рот
бременской тюрьмы, приехал в Гамбург, пришел к Хельме - моей подруге...
   ...Товарищ Альберт обернулся к маленькой женщине в очках, улыбнулся ей
какой-то особой, нежной улыбкой, лицо его изменилось на мгновенье, потом
стало прежним, собранным, изрезанным морщинами. В Музее Тельмана партийный
билет товарища Хельмы хранится под стеклом - она ни на один день не
прекращала борьбы с фашизмом, ни на один день не "освободила" себя от
членства в партии немецких коммунистов.
   - Жениться мы не могли, лишение гражданских прав не давало мне этой
возможности, - продолжал свой рассказ товарищ Альберт. - Пошел на биржу.
Там посмотрели мою справку: "Так ты ж лишен права на работу, парень!" - "А
как жить?" - "Поезжай на подземные работы, землекопом, может, возьмут, там
дефицит в рабочей силе".
   Уехал в Ульфесбюль, устроился на дамбу, жил в бараке, где вместе с
нами, "лишенцами", фашисты поселили своих агентов, людей из СА и СС.
Оттуда уехал в Мекленбург, на мелиоративные работы, потом тайно вернулся в
Гамбург, и тогда-то ко мне пришел связной из Праги, сын члена гамбургского
парламента, коммуниста Альфреда Леви. Он и связал меня с нашим центром в
Праге: сначала на вымышленное имя приходили письма, потом стал приезжать
"чешский торговец"; я устраивал ему встречи с Розой Тельман - в парке,
вдали от посторонних глаз. От него я получил задание нелегально перейти
границу и прибыть в Прагу. Там узнал о решении воссоздать организацию
"Роте хильфе" - "Красная помощь". Нацисты разгромили ее в первый же год
своего владычества. А надо было сделать так, чтобы товарищи, томившиеся в
фашистских застенках, почувствовали локоть друзей, заботу партии. Я
немедленно вернулся в рейх - через "зеленую границу" в Баварии, возле
города Хоф; в брюках у меня была зашита купюра в тысячу марок. Приехал в
Гамбург, восстановил кое-какие контакты, хотя было трудно - - люди боялись
гестапо.
   Была и другая сложность: часть товарищей, к которым я обращался, не
верили мне - они же помнили, что я "вышел" из партии. Но объяснить им
истинные причины этого моего шага я, понятно, не мог. А потом возникла
самая большая трудность: я впервые в жизни увидал тысячемарочную купюру,
что с нею делать, как разменять?
   Каждая купюра такого рода зарегистрирована в банке, огромные по тем
временам деньги. Как же р а з б и т ь ее? Попросил - через д о л г и е
контакты - одного владельца бензозаправочной станции пойти в банк. Он
вернулся в панике:
   "Мне показалось, что они меня заподозрили, я убежал". Правда, купюру
успел захватить, но от этого нам не стало легче - надо помогать узникам, а
помогать нечем, хотя в моем распоряжении эта самая проклятая бесполезная
купюра. Помогла Хельма:
   она работала на слюдяном заводе, знала шофера, который ездил в банк за
зарплатой, его-то она и попросила разменять. Он согласился. Но когда
вернулся, сказал:
   "Знаешь, а купюра-то фальшивая! Что делать?"
   Хельма решила, что это провал, но подводить ни в чем не замешанного
человека не могла, не тот характер, ответила: "Не погибать же тебе из-за
меня... Скажи им, что эти деньги дала тебе я". Шофер тогда рассмеялся и
протянул ей кошелек с разменянными деньгами: оказывается, он пошутил...
Жестокость шутки - совершенно определенная черта характера, сразу
высвечивает человека, перечеркивает все то хорошее, что он сделал, разве
нет?
   ...Мы начали работу, организовали помощь товарищам, но с Прагой связь
прервалась, не поступало никаких указаний. Видимо, в Праге не знали о моем
"особом задании"; Тельман, который знал об этом деле все, был в тюрьме, а
Фриц Люкс погиб. Конечно, очень обидно, но ведь не на партию же обижаться?!
   Надо было выполнять свой долг - продолжать борьбу. Мы создали
подпольную группу.
   Руководителем был морской капитан Карл Ендров, я подружился с ним в
