Вонг, выдающийся военачальник. Им написаны прелестные стихи:
   Для меня неважно, кто ты:
   Бедняк или король!
   Ты болен, и я иду к тебе Через ночь и ливень...
   Основное направление работ нашего института? Используя достижения
современной науки, исследовать практическую и философскую мудрость этой
медицины. На наш взгляд, ее сплав с современной наукой даст в будущем
национальную вьетнамскую медицину. Один из принципов народной медицины:
чем меньше операций, тем лучше.
   Надо верить организму, надо помогать ему сражаться за самого себя. Есть
два помощника - травы и иглоукалывание. С помощью этих двух компонентов, я
убежден, можно лечить большинство болезней. Возьмите, например, перелом
коленной чашечки.
   На переломы мы не накладываем гипс - это изолирует больное место от
воздуха и солнца. Мы используем две бамбуковые шины и мазь из трав.
Больное место взаимодействует с деревом и травами. Повязку мы меняем два
раза в день, и перелом обычно срастается в два раза быстрее, чем при
гипсовых повязках.
   Представьте себе плитку черного чая, размоченную в воде, только очень
клейкую, сантиметра три толщиной и десять длиной. Для непосредственного
взаимодействия травы и организма эту густую клейкую массу кладут на место
перелома.
   - Вообще, - улыбается профессор, - я в некотором роде "отступник": я же
по образованию врач-хирург. Травы мы ищем по всему Вьетнаму. Наши
фармацевты во главе со своим старейшиной, восьмидесятипятилетним Фо Дык
Тханем, проводят в экспедициях по пять-шесть месяцев. Во время войны ими
было открыто двадцать новых видов лекарственных трав, дотоле неизвестных
мировой медицине (напиток из таких трав и иглоукалывание подняли меня на
ноги). Травами лечат ревматизм, острые печеночные заболевания, спондилоз.
(И все это подтверждается историями болезней, рентгеновскими снимками,
колонками химических формул. Мне показали нескольких больных, они были
переведены сюда из госпиталей, здесь их вылечили...)
   Сейчас, - продолжал профессор, - мы рекомендовали министерству
сельского хозяйства триста видов лекарственных трав. Мы хотим, чтобы
каждый вьетнамец имел у себя на огороде лекарства, по силе равные
пенициллину и пирамидону. Словом, восточная медицина - это загадка
сфинкса, которую мы обязаны разгадать...
   День был занят сборами. Забыв о недавнем приступе, я метался по городу,
запасаясь всем необходимым к предстоящей поездке на юго-запад, в горы.
   А в десять вечера поехали в посольство: правдист Алексей Васильев,
который завтра улетает домой, в отпуск, Олег Игнатьев и я. (Васильев
рассказал мне, что Игнатьев перед вылетом в Ханой звонил и просил
встретить его на аэродроме. "Если трудно, то, конечно, не надо, - пошутил
он, - я доберусь на такси". Мы очень смеялись по этому поводу: район
аэродрома американцы бомбят особенно беспощадно, и никаких такси в городе
нет.) В огромном зале почти одни мужчины: жены приезжают сюда ненадолго.
Это и понятно: Ханой - фронтовой город.
   Собралась почти вся советская колония. Приехали из джунглей дорожники,
геологи, энергетики, механики - словом, все наши специалисты, помогающие
Вьетнаму. В большинстве своем это все люди молодые. Многие из них
отпустили бороды. У некоторых перстни из деталей сбитых американских
самолетов. (Мне подарили перстень, сделанный из 2500-го самолета, сбитого
над Ханоем.) В эту новогоднюю ночь они отплясывали друг с другом твист до
того слаженно, что у нас устали ладони от аплодисментов.
   Я смотрел на людей, собравшихся в этом зале в короткие часы затишья
между бомбежками, с нежностью - иначе и не скажешь. Под бомбами работают
наши дипломаты, люди, которые, по представлению иных кинозрителей, ходят
не иначе, как во фраках, живут не иначе, как в роскошных отелях, и ездят
уж обязательно в роскошных лимузинах. А тут, во Вьетнаме, часто приходится
ходить в каске, сидеть в бомбоубежище или, если дела не позволяют, в
посольстве, около которого нет-нет да и разорвется бомба или шмякнется
сбитый "фантом", а передвигаться если не пешком, то на фронтовом "газике",
что считается уже роскошью. Плечом к плечу с вьетнамскими братьями наши
дипломаты переносят все тяготы войны. Многие из них молоды, фронтов
Великой Отечественной войны они не проходили, но держатся как настоящие
солдаты.
