" Арно Шикеданц,
разработал план организации тайников для награбленных ценностей - "объекты
торга" надо было надежно укрыть, дав "ключ" к сокровищам лишь узкому кругу
"посвященных".
   В апреле сорок пятого Шикеданц застрелился.
   Тайна ушла вместе с ним.
   - Согласны включиться в поиск? - спросил Штайн, откинувшись на спинку
кресла. - Если "да", то я подробно остановлюсь на целом ряде пунктов, где
требуется срочная помощь. Если "нет", то допьем кофе и расстанемся
по-приятельски.
   - Да.
   - Что ж, хорошо. Но вы должны отдать себе отчет, что мною периодически
интересуется тайная полиция, хотя я не предпринимал ни одного
противозаконного шага.
   - Каждое действие Георга соответствует нормам конституции, - добавила
фрау Штайн, - мы очень следим за тем, чтобы не подставиться под удар
недоброжелателей.
   Фрау Штайн отошла к стене, включила приемник, нашла станцию, которая
передавала музыку; супруги переглянулись. Штайн благодарно улыбнулся жене,
подвинулся ближе ко мне, продолжил:
   - Далее... В результате тех поисков, когда я выяснил, где находятся
материалы Смоленского архива, мне попались документы о том, что часть
ящиков с русской живописью, вывезенной из картинных галерей Харькова и
Киева, хранилась во Франконии, в замке Кольмберг, который принадлежал
бывшему послу Германии Фореджу, а потом был продан его сыном Эрлом некоему
Унбехавену, из гестапо.
   Бургомистр района, где расположен этот замок, господин фон Мош, хоть
состоит в христианско-демократической партии и казалось бы, должен
считаться правым, на самом деле осуществлял аресты гитлеровцев после
войны, проводил денацификацию и, noзнакомившись со мною, когда я решил
отправиться в Кольмберг для переговоров с Унбехавеном, сказал: "Снимаю
шляпу перед человеком, который рискнул продолжать борьбу против этих
мерзавцев" Узнав, что я намерен переночевать в замке, превращенном ныне
Унбехавеном в гостиницу и музей восточной культуры, фон Мош пытался
отговаривать меня: "Слишком рискованное дело, там - нацисты". Я стоял на
своем, ибо, по документам Розенберга, в Кольмберг было привезено много
русских картин. Разговор с Унбехавеном дал мало, но что-то дал, ибо я
показал ему письмо от Штрауса, да-да, Франца Йозефа Штрауса, я - это тоже
моя хитрость - послал ему запрос о культуре, и тот ответил мне, поскольку
я рассчитал время - начиналась предвыборная кампания, а в эти месяцы надо
быть демократичным и бороться за каждый голос, а имя Штрауса у людей
старшего поколения в Баварии и Франконии пользуется огромной
популярностью, оно словно бы гипнотизирует собеседников.
   Именно это и случилось с Унбехавеном: он передал мне для ознакомления
ряд описей картин, которые были в замке во время войны. Утром фон Мош
прислал в Кольмберг полицию - боялся за мою жизнь. С тех пор туда мне путь
заказан. А в замок надо съездить, посмотреть музей, поговорить с людьми в
округе, собрать возможно больше информации. Готовы? Но, понятно, не как
русский: Унбехавен просто-напросто не станет говорить с вами.
   - По-английски он понимает?
   - Да. Там расквартировано несколько американских дивизий...
   - Он понимает английский очень хорошо, - заметила фрау Штайн.
   - Будьте осторожны, - сказал Штайн. - Я не путаю вас, я предупреждаю.
   Надо, чтобы Форедж-сын пока что дремал. Он очень силен. А его дядя,
Адальберт, был сотрудником рейхсминистра Розенберга и лично составлял
описи картин, похищенных в России.
   - Вам не поздно отказаться, господин Семенов, - изучающе разглядывая
меня, тихо сказала фрау Штайн.
   - Поздно, - отозвался Штайн. - Я вижу по его лицу, что поздно.