Мекленбурге, на осушении болот. Его, как и меня, лишили гражданских прав,
по своей профессии работать не мог, но связи с моряками у него остались, и
он наладил контакт с двумя американскими коммунистами, которые работали на
судне "Рузвельт", совершавшем ежемесячный рейс в Гамбург. Мы готовили
анализ ситуации в рейхе, передавали американским товарищам, те отправили
наше письмо из Гавра в Москву, и через две недели мы слушали свои же
передачи по Московскому радио.
   И вдруг меня вызвали во Дворец юстиции. Если бы о нашей деятельности
узнали, в суд вызывать не стали бы - гестапо работало "без вызовов".
Поэтому я решил пойти туда. Секретарь суда, бывший социал-демократ, шепнул
мне: "Немедленно скрывайтесь, вернулся Келлер, сказал, что вы были
истинным руководителем всей коммунистической работы среди полиции,
назначена очная ставка, с часу на час вас возьмет гестапо".
   Я сразу же ушел из дому; собралась наша партгруппа, обсудили положение,
и было принято решение: переходить границу в Бельгию, а оттуда пробираться
в Испанию, чтобы воевать против фашистов в рядах немецких коммунистов. Мы
написали воззвание к товарищам: "Помогайте республиканцам!" Это была моя
последняя партийная работа в Гамбурге: в полночь 31 декабря 1936 года я
пришел в Антверпен, на квартиру, где меня ждали друзья. Потом уехал в
Брюссель, в центр нашей эмиграции. Секретарь партии по кадрам попросил
написать биографию. Я написал. Началась проверка - опять-таки всплыл
"выход" из партии, у меня нет секретов от товарищей, я изложил все.
Проверка длилась год. Я получал пособие по безработице: 50 пфеннигов в
день. С трудом хватало на хлеб. Выручила страсть, развившаяся в тюрьме еще
в тридцать первом году, - рисование. Я начал подрабатывать как оформитель.
Занятно: если у нас, у немцев, прежде всего требуют "документ на
профессию", то в Бельгии бумага мало что значит, там смотрят, умеешь ли. Я
умел. За год я скопил денег, пришел в наш эмигрантский центр и сказал:
"Либо вы меня признаете политическим эмигрантом и дадите партийную работу,
без которой я не у м е ю жить, либо я на свои деньги буду пробираться в
Испанию". Меня наконец признали политическим эмигрантом, поручили
пропаганду среди шахтеров в Буринаже. Задание: собрать деньги для
нелегальной борьбы в рейхе. Работал я под псевдонимами Жерар и Террет, как
член Бельгийской компартии. В 1938 году, когда оппозиция разрушила в
Антверпене филиал "Красной помощи", меня переправили туда: срочно
воссоздать организацию. Легально я работал столяром - строил лодки,
наладил работу театра для эмигрантов, подружился с Эрнстом Бушем, ставил
Брехта, декламировал Гейне; "Красную помощь"
   удалось воссоздать. Когда фашисты напали на Бельгию, нас отправили во
Францию, в лагерь "Гольф де Лион". Были мы там не одни, а вместе с
испанскими республиканцами, итальянскими коммунистами, немцами из
батальона Тельмана.
   Вызывал барон Эннеси, хозяин коньячной фирмы: "Я представляю секретную
службу Виши, если согласишься служить нам - выпустим". Я отказался. Тогда
он, двухметровый верзила, схватил меня за воротник, начал душить... Всякое
бывало...
   А потом - транспорт в Германию. И снова я в Гамбурге, в тюрьме
Фульцбутель. Год в одиночку, каждый день допросы: "Ты - французский и
бельгийский шпион, коммунист и изменник родины!" Пытал меня гестаповец
Тэге.
   (В 1947 году товарищ Альберт встретил его в трамвае в Гамбурге, д о в е
л до дома, заявил в полицию. Его спросили: "Он кого-нибудь убил при вас?"
- "Нет, но он меня пытал". - "Ну, это еще надо доказать". Так Тэге и
остался на свободе, этот гестаповский изувер. - Ю.С.)
   В 1941 году меня отвезли в Берлин, состоялся "суд", дали пять лет
тюрьмы и пять лет лишения прав. Заключили в одиночку. Сидел в темноте, в
гробовой тишине 
   24
 