   Посол И. С. Щербаков поздравил нас с Новым годом - в Москве Кремлевские
куранты отзвонили двенадцать раз. А у нас уже было четыре часа утра,
занимался осторожный тропический рассвет. Но еще долго в посольстве гремел
джаз, раздавались песни, слышался смех.
   В начале пятого я уехал к себе - назавтра я отправлялся на юг, к линии
фронта.
   - В Москве, - Хосе снова взглянул на часы, - через два часа Кремлевские
куранты своим серебряным перезвоном возвестят начало Нового года.
   (Южное полушарие, ходим - как и в Австралии - вниз головой по отношению
к Белокаменной).
   Роберто разогнал свой "додж" (чилийцы не ездят со скоростью меньшей,
чем сто километров в час, даже на грузовике) и привез нас в отель
"Колина". Это на набережной, отсюда открывается великолепная картина на
голубой залив, синие горы и зеленый островок - прямо напротив наших окон.
Рядом - памятник первым немецким колонистам: бронзовая мощь, мускулистые
торсы; воинствующая безвкусица.
   Роберто, быстрый, деловой, напористый, скомандовал:
   - Пять минут на душ, и отправляемся в Анхельмо. Хулиан должен увидеть,
что такое обед рыбака, да еще в день Нового года, за шесть часов перед
тем, как выступит епископ. Наш епископ, между прочим, прекрасный человек.
Рано или поздно он снимет сутану и вступит в партию - больший простор для
активной деятельности.
   Ах, Анхельмо, Анхельмо! Поразительное это место! Рыбацкие баркасы
уперлись длинными, "по-разински" расписными носами в песчаный берег -
живую рыбу в ящиках передают с рук на руки торговцам. Шумит крытый базар,
остро пахнет лимонами и устрицами - непередаваемый запах моря! Если
собралось человек пять, чтобы поесть "эрирос" (морских ежей), или "тахас и
альмехас" (улиток), или "пико-роко" (семья ракушек, напоминающая
диковинный белый коралл), надо купить штук двадцать лимонов и залить сок в
живую "пико-роко" или в банку с "ежами", и вы ощутите вкус моря и джунглей
и почувствуете себя таким же загорелым и сильным, как Педро, старый рыбак
со шхуны "Санта-Мария", и таким же смешливым, как его помощник,
пятнадцатилетний, белозубый и чернокожий Эухенио.
   - Э, гринго, подвиньтесь! - кричит Эухенио стайке туристов с севера. -
Снимите ваши шляпы перед дарами чилийского моря, белые гринго!
   Тело мальчишки - мечта скульптора: "проработан" каждый мускул; оно
ритмично, как танец.
   - Э, гринго, - предлагает старик Педро туристам, - я могу продать вам
такую ракушку, которая весит три кило, и в ней все время слышен шум океана
и крики влюбленных китов, когда они ухаживают за своими подругами! Фу,
какой банальный вопрос: "Хау мач?"! Разве все прекрасное ценится на
доллары?!
   Рядом, прямо возле воды, поставила свой лоток индианка с грудным
ребенком на руках.
   - Пончо! Купите пончо! Отталкивает воду, согревает в июньские зимние
холода!
   Ребенок, спрятанный под такое пончо, никогда не простудится!
   Рыбак, причаливший свою длинную, тонкую, словно стручок гороха, лодку,
не успев еще спрыгнуть на берег, начинает пронзительно кричать:
   - Продам партию пико-роко! Только что из моря! Мужчинам гарантирует
силу Геракла, женщинам - страстность Лолобриджиды!
   Я не знаю, как переводится на русский слово "Анхельмо", но я бы перевел
его как "Веселье Буйной Плоти, Царство Шутки и Остров Дружелюбия". Со всех
сторон вас окружает здесь смешливая, яростная, гомонливая, чуточку
"невзаправдашняя"
   торговля. Здесь продают сомбреро, индейские копья, коврики с
диковинными рисунками инков, деревянные скульптуры с острова Пасхи и
медные маски с Чукикаматы.
   А когда вы уходите из Анхельмо, вас удивляет тишина окрест, и даже шум
на улицах города вам не кажется шумом, а так - легким шепотком...
   Роберто скомандовал:
   - По коням!