   ...А снег все валил и валил; мы со Штайном долго разгребали лопатами
гору, пока наконец не появилась крыша "форда". Я сел в машину, и тронулся
в обратный путь, и просидел за рулем девятнадцать часов, проехав за это
время по широченной автостраде не более ста миль; заносы чудовищны; заторы
на десятки километров; царствовала анархия - рычали грузовики, обдавая
"легковушки" черной грязью, сшибая им крылья, царапая дверцы, - прав тот,
кто сильней. Этот мучительный путь по автостраде, где можно развивать
неограниченную скорость, ибо она шестирядна, - ни одной выбоины, асфальт
шершав и надежен, - я столкнулся воочию с практикой жизни с позиции силы,
и подумалось мне, что в экстремальной ситуации, будь то энергокризис,
наводнение или лесной пожар, здесь вполне могут раскрыться шлюзы анархии.
   ...Этот, седьмой по счету, затор оказался нескончаемо долгим; стоявшие
впереди водители выключили моторы и дальний свет; я достал из портфеля
часть документов, переданных мне Штайном, и начал листать их; натолкнулся
на описи похищенных у нас ценностей.
   Когда я углубился в чтение, мне стало очень холодно, и не потому что
замерз - в машине работала хорошая печка, - холодно стало от ужаса, оттого
что я впервые воочию увидел р а з м а х грабежа.
   Приведу лишь малую часть описей:
   "Икона. Святая Мария. Новгород, начало 15 века, 96 см на 60; Икона.
Святая Мария, Московско-Строгановская школа, 16 век; Икона. Греческая
школа (не Грека ли?), конец 15 века".
   Эти и тысячи других бесценных произведений русского искусства п р о н у
м е р о в а н ы собственноручно Адальбертом Фореджем; 1402, 1938, 1385,
1939, 14191... А
 есть в описях и такие номера, как Р1-8-373; то есть, коли вдуматься,
размах грабежа делается воистину невероятным! Шутка ли сказать, с т о т ы
с я ч н ы е цифры!
   А потом я уже не смог смотреть на цифры, я следил лишь за фамилиями:
"Клод М.,
 портрет Татьяны, из "Евг. Онегина"; Маковский, "Портрет молодого
крестьянина"; Тропинин, Ге, Поленов, К. Брюллов, Мясоедов, Боровиковский,
Ф. Бруни, Васнецов, "Вид на старый Киев", 48x70; Куинджи, "Степь",
Крамской, "Портрет художника Н.
   Ге", Маковский, Кипренский, Айвазовский, К. Аргунов, Репин И., "Портрет
Христа", 95x71 (этой картине нашего гения был присвоен номер У-702),
Рокотов, Иванов, Лагорио, Неверов..."
   ...Такого рода описи похищенного составляют многие десятки страниц! Я
привел не сотую и даже не тысячную долю перечня того, что исчезло из наших
музеев...
 
 
   3
 
 
   ...По дороге в Мюнхен я решил в з я т ь местную дорогу и проехать через
Ансбах, что во Франконии, где бургомистром фон Мош, а оттуда рукой подать
до замка Кольмберг, с его музеем восточной культуры.
   За те зимние месяцы, что я прожил в ФРГ, привычка оговаривать встречу
укоренилась быстро. Понятие "авось примет" тут просто-напросто не сумеют
перевести; записные книжки, которые рассылают концерны, редакции,
бундестаг, различные общества в канун Нового года, напечатаны таким
образом, чтобы человек мог занести в портативный календарик в с е
предстоящие на год звонки и встречи.
   Если, например, я договорился с человеком о встрече в апреле, хотя
звонок был сделан в феврале, можете быть уверены, что у него этот день и
час будет отмечен в календарике; в случае чего-либо непредвиденного (ваш
собеседник хоронит друга, лежит в клинике, вызван канцлером, разводится с
женою, вылетел для срочных переговоров за границу) вас не преминут
предупредить об отмене встречи за неделю. К понятию в р е м я здесь
относятся, как к золоту, - его считают скрупулезно. Самый маленький
руководитель, начиная с мастера на фабрике, ведет постоянный учет минут,
истраченных рабочим на курение, - ведь перекур не есть работа, это убыток
предприятию, это - р а с х и щ е н и е г л а в н о г о н а ц и о н а л ь н
о г о д о с т о я н и я то есть времени. Огромное количество магазинов,
лавок, магазинчиков, кафе, ресторанов, бензозаправочных станций не что
иное, как средство сохранения времени, для того чтобы жестко требовать от
подданных работы, а не расхищения часов в очереди за огурцом или пуговицей.
   Итак, новая привычка оговаривать каждую встречу загодя заставила меня
связаться с Ансбахом, что во Франконии, представиться секретарю
обер-бургомистра и передать ему просьбу о встрече с господином фон Мошем.
