нностью; понятие "шаг за шагом"
принадлежит земле, но не городу с его машинной техникой. Я не намерен
выступать адептом крестьянской идеологии, но силюсь понять предмет
постепенности, оценить скоростные разности города и деревни, подумать над
этой новой проблемой эпохи НТР. Произошел любопытный парадокс: в космосе
люди куда как более уверены в скорости и движениях, чем многие сограждане,
сидящие за рулем. Только-только "впрыгнули" в "автоэпоху", как НТР
понудила идти в небеса, обживать их; а ведь ильфо-петровский пешеход так и
не успел толком привыкнуть к авто; жмет на красный свет; бежит под машину,
особенно старушки в этом марафоне отличаются. Впрочем, стоит понаблюдать,
как относятся к технике молодые и как - старые; родившиеся после
пятидесятого года, когда в каждом доме появился ТВ и транзистор, привычны
к технике, смелы с нею, а я до сих пор с ужасом нажимаю на кнопки и
клавиши приемника, опасаясь его испортить, ибо телевизор впервые увидал в
1951 году, двадцати лет от роду, то есть будучи уже человеком со вполне
сложившимися стереотипами восприятия и поведения. Постепенность в наш век,
думаю, штука нужная, ибо стало аксиомой, что в минуты резких сломов
привычного требуется исключительное напряжение наших душевных резервов,
находившихся перед тем в состоянии покоя и равновесия.
   Впрочем, слишком уж "постепенная постепенность" также опасна:
нетерпение может перегореть, обернувшись равнодушием - в лучшем случае,
холодным цинизмом - в худшем.
   - Красивый замок, - сказал я соседу. - Не правда ли?
   "Джинсовый" крестьянин отхлебнул из своей пенной кружки и, посмотрев на
меня без всякого интереса, пожат плечами.
   Я пробормотал что-то по поводу неустойчивой погоды.
   Сосед ответил на таком баварском сленге, что я вообще ничего не смог
разобрать и лишь покачал головою.
   Потом сосед достал пачку французских сигарет "жиган" - черных, крепких,
ими бы травить неугодных, - пыхнул мне в лицо синим дымом, ухмыльнулся и
задал вопрос на еще более чудовищном сленге, понять который мне,
естественно, не было дано.
   - Да, - ответил я неопределенно. - Очень интересно...
   Сосед пыхнул в меня еще раз, поднялся и сказал на прекрасном, внятном
"хохдойч"
   только-только учащимися языку:
   - Я спросил, откуда вы, - всего-навсего...
   Он положил на стол монету, кивнул бармену, стоявшему за стойкой, и
вышел, шаркая своими роскошными, желтыми, короткими резиновыми
мокроступами.
   Бармен поднял на меня глаза:
   - Вы откуда?
   - Из Бонна.
   - А по национальности?
   - Говорите по-английски? - спросил я.
   - Немного, - ответил бармен, - иначе нельзя, я имею бизнес с
американскими военными, которые здесь стоят, шустрые ребята. У вас нет
ничего табачного?
   Или, может, виски, провезенное без налога?
   - Я захвачу в следующий раз пару бутылок - в подарок.
   - Значит, вы не американец, - убежденно заметил бармен. - Или вам
что-то надо от меня.
   - Ровным счетом ничего. Меня просто-напросто интересует замок Кольмберг.
   Бармен усмехнулся.
   - Замок как замок... Хозяин небось интересует...
   - Вы имеете в виду Унбехавена?
   - А вы?
   - Фореджа...
   - Довольно давно старик здесь и вправду числился...
   - То есть?
   - Знаете, - сказал бармен, - вы со мной об этом бросьте... Я тут живу,
и моим детям жить здесь... Не надо меня затягивать в это дело, оно и так
муторное...
   Ясно?
   - Ничего не ясно, - ответил я, поднялся и, по примеру моего соседа,
оставил на столе монету.
   Бармен каким-то особым, х о з я й с к и м зрением увидел, сколько я ему
оставил, и прокричал - иным уже тоном:
   - Большое спасибо!
   "Воспитанные мужики, - подумал я, садясь в машину, - и компьютерные: эк
стремительно просчитал, что я ему п о л о ж и л на чай не пять пфеннигов,
как мой сосед, а двадцать! Ай да хозяин!"
   ...Я медленно вел машину по старой гравийной дороге, и замок Кольмберг
из маленького, игрушечного делался большим, затаенным, зловещим.