   месяца, пока не начались бомбежки. Меня тогда перевели под крышу, на
четвертый этаж: если попадут зажигалки, сгорю заживо, ведь охранники во
время бомбежек убегали в подвал. Здание тюрьмы ходило ходуном, грохот,
разрывы бомб...
   Ждали, что я попрошу снисхождения. Не дождались. Тогда пришел нацист:
"Вступи в СС -
 выпустим". Я ответил ему то, что надлежало отвечать. Меня направили к
уголовникам, в мастерские, где делали бетонные ограждения для концлагерей.
   Били с утра и до ночи; повредили позвоночник, нагружая меня, как
животное, бетонными плитами весом чуть ли не в сто килограммов... А потом
перевели в Саксонию, в Вальдхайм, на обувную фабрику, переоборудованную в
оружейный завод.
   Содержались там не только немцы, но и французы, итальянцы, бельгийцы.
Нужен был переводчик.
   Я был единственным, кто знал французский язык. Это дало мне возможность
наладить контакты с товарищами. Мы начали диверсионную работу: много
самолетов Геринга, которым мы поставляли детали, разбилось, не донеся до
мирных городов свой смертоносный груз.
   Однажды половина наших не смогла подняться: дали гнилую еду, массовое
отравление. Эсэсовец закричал: "Лентяи! Саботажники! Табак жрете, чтобы
заболеть?" У меня перед глазами встали лица друзей, запавшие глаза,
выпирающие ключицы, руки-плети. Я ослеп от ярости, бросился на нациста...
   Очнулся в карцере. Руки и нош в наручниках, завернуты за спину,
двигаться невозможно. Один раз в день кусок хлеба и чашка воды. Когда я
совсем дошел, выпустили, бросили в камеру, где, к великому моему счастью,
был руководитель подпольной парторганизации Артур Зоргес, он сейчас живет
в ГДР.
   Замечательный товарищ, истинный коммунист. Связником был художник из
Дрездена товарищ Маслов, он работал после победы в дрезденской Академии
живописи. Так вот, Маслов стал парикмахером, это дало ему возможность
ходить по камерам, таким образом была налажена связь со всеми узниками.
Более того, он изучал всех вновь прибывших, делал все, чтобы оградить нашу
организацию от гестаповских провокаторов.
   Второй радостью было то, что я встретил Курта Баумгарте, он был член
Ревизионной комиссии ГКП. Он знал меня, поручился перед организацией, и я
получил в высшей мере ответственную работу: выносить параши из камер!
Да-да, это была важнейшая работа, ибо пять тысяч узников сидели в
одиночках, никого нельзя было оставлять без поддержки, а главной
поддержкой были новости с фронтов, шел сорок четвертый год, у нас было
радио, и я проводил политинформацию в ста одиночках, - трудно сейчас
представить себе, как это было нужно, правда давала товарищам сапу
вынести, выстоять!
   А потом пришла свобода: ворота женской тюрьмы открыли американцы, нашей
- Красная Армия; вернулся в Гамбург; в тот же вечер пришел в партийную
организацию; наутро начал работу - выселял нацистов из их роскошных
квартир и размещал там рабочих, оставшихся без крова. Потом - партийные
организации Киля, Дюссельдорфа - секретарь по кадрам; вместе с Фредериком
Жолио-Кюри трудился на ниве борьбы за мир, выступал вместе с пастором
Ним„ллером и бывшим канцлером Виртом против войны - тридцать послевоенных
лет пролетели как день... А потом - пенсия, работа в Музее Эрнста
Тельмана, человека, которому я обязан тем, что на всю жизнь поверил и
великую правду Ленина.
   ...Каждое утро, в шесть часов, высокий, подтянутый человек быстрой
походкой идет по улицам Гамбурга с маленьким свертком под мышкой. Там -
полотенце и плавки.
   Плаванье - до морозов; нужно быть крепким, чтобы продолжать дело,
чистое и честное дело.
   ...Спасибо тебе, товарищ Альберт Фридрихс, - за тебя спасибо, за твою
жизнь, ибо ты из породы наших отцов, а они были замечательными людьми,
прошли трудную, но гордую жизнь и память по себе оставили высокую, ибо тот
оставляет по себе память, кто не собою живет, но идеей, обращенной во
благо всех. Спасибо.
   (Когда книга готовилась к изданию, я узнал, что товарищ Фридрихс ушел,
нет его больше с нами; память о нем, однако, вечна.)
 