   - Какую газету вы представляете? - переспросил секретарь.
   - "Литературную", Советский Союз.
   - Ясно. Не будете ли вы так любезны подождать у аппарата?
   Ждал недолго, в трубке что-то щелкнуло, пророкотал вальяжный голос:
   - Алло, добрый день, говорит Мош!
   - Добрый день, господин фон Мош! Не смогли бы вы найти для меня время
на следующей неделе?
   - Дайте взглянуть на календарь... Одну минуту... Четверг, быть может...
   Скорее всего двенадцать тридцать... А предмет разговора?
   - Я побывал у Георга Штайна...
   - Ах так. Ясно. Тогда - следующий четверг, двенадцать тридцать... Вас
устроит это время?
   - Записываю.
   - Найти меня легко: въехав в город, вы увидите замок, это на
центральной площади. Наш замок - достопримечательность Франконии и
Баварии, я буду ждать вас на втором этаже, это - и музей и бургомистрат.
   ...Сделать крюк в ФРГ, свернув с автострады на дорогу местного
значения, - приятное занятие, особенно если у тебя в запасе есть день и
тебе не нужно жать на акселератор в страхе опоздать на встречу. Помню, как
в США, в 1975 году, когда я работал там как спецкор "Правды" - писал
очерки о тридцатой годовщине победы над нацизмом, - мне пришлось срочно
выехать из Нью-Йорка в Вашингтон на машине. Я тогда обратил внимание на
прелюбопытнейшее зрелище: вдоль по обочине автострады стояли десятки
мощных "крайслеров" и "фордов"; возле машин прохаживались молчаливые
полицейские. Хозяева машин размахивали руками, били себя по ляжкам,
кричали, доказывая что-то стражам автопорядка, но те были подобны каменным
изваяниям. Я притормозил возле одной из машин, чтобы выяснить, в чем дело.
Вообще-то за остановку на автостраде полиция немилосердно штрафует, как и
за превышение скорости, причем штрафы не наши, милосердные, а исчисляемые,
в переводе на язык быта, пристойными зимними женскими сапожками. Однако
"голь на выдумку хитра", - знакомые журналисты объяснили, как обманывать
полицию:
   "Если ты увидел что-то интересное, вроде катастрофы, пары-тройки трупов
на обочине или марсиан, высаживающихся из неопознанного летающего объекта,
отгоняй машину на обочину, открывай капот и, записывая происходящее на
диктофон или тайком снимая, делай вид, что у тебя забарахлил мотор". Так я
и поступил тогда, на автостраде Нью-Йорк-Вашингтон. И что же мне
открылось? Оказывается, именно в это время из-за нехватки бензина было
введено ограничение на скорость, но, как и повсюду, водители его не
соблюдали, все гоняют, выгадывают время, воистину, "время -
 деньги". Власти довольно долго терпели - штрафовали, арестовывали права,
- но ничего не помогало; любому мало-мальски серьезному человеку от
бизнеса или юриспруденции (впрочем, одно здесь немыслимо без другого)
выгоднее уплатить штраф, чем опоздать на подписание контракта, - опоздание
может означать неустойку, то есть потерю сотен тысяч. И вот тогда-то и
было принято решение: в небо поднялись полицейские вертолеты, включили
радары и стали задерживать все машины, которые шли со скоростью большей,
чем 120 километров в час. А меньше 150-170 километров в час никто не
ездил: дороги хорошие, моторы мощные. И полицейские задерживали все машины
и заставляли провинившихся водителей с т о я т ь рядом с собою ровно
столько времени, сколько человек д о э т о г о выиграл, превышая скорость.
Выиграл сорок минут - изволь стоять рядом сорок минут, и ни секундой
меньше, и не надейся, что твои мольбы подействуют на стража автопорядка.
   ...Итак, взяв из Бонна направление на юго-восток (сбиться невозможно,
не страна, а царство указателей) я "свалился" на автостраду, ведущую на
Вюрцбург; оттуда - по автостраде номер 3 - на Нюрнберг, а потом на Ансбах,
и это была уже не автострада, а дорога номер 13, а для меня цифра "13"
счастливая (в этот день реабилитировали моего отца, перестал быть "врагом
народа"), и хотя конечно же такого рода суеверия - штука смешная и
несерьезная, я тем не менее ехал в радостном ожидании удачи...
