удивления:
   - Ты что, с ума сошел?! Хочешь, чтобы меня отправили водить баржу на
Аральском море?])
   Встретился с Луисом Годоем. Луис - профессор здешнего колледжа и
помощник алькальда Пунта-Аренас. Шумный, веселый пятидесятилетний человек,
он производит впечатление юноши. Огромные глаза его все время добро
смеются; он не может сидеть спокойно на месте - часто встает со стула,
расхаживает по комнате, когда говорит, яростно жестикулирует:
   - Сейчас пойдем к газетчикам. Ты, конечно, понимаешь, что Пунта-Аренас
не может ограничиться одним печатным органом, - у нас их два - "Звезда
последнего юга" и "Новости". Вообще-то чилиец должен иметь три газеты: ту,
которую он любит, ту, которую не любит, и ту, из которой он исчерпывает
объективные новости. Не смейся, но мы решили выпускать третью газету. Если
же говорить серьезно, то я убежден, что агитация и пропаганда в
сегодняшних условиях - или залог победы, или причина поражения. А особенно
здесь: мы отрезаны от столицы, нас связывает с Большой землей только
самолет. А забастуй летчики?
   За последний год мы открыли около тысячи новых школ, - продолжал Годой.
- Теперь даже в самых маленьких селениях есть учителя. В школе всего
три-четыре класса, но для Чили это революция. Мы открыли новую сеть
библиотек. Маленькие библиотеки - всего четыреста - пятьсот книг, но для
Чили это революция. Мы приняли значительно больше учащихся в школы и
университет - примерно на сто человек больше, чем во времена президента
Фрея. Сто человек. Не много? Не много. Но для Чили это революция. А сейчас
мы позвоним к Нольберто Родригесу. Завтра тебе необходимо отправиться на
"Тьерра дель Фузго" - Огненную Землю, там будут праздновать годовщину
открытия нефтяных скважин. Я представлю тебе Нольберто.
   Я достал рекомендательное письмо Романа Кармена к Нольберто Родригесу,
блистательному инженеру и ученому, шефу нефтяной компании ЭНАП провинции
Магальянес.
   - Самый у нас могучий человек, - сказал Луис Годой, - славный парень. А
в Кармена он влюблен так, словно Кармен - красавица андалузка по имени, а
не седой режиссер по фамилии.
   Мы отправились в ЭНАП, которая помещается в самом высоком, пятиэтажном,
здании Пунта-Аренас. Медь, кругом начищенная медь - вывески у входа,
таблички в лифтах, на лестничных пролетах, в кабинетах. Вообще медь
преследовала меня в Чили повсюду: в этом есть что-то от ранимого,
детского. Так бедный ребенок показывает всем свою единственную игрушку.
Еще двадцать лет назад медь была единственным богатством Чили.
   ...Было уже девять часов, но Родригес и его товарищи сидели в кабинете
- пропеллер под потолком не справлялся с табачным дымом - и разбирали
ворох последних сводок. Телетайп здесь работает постоянно, днем и ночью: с
месторождений приходят вести о том, как идет добыча нефти и газа.
   Нольберто прочитал письмо Романа Кармена.
   - Роман - это великий и нежный человек! Как он поживает? Огромный ему
привет. В него все влюблены на "Тьерра дель Фуэго". Мы ужасно волновались
за его сердце - после инфаркта таскать камеру! Скоро я полечу в Союз -
мечтаю увидеть Романа.
   Когда полечу? Точно не знаю. Но очень хочу пожить в том полушарии, где
весна есть весна, а июнь - летний месяц. Устроились хорошо? Где? А, это
маленький отель на авениде Магеллана? Знаю. Хотите на Огненную Землю?
Понимаю. Могу взять с собой одного человека.
   У моего славного переводчика Хосе округлились глаза. Он впервые в
Пунта-Аренас:
   для Чили полет из Сантьяго к Магелланову проливу то же самое, что для
нас путешествие на Курильские острова. Побывать в провинции Магальянес и
не слетать на Огненную Землю - это ужасно!
   Нольберто взглянул на Хосе и расхохотался. Он вообще очень веселый и
открытый человек, в прошлом ректор местного университета, фигура, широко
популярная в Чили. После победы Народного единства его пригласили в
столицу, и руководители страны попросили Нольберто отложить на некоторое
время работу над книгой и лекциями и, сняв профессорскую мантию, послужить
революции на практической работе...
   - Хорошо, рискнем, возьмем двоих. Самолет-то ведь уже и так переполнен!
В крайнем случае Хосе сядет на колени Хулиана. - Он посмотрел на Луиса
Годоя. - Негостеприимно? Но ведь если Хулиан сядет на колени Хосе, то нам
придется отправлять его тело в свинцовом гробу. А это дорого. А нам нужно
экономить каждое эскудо.
   Мельком взглянув на часы, он пригласил нас к карте и рассказал о новых
месторождениях нефти и газа на севере Огненной Земли.
   - Мы открыли несколько скважин в Монантьяле-се, это богатые
месторождения.
   Сейчас идут поиски нефти в океане, неподалеку от Вальдивии. Нефть
должна стать золотом Чили - это главная задача. Завтра мы пролетим и
проедем по всем нефтеносным промыслам "Тьерра дель Фуэго" - я покажу вам
столицу нефтяной империи, которая теперь должна принадлежать народу.