   Мы затолкались в его машину и поехали в Сан-Рафаэль - маленький
рыбацкий городок, который здесь называют "Конец континента". Рыбаки,
живущие в городке, вместо хлеба едят устриц, вместо мяса - крабов, вместо
сыра - икру, а вместо воды пьют "чичу". Маноло посмеялся:
   - У вас - чача, у нас - чича. Только ваша чача - это спирт, а наша чича
- легкое яблочное вино. Вашу, чачу пьют на праздники, а нашу чичу хлещут
вместо воды.
   Вода рыбакам противопоказана - здешняя рыба ловится только на запах
чичи.
   В Сан-Рафаэле мы зашли в маленький магазин, стоявший на обочине шоссе.
В нос шибанул тугой винный запах - в углу стояли три бочки с вином и две с
чичей.; Магазин был пуст - ни покупателей, ни продавца.
   - Эй! - крикнул Роберто. - Кто тут живой?!
   Из-за цветастой занавески (ну точно, как у нас в павильонах "Пиво" в
Малаховке, Орле или Зугдиди) вышел продавец с лицом индейского вождя и
шевелюрой Александра Блока.
   - Я отдыхаю, - заметил он сердито. - Неужели нельзя самим налить вина?
Деньги положите на бочку, стаканы можете ополоснуть чичей.
   И он скрылся за занавеской так же картинно, как появился.
   От Сан-Рафаэля по сказочной - так она нереально красива - дамбе мы
переехали на маленький рыбацкий островок Кальбуко. Вдали, на континенте, в
белой шапке облаков вздымался вулкан. Там, где была Вильярика, по-прежнему
висело плотное, буро-черное облако, извержение продолжалось...
   У въезда на остров Кальбуко стоял развеселый, пьяненький рыбачок и
требовал деньги за въезд машины на "Территорию Вольных Сынов Океана".
Роберто уплатил эскудо, и мы попали в город - рыбацкие сети на гальке;
лодки, вытащенные на берег, и длинная, вытянутая дугой вдоль по берегу
"авенида Бразиль", состоящая из полуигрушечных рыбацких домиков, - чем
меньше город, тем претенциознее название главной улицы.
   Зашли к Серхио, потомственному рыбаку, товарищу Роберто. Выпили по
стакану "карта вьеха" (это лучшее вино в центре страны), и после второго
стакана Серхио заговорил о политике. Роберто пошутил:
   - Где встречаются два чилийца, там присутствуют три политические партии.
   - Я бы на месте правительства бросил в тюрьмы всех правых мерзавцев!
Они вылизывают задницы гринго, нечего с ними церемониться! Забрать все
заводы, банки, газеты и разделить между народом, и сразу же объявить
шестичасовой рабочий день - зачем экономить на своих?!
   - А еще лучше вообще не работать, - заметил Маноло.
   - Нет, помаленьку работать надо, - оценив шутку, ответил Серхио. - Я
понимаю, я кажусь кровожадным. Но меня надо тоже понять: когда людей
угнетают столетиями, мечта о справедливости становится как навязчивая
болезнь. (Через полтора года Серхио будет зверски избит и брошен в
концлагерь.)
   ...Вернулись мы в Пуэрто-Монт вечером, было уже около десяти. Ранние
летние январские сумерки (все наоборот!), душные, новогодние сумерки,
расцвеченные иллюминацией, сделали город особенно праздничным.
   Маноло пригласил Хосе и меня к себе:
   - Будем встречать Новый год в доме моей мамы.
   У него шестеро братьев, один другого крепче и веселее. Сам Маноло
маленький, миниатюрный, очень красивый. Среди громадных своих братьев он
смотрелся словно ребенок, хотя именно он после смерти отца стал признанным
главой семьи. Чилиец, получивший высшее образование, автоматически - не по
возрасту, а в силу почтения перед знаниями - становится главным в рабочем
или крестьянском доме. Почтение перед возрастом и жизненным опытом старших
как-то само по себе отступает на второй план перед авторитетом юноши,
окончившего университет. Видимо, этот процесс здесь проходит
безболезненно, не ущемляя "возрастное" честолюбие, ибо Чили раньше других
стран Латинской Америки "прикоснулась" к машинной индустрии меди и нефти.
А с "умной машиной" XX века даже самый мудрый старик ничего не поделает,
ибо машина ценит не столько житейскую мудрость, сколько знания...