   ...Подъем стал еще более крутым; резкий поворот; место для парковки
машин; я запер "форд", взял аппарат "поляроид" и медленно пошел вверх, к
воротам замка.
   Тишина была окрест и теплое февральское безлюдье, только надрывались,
заходились в яростном лае собаки. Возле входа во внутренний двор замка
намертво укреплен указатель: "К зверям - направо". Там маленький зоосад.
Ясно - здесь любят животных. В этом убеждаешься, когда входишь во двор и
видишь павлинов, медленно, царственно и бесшумно расхаживающих по камням.
А собаки - огромные овчарки в металлических ошейниках, на металлических
цепях; белая, истерическая слюна, ощеренные сахарные зубы.
   ...Внутри замок кажется еще более мощным, чем снаружи: огромные башни;
оконца забраны коваными решетками; трехэтажные жилые помещения добротны -
во всем чувствуется рука рачительного хозяина.
   Я отворил дверь, очутился в маленьком баре, увешанном старинным оружием
и оленьими рогами; где-то в глубине дома дзенькнул звонок, навстречу мне
вышел парень, спросил:
   - Добрый день, вы зарезервировали номер в нашем отеле?
   - Добрый день... Номер я не резервировал... В туристском проспекте
сказано, что в вашем замке помимо отеля и ресторана открыт музей восточной
культуры...
   - Да, но вы опоздали...
   - Чудак, - услыхал я за спиною скрипучий, сильный голос, - так нельзя
говорить с гостями.
   Я обернулся: передо мною стоял низкорослый, крепкий человек, лет
шестидесяти пяти, то ли седой, то ли выцветший, с мускулистыми руками,
которые, показалось мне, жили какой-то отдельной от всего тела жизнью:
продольные, очень развитые мышцы и г р а л и свою роль сами по себе; так
же сами по себе двигались пальцы, очень короткие и у х в а т и с т ы е.
   - Разве точность ответа - чудачество? - спросил я.
   - Говорите на родном языке, - продолжал ухмыляться низкорослый, - сразу
слышно, что вы не наш. А что касаемо чудачества, - он перешел на
английский, - то прав я, а молодому человеку учиться и учиться: нет такого
понятия "нельзя"; можно все, если услуга оплачена.
   - Сколько будет стоить экскурсия по музею? - спросил я.
   - Сколько ты хочешь получить с господина? - спросил низкорослый.
   Он резко повернулся, толкнул рукой стену, а это была не стена, а дверь
на кухню, врезанная в панель, я мельком увидел двух молодых женщин,
стоявших возле большой плиты в белых фартучках, мальчишку, чем-то похожего
на низкорослого, одетого, так же, как и старик, в традиционный баварский
костюмчик - зеленая куртка с темными лацканами, зеленые суконные гольфы,
потом дверь мягко захлопнулась, и парень, как-то странно отведя глаза,
сказал:
   - Ну что ж, раз хозяин позволил - пойдемте.
   Темными, таинственными переходами мы двинулись в ч р е в о старого
замка.
   Шаги наши были глухи, тишина - осязаемой, гнетущей; если уж пробовать
как-то по-новому передать (в кино или ТВ) смысл понятия о ж и д а н и е,
то искать нужно именно в тишине старого замка, оборудованного по
последнему слову техники кондиционерами, люминесцентными лампами и
специальными уловителями дыма, - в случае возникновения пожара тревога
будет объявлена моментально, сработают автоматы.
   Мы поднялись на второй этаж; в огромном зале были представлены
экспонаты искусства древнего Китая и Японии: бронза, живопись, мебель.
   "Надо запросить наши музеи, - подумал я, - может быть, эта коллекция
вывезена от нас. Ведь традиции востоковедения, великого ученого Лазарева,
не говоря уж об Афанасии Никитине, были сугубо развиты в России, - куда ни
крути, единственное государство в мире, объединяющее в себе уникальное
двузначие: Евразия".
   - Говорите по-английски? - спросил я парня.
   - Мало. Понимать - понимаю, но говорить смущаюсь. Хотите посмотреть
каждый экспонат или перейдем в другие залы, а оттуда начнем спускаться
вниз?
   - А как у вас обычно смотрят экскурсанты?
   - Смотря какой экскурсант...
   - Ну такой, например, который понимает толк во всех этих штуках, хочет
что-то купить, продать или обменять...