   Между прочим, я не ошибся.
   Миновав улочки красивого Ансбаха, сплошь заставленного американскими
военными машинами - их здесь, мне показалось, куда как больше, чем
принадлежащих самим немцам, поскольку тут расквартированы натовские
союзники, - я выехал на красивую, поистине античную площадь, припарковал
машину напротив замка, - действительно средневекового, невероятной
красоты, поднялся на второй этаж, оказался на х о р а х, подивился тому,
как красивы огромные панно-картины ярко-золотого рисунка, прошел тихие,
затянутые шелковой материей залы и оказался в маленьком секретариате, где
вместо стен были громадные средневековые белоснежные двери: "направо
пойдешь - гибель найдешь, налево пойдешь - счастье найдешь..."
   - Вам - прямо, - улыбнулся секретарь, - вы господин Семенов, не так ли?
   ...Бургомистр фон Мош совсем не стар, очень демократично одет; рядом с
ним -
 чиновник из внешнеполитического департамента: молод, насторожен,
постоянно х р а н и т улыбку, но ведь если глаза напряжены, какая может
быть улыбка, - одно мучение...
   - Легко нашли? - осведомился фон Мош. - Как замок? Понравилась дорога
во Франконию?
   Дорога не могла не понравиться. Красная герань в окнах, толстые
соломенные крыши, тяжелые темно-коричневые бачки, каркас
ослепительно-белых двухэтажных уютных коттеджей являют собою олицетворение
надежности; реки, не загаженные отходами фабрик; множество коней и коров
на загонах в полях - живой, красивый кусочек старины, а нет ничего
лучшего, чем сказать приятное о стране ее гражданину.
   ...Вообще встречи с партнерами такого уровня подобны игре в бильярд:
тебя спросили - ты ответил; "п и р а м и д а" разбита, шар в лузе, "с в о
я к"
   отведен к борту, делайте вашу игру! (Не зря, видно, Маяковский именно
за бильярдом находил успокоение от ежедневного литературного каратэ, где
все приемы дозволены.)
   Господин фон Мош выразил удовлетворение визитом первого советского
журналиста в Ансбах, спросил, что я знаю о Франконии, ее старинных
городах; "у нас есть селения, где ничего не тронуто, начиная с
шестнадцатого века, это надо посмотреть, мы почитаем за высокую честь
охранять памятники, хотя далеко не всем жителям этих п а м я т н и к о в
может нравиться теснота улиц и трудности с жильем, однако туризм многое
окупает".
   Затем мы перешли к существу вопроса.
   - Да, ситуация с замком Кольмберг довольно сложная, - сказал фон Мош. -
По весьма приблизительным подсчетам, в реконструкцию этого исторического
памятника, некогда принадлежавшего послу Германии Фореджу, ныне вложено не
менее пятнадцати миллионов марок, и не нами, - такие деньги практически
невозможно выбить у правительства, - а новым хозяином замка господином
Унбехавеном.
   - У вас есть какие-либо материалы о господине Унбехавене?
   - Нет, - быстро ответил молодой внешнеполитический советник, - мы не
располагаем о нем сколько-нибудь достоверной информацией.
   - Разве что одна довольно любопытная деталь, - словно бы не заметив
чрезмерной категоричности своего молодого советника, сказал фон Мош. -
Перед тем как приобрести замок у господина Эрла Фореджа - сына посла и
племянника профессора Адальберта Фореджа из Эрлангена, - господин
Унбехавен работал простым дорожным мастером... Я понимаю, прилежно
работая, отказывая себе во всем, можно скопить хорошую сумму, но
пятнадцать миллионов...
   - А нельзя ли запросить от господина Унбехавена отчет о том, как он
собрал такую сумму?
   - Никто не может заставить его ответить на этот вопрос. Если бы он
уклонялся от налогов, не платил за квартиру, воду, отопление или телефон,
мы бы могли обратиться в суд. А чем мы сейчас обоснуем наше требование
дать отчет о его миллионах?
   - Наследник посла Фореджа, его сын Эрл, видимо, сильно нуждается, если
пошел на продажу замка?
   - Нет, Форедж-младший - весьма влиятельный человек... Вполне
состоятельный... У него есть и сестра, но она, увы, в доме умалишенных...