   Праздник встречи Нового года здесь отличается от Рождества лишь одним -
семьи ходят в гости друг к другу, шумно танцуют, поют, обмениваются
угощениями, а Рождество празднуется только в кругу семьи, без гостей.
   За праздничным столом, в углу, оглядывая веселое, шумное застолье
огромными скорбными глазами, сидел молодой паренек - смуглый, коренастый,
на висках ранняя седина. Это Эмилио, политический эмигрант из Боливии. Мы
вышли с ним на веранду - малаховская или сходненская дачная терраса, с
керосинкой, холодильником, корытом, висящим на бревенчатой стене. Открыли
окно - в соседнем доме отплясывали кукарачу (мое малаховское детство
безмятежного тридцать пятого года). По улице, обнявшись, ходили парочки;
девушку видно, потому что она в белом, а у ее спутника черная ночь
"съедает" черные брюки.
   Эмилио, сильно затягиваясь, рассказывал мне о положении в Боливии и в
тех странах, где сейчас царствуют "черные полковники".
   В Гватемале, например, разгул террора начался еще в 1954 году. В 1970
году к власти пришел Карлос Осорио. Он получил 250 тысяч голосов в стране,
где живет 5,5 миллиона граждан. "В честь" его прихода к власти было убито
семь тысяч человек. Трупы, обезображенные пытками, не удалось опознать
даже родным. Трупы гниют на берегах рек, в горах, на дне колодцев. Сейчас
террор официально узаконен, и полицейские, пытая людей, даже не снимают
форму. Впрочем, некоторые из "стыдливых" рисуют на своих лицах маски
смерти - чтобы не узнали друзья.
   После восьми часов вечера на улицы выходить не разрешается: даже
пожарникам и врачам. В подоплеке этого террора - экономические интересы
монополий. Дело в том, что Гватемала является одним из крупнейших
поставщиков никеля. Залежи никеля, кобальта, хрома на беретах озера
Исабель в свое время привлекли внимание компаний "Хайна Майнинг" и
"Интернейшнл никель". Обе эти компании объединились в мощную организацию -
"Эксмибал". Гватемальское правительство стало партнером монополистов,
получив тридцать процентов акций. Соглашение о кабальных тридцати
процентах подписал министр экономики Густаво Мирон Корвас, бывший в свое
время управляющим компании "Хайна Майнинг". Как партнер, государство
обязано обеспечивать для "Эксмибал" возможность пользоваться дорогами за
половинную стоимость и поддерживать шоссейные дороги в отличном состоянии.
Кроме того, правительство будет получать от "Эксмибал" двадцать три тысячи
долларов в год. А "Эксмибал" за текущее десятилетие получит миллиард
долларов прибыли!
   Заключение унизительного для Гватемалы контракта вызвало в стране
скандал. На "конференции круглого стола" в университете бывший министр
Альфонсо Пайс назвал контракт "мошенничеством". Вскоре после этого его
автомобиль был обстрелян. Пайс спасся чудом, будучи легко ранен в ногу. В
палате депутатов Адольфо Михангос поднял голос протеста против "Эксмибал"
- получил в спину автоматную очередь.
   - Об этом писали в газетах, - продолжал Эмилио, - и в Штатах, и в
Мексике, и на Кубе. Всюду, естественно, по-разному. Парагвайские газеты,
например, призывали Осорио "выбить всех партизан". Мой друг Эрнесто - он
гватемалец, сейчас живет здесь - не был ни партизаном, ни коммунистом. Он
просто очень любит свою родину, и ему было обидно, что ее унижали. Он
сказал об этом открыто. На него донесли. В тюрьме ему переломали ребра.
Ему чудом удалось бежать из госпиталя. Спасибо коммунистам - без их помощи
он лежал бы в безымянной могиле на кладбище Ловарбена... (Через полтора
года Эмилио будет схвачен фашистами и расстрелян - без суда, прямо на
улице.)
   Наутро мы с Хосе купили билеты на автобус и поехали на остров Чилоэ.
   Утро 1 января было жарким и душным, парило. На севере слоились
фиолетовые грозовые облака, - к вечеру, видно, натянет дождь.
   Дорога на Чилоэ прекрасна. Среди диковинного, громадного леса (какая-то
тревожная смесь антарктической зимы не менее близких тропиков), рядом с
гигантскими соснами растут странные, стелющиеся - словно прически модниц
сдвинуты набок - деревца, а рядом с обычными воронами на ветвях сидят
красные попугаи. Дорога была прекрасной еще и потому, что я оказался
единственным счастливым иностранцем, который ехал в восемь часов утра
первого января 1972 года, после бессонной, шумной новогодней ночи, к
берегу океана, на таинственный остров Чилоэ, самое романтическое место в
Чили.