   ...Назавтра, рано утром, мы сели в красный "дуглас", (снова вспомнил
Арктику:
   такие же красные самолеты летают у нас на Диксон и на Тикси).
   Народу в старенький аэроплан натолкалось много: прилетела делегация из
Сантьяго, прибыл накрахмаленный и заутюженный командующий группой войск
"Юг", командующие флотом и авиацией - молодые генералы, великолепно
говорящие по-английски с явным американским акцентом.
   Пролетев Магелланов пролив - путь над водой занимает всего двадцать
минут (господи, как сместилось время!), еще десять минут над желтой
пустыней "Тьерра дель Фуэго", посадка (здравствуй, Огненная Земля!), и -
скорей к нефтеносным вышкам и двум нефтеперерабатывающим комбинатам,
построенным на острове.
   ...Едешь по бескрайней, желтой, холмистой равнине, которую разрезает
красная гравийная дорога, и вдруг среди безмолвия и безлюдья появляются
заводские корпуса. Подъезжаем к корпусам, где работают четыре-пять
человек: все теперь на автоматике. Нольберто Родригес, с "нитяным"
пробором в вороненых волосах, в великолепных лаковых ботинках,
ослепительной крахмальной рубашке и лайковых перчатках (он сказал мне
потом: "Автоматизация производства предполагает уничтожение грязных роб и
залитых мазутом ботинок. Работа должна стать праздником - я готовлюсь к
этому загодя"), дает быстрые, исчерпывающие объяснения гостям, по-хозяйски
проводя их по хирургически чистым цехам завода.
   Когда мы возвращались к машинам, Нольберто кивнул головой на старика,
одного из членов делегации. Я привык к таким смущающимся старикам на наших
рабочих празднествах: в очень дорогих костюмах (у нас, как правило, черный
бостон, здесь - английский шевиот); галстук в кулак толщиной и начищенные
до антрацитового блеска ношеные ботинки; с громадными натруженными руками,
и глаза у них добрые и умные, и ворчат они, когда видят непорядки,
одинаково - по-хозяйски. (Вспомнил Михаила Кольцова, он великолепно
определил кадрового рабочего: "Сам Советскую власть ругает, но другим не
разрешает".)
   - Это ветеран поселка Монантьялес сеньор Алехандро Мансиа, - пояснил
Нольберто, - поговори с ним.
   Сеньор Мансиа оказался веселым, общительным стариканом. Я попросил его
рассказать о том, как они начинали искать нефть. Когда Мансиа заговорил,
выяснилось, что зубов у него почти нет - только воинственно торчат впереди
два резца, прокуренные, желтые, да и те заметно шатаются. Но говорит он
так весело, с таким юмором, что забываешь и про его возраст (ему за
семьдесят), и про беззубый рот, и про беспомощную, стариковскую, нежную,
индюшачью шею, и видишь только его руки, сильные, рабочие руки, иссеченные
морщинами, да молодые глаза.
   - Жаль, - сказал он, - нет с нами Хосе Арредеса. У него здоровье шалит:
как дня три подряд попьет, так страдает, бедняга, не может с постели
встать. Возраст все-таки - восемьдесят четыре... Так вот, мы с ним вместе
работали здесь, когда переселились из Аргентины. Он был большой весельчак.
Да и сейчас таким остался.
   Он еще веселее, чем я, такой же шебутной дед. Мы тогда работали на
поиске уже семь месяцев. И - ничего... Нет нефти. Люди изверились, устали.
Дежурили мы двадцать восьмого декабря с Хосе, а он и говорит: "Знаешь что,
пойду-ка я, разыграю наших". Отправился он в барак и закричал: "Эй,
поднимайтесь, нефть пошла!" Рабочие вскочили с нар, началось ликование,
целовали друг друга, обнимались люди. Выскочили, прибежали к скважине - а
я сидел в стороночке, и покуривал, и старался не очень хохотать, наблюдая
за тем, как менялись лица рабочих, - нет нефти. Чуть не отлупили тогда
Хосе. За эту шутку рабочие постановили определить нас с Хосе на второе
ночное дежурство - двадцать девятого декабря. И вдруг пошла нефть. Мы с
Хосе побежали будить народ, а в нас стали кидаться ботинками. Хосе даже
фингал под глаз получил. Только когда мы принесли в барак пригоршню желтой
пахучей нефти и вымазали лица мастеру и рабочим, только тогда началось
сумасшествие...
   ...Приехали в поселок Сомбреро - "столицу" ЭНАП на "Тьерра дель Фуэго".
Посреди бескрайней холмистой равнины вдруг, словно в фантастическом
фильме, возникает модернистская, в форме скошенного треугольника, церковь.
Рядом - громадный стеклянно-бетонный клуб, в котором есть и бассейн, и
ботанический сад с тропическими растениями, и диковинные попугайчики;
подле великолепная школа и прекрасные общежития для рабочих - все
удобства: холодная и горячая вода, холодильники, бильярды, библиотека.
Постоянных жителей в Сомбреро не более семисот человек, основную массу
рабочих привозят на самолетах с Большой земли - на три недели. Условия для
отдыха должны быть идеальными, чтобы не тянуло к выпивке, чтобы каждый мог
заняться любимым делом: кто почитать, кто поплавать, кто посмотреть новый
фильм.
   И вот сейчас здесь, в Сомбреро, было первое в истории ЭНАП рабочее
празднество по случаю годовщины открытия нефти. Отмечалась