   - Так чего ж вы с господином Унбехавеном об этом не поговорили? Таких
посетителей он водит лично.
   - Мне показалось, что вы у господина Унбехавена за гида, - ответил я,
заново в ы с ч и т ы в а я низкорослого хозяина в потертом баварском
костюмчике...
   Вот он каков, этот Унбехавен, "скромняга мужик", столь демократично
обучающий бизнесу своего молодого служащего...
   - Я у него за все, - ответил парень. - Золотой человек, простой,
добрый...
   Требовать - требует, это верно, но если вкалываешь как следует да нос
не суешь в чужие дела, дисциплинирован и внешне подтянут и стрижен, не то
что в о л о с а т ы е в городах, тогда лучше хозяина и быть не может,
такие только в старые времена были: крутые, но справедливые, простого
человека в обиду не давали...
   Я хотел было спросить про "старые времена", но понял, что делать этого
никак нельзя, ибо все те, кто проходит воспитание у бывших, весьма пугливы
и осторожны, ибо их приучают преклоняться перед "сильной рукою", которая
карает, коли ты в о л о с а т, но защищает, если покорен, если думаешь,
как все, не суешься с вопросами и заученно повторяешь то, что тебе говорит
старший начальник, - ибо все остальное суть ересь и гниль,
пропагандируемая "врагами нации". (Я подумал о памяти: здесь живут еще
многие и - самое страшное - растут многие, которые хотят вытравить все
воспоминания о том ужасном, что принес с собою нацизм, повторяя как
заклинание: "Гитлер был личностью, идеалистом, которого обманывали
соратники; всего за какой-то год он смог навести п о р я д о к в Германии,
а что есть прекраснее порядка, если для этого и потребовались определенные
акции против людей чуждой крови и идеи? Надо, кстати, еще доказать, что
акции были неразумно жесткими, может быть, все это пропаганда врагов!
   Надо еще доказать, что фюрер знал обо всем, что происходило в стране, -
даже на Нюрнбергском судилище русские и англо-американцы не смогли найти
подписи Гитлера на приказах о ликвидациях, лагерях и повешенных! Фюрер не
мог отвечать за поступки недобросовестных людей, которым враги поручили
компрометировать национал-социалистское движение проявлениями жестокости,
столь чуждой доктрине великого лидера нации!"
   Попытка обелить Гитлера, "подправить" его портрет, "объективизировать"
- не что иное, как желание обелить нацизм. Не все это понимают на Западе.
А это - тревожно, ибо столь угодное человеческому сердцу качество:
отринуть злое, сохранить в душе доброе, может - при определенных условиях,
в первую голову экономических, когда скачут цены, царствует неуверенность
в завтрашнем дне, растет страх перед войною, - быть использовано теми
ультраправыми, которые ищут идеал будущего в примерах прошлого, но никакие
в научном исследовании возможностей дня завтрашнего; идеал их прошлого
определенно однозначен - это фашизм.)
   - Когда была развернута экспозиция? - спросил я гида, то и дело
поглядывавшего на часы.
   - Давно.
   - До войны?
   - А меня тогда еще и не было, - засмеялся парень. - Откуда же я могу
знать?!
   ...Об этом знал другой человек, в Геслау, таком же маленьком городке,
да и в прекрасном средневековом Ротенбурге-об-дер-Таубер тоже живут люди,
которые кое-что помнят о таинственном замке Кольмберг.
   А знали они и помнили то, что в старые времена именно через Кольмберг
шла дорога с севера, с Балтики, на Зальцбург, а оттуда в Теплицзее, к тому
озеру, где начальник СС Эрнст Кальтенбруннер в последние недели воины у т
о п и л множество ящиков - громадных, водонепроницаемых, без
опознавательных знаков.
   - Унбехавен - нацист низкого ранга, - сказали мне в Геслау, - что-то
идентичное капитану, не больше... Хотя самые страшные люди - это
исполнители... Он был в окружении рейхсминистра оккупированных восточных
территорий Альфреда Розенберга вместе с Адальбертом Фореджем. Именно по
каналу Унбехавен - Форедж (племянничек)
   замок был оборудован под хранилище ценностей, вывезенных из Советского
Союза.
   - Что значит "канал"? - спросил я.
   - Здесь масса вопросительных знаков, - ответили мне. - "Канал" - это
способ общения между двумя единомышленниками... Можно только
предполагать...