Как вы понимаете, дядя Адальберт, профессор теологии Эрлангенского
университета, скорее всего откажется от встречи с вами - в силу своего
прошлого...
   Молодой советник прибавил:
   - Ах, эти б ы в ш и е.
   - Вы намерены посетить Кольмберг? - спросил фон Мош.
   - Обязательно.
   - Я бы не сказал, что ваш немецкий вполне совершенен, - заметил
бургомистр.
   - Он чудовищен, - уточнил я, - мне приходится нарабатывать язык
практикой, но я как-нибудь обойдусь английским.
   - Я бы не рекомендовал афишировать дело, из-за которого приехали, -
после паузы сказал фон Мош.
   Потом он легко поднялся, отошел к маленькому столику, где был кофе,
подарил мне альбом о городах Франконии, и мы приступили к заключительной
части беседы, "протокольной", как иногда ее называют: погода, дети,
театральные постановки, пара шуток, пожелание успехов и страстное уверение
в необходимости повторных встреч - в самое же ближайшее время.
   На пороге кабинета фон Мош, пожав мне руку, легко пробросил:
   - Вы знаете мой телефон, в случае какой-либо нужды звоните до пяти,
езды в Кольмберг - полчаса, в секретариате работают компетентные люди, вам
окажут необходимую помощь. Всего хорошего, приятной поездки...
 
 
   4
 
 
   ...Замок я увидел издали; он возвышался на пригорке - типично
германская крепость, командная высота; дорога п р о с т р е л и в а е т с
я, старая дорога, мало таких осталось, в ней видно былое; начинает играть
п р и м ы с л и в а н и е, возникают картины средневековья, затаенности,
ночного мрака, когда вокруг - ни огонька; также зримо предстают
воображению времена того чудовищного, совсем недавнего средневековья,
когда сюда поднимались грузовики с засиненными фарами, чтобы не было видно
сверху летчикам союзных держав, а в этих крытых грузовиках с эсэсовскими
номерами были ящики, причем далеко не все эти ящики были маркированы:
конспирация начинается с малого; и были в этих ящиках картины и иконы,
похищенные в музеях Советского Союза, и переправлял их в этот замок один
из бывших владельцев, ныне профессор теологии (какое кощунство!), а в
прошлом эсэсовец Адальберт Форедж. Можно представить себе, сколь часто он
приезжал сюда с Восточного фронта, сопровождая рейхсминистра Розенберга и
других гитлеровских бонз! (Не исключено, кстати, что в замок наведывался и
Геринг - "интеллектуал, истинный ценитель прекрасного, страстный борец за
светозарные идеалы новой национал-социалистической культуры", - писали о
нем в газетах НСДАП.)
   Маленькая деревенька, над которой возвышается замок, тоже называется
Кольмберг.
   В ней я смог угадать черты тех селений, которые помню по сорок пятому
году, когда жил, мальчишкой еще, в доме, где останавливаюсь комбриг
Константин Корнеевич Лесин и его жена, военврач Галина Ильинична, в
Рамсдорфе, что под Берлином.
   Деревенский аккуратненький ресторанчик, где можно (по правилам здешнего
ГАИ)
   выпить кружку баварского пива, присев за столик рядом с громадноруким
крестьянином, - то место, с которого следует начать подход к замку.
   - К вам можно? - спросил я.
   - Присаживайтесь, - ответил крестьянин, одетый в рабочий джинсовый
костюм, удобную (но при этом щегольскую) шапочку и ярко-желтые короткие
сапожки.
   (Эстетика рабочей одежды здесь - практика торговли, которая
просто-напросто разорит фирму, поставляющую неходовой товар. На Западе я
постоянно встречал юношей и девушек в дешевеньких рубашках, на которых
были портреты известных актеров и политиков. Фирмы постоянно думают, как з
а б р а т ь у людей деньги.)
   ...Немец, как и русский, весьма п о с т е п е н е н в знакомстве и
первом разговоре. В первую очередь, понятно, это относится к крестьянину,
который от рождения чурается всякого рода чрезмерных резкостей; идет это,
видимо, от того, что с детства приходится принимать теленка, ягнят,
поросят, а роды, причастность к ним - штука совершенно особая, резкостей
не терпящая; прежде всего спокойствие, постепенность. Да и обработка поля
- не нынешняя, рассчитанная по графику, а прежняя, когда хлебопашец шел за
конем, - также олицетворялась постепе