   В автобус садились целыми семьями, по пять, семь человек; усталые и
сонные, из гостей - и веселые и отоспавшиеся - в гости. И здесь, вдали от
Сантьяго, все - крестьяне и рыбаки, отправлявшиеся в гости и
возвращавшиеся домой, - прижимали к груди подарки, упакованные в красивую
бумагу и обвязанные разноцветными, нарядными ленточками. Упаковка сама по
себе столь празднична, что гостинец может быть непритязательным - коробка
дешевых конфет. Но оформлено это так, чтобы доставить "радость вниманием".
Чилийцы очень любят делать подарки: это принято и в семьях, и в отношениях
с друзьями. В том, что вам дарят коробочку с тремя конфетами, наряженную,
как невеста, есть много от доверчивой, незащищенной и бедной нежности.
   ...Детишки в автобусе шумели, смеялись, вырываясь из цепких
крестьянских рук бабушек и дедов. Отцы и матери спали, положив головы на
плечи друг другу. Были все они похожи на табун уставших коней, и было это
очень красиво.
   ...Автобус привез нас к берегу океана. Мы пересели на маленький паром и
переправились на Чилоэ. Там были и таможня, словно мы попали в другое
государство, и солдаты, и карабинеры.
   Таможенники спрашивают каждого: - Оружие не везете?
   Кое-кого "потрошат". Мера эта - по сегодняшним чилийским условиям -
вполне разумная: утренние радиопередачи тревожны, правые атакуют
правительство со всех сторон.
   Пересев на другой автобус размером поменьше, мы проехали весь остров
насквозь - через столицу Чилоэ, город Анкуд, - в рыбацкий порт Кастро.
   Кастро - город чистенький, аккуратный и совершенно пустой: рыбаки
продолжают праздновать Новый год, "поправляются" в маленьких барах после
вчерашнего веселья. (Я потом вспоминал, произвольно ли записал в дневнике
"поправляются", или услышал это от чилотов. "Поправляться" - это типично
русское, от Лескова в чем-то идет. Нет ли в этом, подумал я, авторского
своеволия, подчас столь незаметного: мы ведь иногда "сочиняем" человека,
придумываем за него "подтекст", отталкиваясь не от слова, а от нашего
впечатления. Нет, "поправляющихся махонькой" утром после пьяной новогодней
ночи я не выдумал. Среди "клинописей" в дневнике нашел запись: "Карлос, 47
лет, водолаз, бар "Неаполь", - "поправимся по махонькой, а?!". Мир велик?
Черта с два! Мир - крошечный!)
   Остановились мы с Хосе в отеле "Пласа"; спустились на берег. Нашли
единственный открытый ресторанчик "Гринго". Съели горячего "сопа
маринера". У Маноло вчера мы "напраздновались" как следует; Хосе
"страдал", не зная той непреложной истины, что горячий суп наутро после
новогодней ночи "сближает и оттягивает"; лбы наши покрылись потом -
прекрасным и освобождающим от чрезмерных даров Бахуса, и, повеселев, мы
отправились гулять по Кастро. Зашли в евангелическую церковь возле улицы
О'Хиггинса, пытались найти знакомых Хосе на улочках Габриэлы Мистраль и
Сан-Мартина, возле собора святых францисканцев, но дома никого не
оказалось.
   Снова спустились на набережную - к порту. Долго сидели там на
перевернутой лодке, наблюдая, как с маленьких островков, окружающих Чилоэ
(здесь около тысячи крохотных островков), приезжали длинные, словно
пироги, моторные лодки.
   Приезжали рыбаки с островков Кинтеро, Тонгой, Чанивей, Нэуке, Тентен;
приезжали целыми семьями, чопорные рыбаки в черных костюмах, черных
сомбреро и серых пончо - они одеваются так три раза в году; такие же
чопорные, в пышных накрахмаленных юбках, рыбачки; мальчики тоже в черных
широкополых сомбреро и пончо, а девчушки одеты так, словно шагнули из
XVIII века, - длинные юбочки, много оборок, тесемочек, веера, платочки,
шляпа за спиной - этакие чилотки-амазонки.
   Я мечтал отправиться вместе с