   Кое-кто считает, что сын Фореджа, Эрл, не был отправлен на фронт именно
взамен за эту услугу Розенбергу... А услуга действительно весьма серьезна:
кто бы мог подумать, что в замке старого дипломата оборудован тайный склад
похищенных музейных ценностей?! Унбехавен был не только в курсе этой
сделки, не только помог ей свершиться, - он знал что-то очень секретное о
бизнесе "Розенберг -
 Форедж". Потому-то он и смог - по прошествии лет - стать владельцем замка.
   Но откуда у него пятнадцать миллионов марок на реставрацию Кольмберга?!
   Откуда такие деньги у скромного дорожного мастера?! Может быть, все это
связано с гибелью Бэра?
   - Кто такой Бэр?
   - Странный человек... Нацист, прибалт, работал с Розенбергом, прибыл в
Кольмберг вместе с колоннами грузовиков, набитых ящиками с полотнами
Рафаэля, Врубеля, Тициана, Серова, Мурильо, Поленова, Васнецова. Он, как
явствует официальная версия, покончил с собою вскоре после окончания
войны. Почему? Врачей в Кольмберг не вызывали, никакого вскрытия не
было... А ведь Розенберг тоже был балтийским немцем... Как и Бэр... И
прислал в начале сорок пятого к Фореджу именно Бэра... А когда после войны
в Кольмберге появился Унбехавен, Бэр "покончил с собою". А Бэр знал очень
многое - если даже не все - по поводу тех ценностей, которые прошли через
Кольмберг на юг и которые хранились там...
   - Их вывезли из замка до окончания войны? Мой собеседник усмехнулся:
   - Окончание войны я встретил в концлагере; нас, молодых христиан,
обвинили в подрывной деятельности ранней весной сорок пятого...
 
 
   5
 
 
   Снимаю трубку телефона, набираю цифры "118" и дожидаюсь привычного
ответа:
   "Добрый день, справочная служба, чем я могу вам помочь?"
   Говорю:
   - Вы можете мне помочь, если разыщете телефон господина Эрла Фореджа,
проживающего в Мюнхене, и его дяди, доктора Адальберта Фореджа, дом
которого находится в Эрлангене.
   - Одну минуту, пожалуйста.
   (Вы можете мучить вопросами людей, сидящих на телефонах, десять,
пятнадцать минут, пусть вас интересует адрес или телефон какой-нибудь
бабушки в маленькой деревушке Шварцвальда - что ж, раз нужно - значит,
нужно, будут искать, найдут, ни грана раздражения, это карается
увольнением, а работу найти куда как трудно, а христа ради здесь не
подают, помрешь с голода! Впрочем, видимо, сказывается и долгое притирание
населения к НТР; справка, как нечто экономящее время, то есть самый
дефицитный общественный п р о д у к т, есть ежеминутная необходимость для
к а ж д о г о. Большая экономия начинается с малого - прежде всего с
экономии минуты и нервов.)
   - Итак, мой господин, - счастливо сообщил служащий бюро справок, - вот
интересующие вас телефоны в Мюнхене и Эрлангене, записывайте, пожалуйста...
   Я записал.
   Форедж Эрл - 089/85.19.41. Это Мюнхен. Адальберт Форедж - 09131/41623.
   Работник штаба рейхсминистра Розснберга. Впоследствии профессор
теологии университета в Эрлангене. Фу, как нехорошо. После грабежа русских
церквей и музеев - да в теологию... Бог не любит двурушников. Как,
впрочем, и земные его дети.
   Звоню в Мюнхен.
   - Здесь Форедж.
   - Добрый вечер, господин Форедж.
   - Добрый вечер.
   - Вас беспокоит писатель, представляющий советскую газе...
   - Советскую?! Какое вы имеете право звонить в частный дом? Кто вам
позволил набирать мой номер?! Что за безобразие, в конце кон...
   Я не отказал себе в удовольствии: "око за око, зуб за зуб"; началась
истерика, можно бросить трубку; объясняться с такого рода контрагентами
бесполезно, зряшная трата нервов и времени. Зоологизм ненависти слеп, а
потому - неизлечим.
   Звоню в Эрлаген.
   - Господин Адачьберт Форедж умер, - ответил мне после паузы дребезжащий
старческий голос, - пожалуйста, не звоните сюда больше.