 
 

                                   Глава, 

 
   в которой рассказывается о провокации, вызванной, в частности, страхом
перед тем, что ценности придется вернуть законному владельцу 
 
   1
 
 
   ...Звоню Штайну.
   - Я не могу беседовать с вами, господин Семенов. - Его глухой,
чеканящий голос сейчас резок, словно удар.
   - Заболели?
   - Здоров.
   - Позвонить позже?
   - Я не убежден, что вам вообще надо звонить мне...
   - То есть?! - Я даже опешил, так неожиданно это было.
   - Господин Семенов, вы не могли не знать, что Московское радио сообщило
слушателям, будто некий Штайн из Штелле, - он сейчас чуть ли не по слогам
говорит, голос дрожит, слышно, как он н а т я н у т, вот-вот сорвется, -
делает все, дабы затруднить поиск Янтарной комнаты и других русских
культурных ценностей.
   - Это ложь!
   - Мне официально сообщали об этом только что!
   - Кто?
   - Вполне добропорядочные люди, совершенно не связанные с нашей работой.
   - Вам сообщили об этом не добропорядочные люди, а обыкновенные
провокаторы, господин Штайн.
   - Но эти люди работают в организации, связанной с нашим радио!
   - Тем хуже для вашего радио.
   - Господин Семенов, я не могу им не верить, они назвали мне день и час,
когда была эта передача. Там говорилось о том, что русские художники
сейчас восстанавливают комнату, и в разговоре с корреспондентом прозвучала
фраза о Штайне.
   - Это провокация, господин Штайн, и мне горько, что вы ей поддались. Я
обещаю вам связаться с Москвой и запросить официальный ответ у
ответственных людей нашего радио.
   ...Ответ пришел через неделю: в указанные Штайном дни ни одна из
радиостанций СССР не передавала никаких сообщений о Янтарной комнате. Ни
разу не упоминалось имя Штайна.
   ...Пришло сообщение из АПН: готовят мой материал о Штайне для журнала,
выходящего в ФРГ, - очень большой, с иллюстрациями.
   Снова звоню к Штайну, прошу его запросить "радиолюдей" ФРГ о точной
дате "передачи" из Москвы.
   Через три дня он звонит мне, голос у него ликующий:
   - Забудем мерзавцев! Вы были правы: они не смогли дать мне ответа! Что
нового у вас?
   ...Кое-что новое собрал и я. Получилось это произвольно: пришел в
маленький антикварный магазин русской книги в Париже; женщина - с гладко
забранными волосами, аскетичная, скорбь на лице - уточнила: "Тот ли вы
Семенов?" - и, получив утвердительный ответ, сразу же закаменела лицом.
(Правильнее бы сказать по-толстовски - "заскучала", но уж больно это
здорово, нельзя повторять великих без кавычек.)
   А каменеть этой мадам было от чего. Я ходил вдоль полок с прекрасными,
уникальными книгами, и доставал их, и смотрел титульные листы, а потом
интересовался здешней стоимостью, и все наиболее интересные фолианты к о т
и р о в а л и с ь во франках высоко, однако новая цена стояла на прежней,
поставленной в московских букинистических магазинах в н а ш и д н и! А
ведь дама, пока не знала, кто я, так страдала о судьбе русской культуры,
так сладко бранила большевиков и иноверцев, которые травили и продолжают
травить п о д л и н н о е, так уж она ахала и охала по нашему культурному
наследству, оказавшемуся на Западе... А продает - что?! Воровски
вывезенные с Родины книги... Незнание -
 простительно, хотя опасно в наш век, особенно если прилагается оно к
вопросам культуры. З н а н и е такого рода, что я встретил в Париже в
русском антиквариате, не просто опасно; оно - подло.
   Помочь мне, понятно, дама отказалась; однако мир не без добрых людей.
   Не только Штайн и барон фон Фальц-Фейн интересуются судьбою русского
искусства и копают издали, всерьез. Здесь, в Париже, я получил несколько
адресов; эти адреса мне передал сын русского эмигранта и француженки. Отец
его погиб трагически, мать расстреляли нацисты - она была связана с
социалистами, боровшимися в горах, м а к и.
   - Я бы советовал вам проверить эти данные по уровню значимостей, -
сказал мой новый знакомый. - И начал бы я с Хайнриха Хайма. Это юрист в
Мюнхене. Был, во всяком случае, до недавнего времени. Его номер в НСДАП -

                                386.127.