 
 
   6
 
 
   И снова справочная служба; на сей раз прошу дать мне телефон МВД ФРГ,
парламентского статс-секретаря фон Шеелера.
   - О, здравствуйте, господин Семенов, - ответил помощник, - нам все
рассказала директор газеты "Цайт" графиня Д„нхоф, мы в курсе. Пожалуйста,
свяжитесь с господином Гаснером, это руководитель подразделения,
занимающегося поиском краденых произведений культуры, а также охраной
памятников старины. Его телефон очень прост - 781, всего три цифры, так
называемый оперативный номер, или же второй, городской, 51.433.
   Конечно же я позвонил по оперативному, интерес во всем - прежде всего!
   - Добрый день, господин Семенов, я ждал вас. Приезжайте, поговорим не
по телефону.
   Мы уговорились о времени приезда, я положил трубку и только тогда
позволил себе посмеяться: "поговорим не по телефону", да еще в устах
сотрудника полиции, звучит очень забавно.
   Господин Гаснер прекрасно держал себя, хотя в глазах его было
недоумение, настоянное на опасливом интересе: он впервые говорил с
советским визитером, я был первым в этом здании МВД ФРГ, в небольшом
кабинете, беленном гладкой краской, словно в больнице. К господину Гаснеру
присоединился коллега, и мы начали собеседование.
   - Мы бы рады помочь господину Штайну, но вы должны понять нас, юристов,
- говорил господин Гаснер. - Мы требуем доказательств! Мы бессильны
предпринять что-либо, пока не хватает главного недостающего звена: если
согласиться с предположением Штайна, что Янтарная комната была
действительно вывезена из Кенигсберга, то каков был ее путь в Геттинген?!
Если мы примем на веру версию господина Штайна, что сокровище укрыто в
шахте "Виттекинд", что в Фольприхаузе, то каковы номера вагонов, прибывших
туда с севера?! Доказательства! Мы ждем их с нетерпением! Я, кстати,
приготовил для вас информацию, которой вы вправе поделиться с господином
Штайном: по новым сведениям, которые нам удалось получить, из Кенигсберга
зимой сорок четвертого вышли три судна - "Гойя", "Густлоф" и
"Бранденбург". Что касается первых двух, то они были потоплены, а их
поисками занимались ваши польские коллеги, они интересуются судьбою
польских культурных ценностей... Однако, по нашим данным, "Бранденбург"
потоплен не был.
   Более того, это судно якобы, - господин советник МВД предостерегающе
поднял палец, - я подчеркиваю, я к о б ы, приняло на борт один
железнодорожный вагон в конце 1944 года в Штеттине. Опять-таки я к о б ы
на судно пришло предписание доставить этот вагон в Геттинген. Может быть,
эта информация послужит нитью для вашего друга из Штелле? В добрый час!
Федеральное правительство лишь тогда сможет затратить деньги на поиски в
затопленной шахте, когда документы будут неопровержимы, - иначе мы не
умеем поступать, такие уж мы люди!
   ...Через два дня после того, как первая корреспонденция о Штайне и его
поисках культурных ценностей была опубликована в "ЛГ", мне начали
поступать письма.
   Директор Института по исследованию и розыску подземных складов в Пассау
господин Луи Барш предложил свои услуги: "Возьму лишь половину клада, и то
деньгами, но пусть сначала мне позволят поднять клад Наполеона в
белорусских озерах".
   Раздался телефонный звонок:
   - Добрый день, это Энтони Тэрри, заведующий европейским бюро лондонской
газеты "Санди таймс". Пришлите мне, пожалуйста, текст вашей
корреспонденции, я связан со Штайном уже несколько лет, меня интересует
это дело! Ах, у вас еще у самого нет газеты?! Хм-хм. Хорошо, я куплю в
Париже и отправлю перевод Штайну, он очень ждет. Запишите мои номера
телефонов, нам следует увидеться.
   Энтони Тэрри - один из наиболее известных представителей британской
журналистики в Западной Европе. Любопытно. Вот уж никак не думал, что
статья может вызвать такую реакцию.
   Снова звонят, на этот раз журналисты из столицы ГДР:
   - Добрый день, наш ученый, доктор Пауль Колер, хочет обсудить с тобою
проблемы дальнейшего поиска, он отдал этому делу добрых пятнадцать лет и
готовит сейчас свою публикацию для журнала "Фрайе Вел