   Эсэсовский номер 278.228. Имел звание штандартенфюрера, что
соответствует полковничьему званию в вермахте; юрисконсульт у Мартина
Бормана; отвечал за все акции рейхсляйтера в сфере искусства. Следующим я
бы назвал профессора Герберта Янкуна. Рожден восьмого августа девятьсот
пятого года; принадлежал к числу "кружка друзей рейхсфюрера СС Гиммлера".
Эсэсовский номер этого профессора 294.689. Именно он занимался грабежом
тех музеев Советской России, где хранились экспонаты, связанные с
первобытной и античной культурой, до недавнего времени работал в
Геттингене. В отличие от профессора фон Андрэ, о котором вы писали в
корреспонденции о Штайне, он не очень-то скрывал свое прошлое. Конечно,
если бы можно было отыскать следы Эбергарда Фрайхера фон Кюнсберга...
   - Какие у вас есть о нем данные?
   - Шеф особой зондеркоманды Риббентропа... Именно он и занимался вывозом
Янтарной комнаты...
   - Это я знаю. Меня интересует место и дата рождения, номер партийного
билета...
   Родственники... Ближайшие друзья...
   - Место рождения неизвестно. Дата - сентябрь 1909 года. Номер в СС -

                                1552.

   В
 сорок пятом году скрылся. Адреса родных неизвестны. Друзей не имел.
   - Избыточно полная информация.
   Собеседник хмыкнул, ткнул пальцем в последнюю фамилию:
   - Гельмут фон Хуммель является и поныне адвокатом в Баварии, в Мюнхене.
   Думаю, что этого можно отыскать. С сорок четвертого года он отвечал за
тайные депо в Баварии и Австрии, где складировались культурные ценности...
   - Спасибо. Я начну поиск вместе с моими друзьями в ФРГ. Только ответьте
на вопрос: что подвигло вас на это? Отчего вы передали мне имена и адреса
этих людей?
   Он прикрыл глаза пальцами:
   - Я прочитаю вам несколько абзацев. "...Я два месяца ждал того, что
должно произойти сегодня утром. У меня было достаточно времени
подготовиться к этому, но так как я неверующий, я не углублялся в мысли о
смерти, я склонен скорее смотреть на себя как на лист, оторвавшийся от
ветки, - он падает на землю, чтобы удобрить почву. Качество почвы зависит
от качества листьев... Простите мне горе, которое я вам причинил. Я теперь
все думаю о том, что вы потеряете сына, который давал вам больше горя, чем
радости... Если представится возможность, передайте моим ученикам через
педагога, который меня заменяет, что я много думал о последней сцене
"Эгмонта" Гете..."
   - Что это? Откуда?
   - Этот человек был дружен с моей матушкой. Жак Декур. Или Декур де
Манш, создатель подпольного Комитета французских писателей. Его арестовали
на другой день после того, как он совершил страшное "преступление" -
выпустил журнал "Французская литература". Его арестовали с в о и.
Понимаете? Французского писателя арестовали французские ажаны за то, что
он издал журнал о французской литературе. И передали гестаповцам. И Жака
расстреляли - после страшных пыток - вместе с большими учеными Жаком
Соломоном и Жоржем Политцером... Все трое были коммунистами... Вот,
собственно, поэтому я и занимаюсь поиском нацистов, которые убивали
культуру...
 
 
   2
 
 
   ...Вернулся в Бюро. Масса корреспонденции. Среди писем - крайне важные,
с уникальным описанием Янтарной комнаты, прислали друзья из Москвы. Это
архиважный документ, он позволяет начать тщательный поиск во время
аукционов, по старым каталогам; опрашивая тех, кто любит искусство и кому
поэтому сам факт укрывания похищенного представляется кощунством...
   Итак, документы:
   "Старый дворец. Бельэтаж. Янтарная комната.
   Собрание предметов, исполненных из янтаря и заключенных в трех витринах.
   Витрина ј1 1. Ларчик с крышкой, состоящей из трех ступенек и украшенной
на верхней части вазочкой; по углам четыре вазочки, по связям - резные
орнаменты, по фасу - восемь гравированных медальонов с морскими видами,
птицами и орнаментами.
   Ножки резные.
   Длина 10 вершк., ширина 7 1/4 вершк.
   2. Ларчик плоской формы, украшенный семью гравированными медальонами с
золотой подслойкой. Ножки круглой формы.
   Длина 3/4 вершк., ширина 2 1/2 вершк.
   3-4. Ларчики (два) на круглых ножках (сильно повреждены).
   Длина 2 1/2 вершк., ширина 2 вершк.
   5-6. Ларчики (два), во всем схожие с