ьшого сарая, и улица налево будет той, которую вы ищете.
   "Мело, мело по всей земле, во все пределы..."
   Лучше, чем у Пастернака, не скажешь. Только у него еще горела свеча, и
было двое, рядом, вместе, близко, было "скрещенья рук, скрещенья ног,
судьбы скрещенья", а у меня был руль в руках, свет фар, одиночество, и
тихая снежная лавина, опускавшаяся с неба, как в плохом кино конца
тридцатых годов, и враз изменившееся лицо гостеприимного хозяина,
услыхавшего о Штайне, а ведь поначалу он так заботливо объяснял мне
дорогу...
   (Первые недели я мучился с этим "первым светофором, вторым, пятым
светофором", я ж привык к исчерпывающему взмаху руки: "Езжай прямо, не
ошибешься!" Как-то в Краснодарском крае, помню, ночью, остановил на дороге
двух парней - никаких указателей, понятно, не было и в помине. Спросил,
как проехать на Гривенскую.
   Парни удивились: "Да кто же не знает, как проехать в тую станицу?! Мимо
дома Карпухи, которая пироги печет и самогоном угощает, у ней кровель
новый, потом через реку и напрямую!" Нельзя терпеть, когда попусту жгут
десятки тонн бензина в поисках села, городка, улицы! Ни одного указателя
вы у нас не увидите, свернув с главной трассы! Ни одного!)
   ...В Машене, маленьком ганзейском городке, я остановился на ночлег в
уютном отеле, - светофоры, мои ориентиры для поворотов, не работали, все
занесло снегом; на улицах не было ни души; машины, словно замерзшие звери,
приткнулись вдоль тротуаров; ни тебе грохочущих расчищающих путь
тракторов, ни скребков дворников - огромная, шуршащая тишина... Поздно
ночью прогрохотали два танка - видимо, власти подключают к борьбе с
заносами бундесвер, иначе трагедия - дороги парализует, а здесь, в ФРГ, не
рельсы решают проблему снабжения магазинов и ритм работы предприятий, но
именно безукоризненные дороги.
   ...Утром я проснулся затемно еще, подошел к окну и обомлел - все
исчезло в торжественном, медленном, нереальном снегопаде; улица - по
слабым огням фонарей - лишь просчитывала желтым пунктиром во мгле,
которая, однако, делалась все более и более серой, низкой, давящей, и в
этой хляби можно было уж разглядеть огромные снежные бугры - машины
засыпало за ночь так, что их можно было принять за горки для дошколят.
   (Я так и подумал тогда - "дошколят", и стало вдруг мне горько оттого,
что никто и никогда не сможет здесь точно перевести слово "дошколенок", со
всей заложенной в нем нежностью - как личностной, так и государственной.
Чем больше люди пытаются упростить язык - в целях ли экономии времени,
быстрейшего ли обмена идеями в век НТР, - тем язык делается сложнее и с т
р а ш н е е, сказал бы я.
   Например, англичане сконструировали некий "бэйсик инглиш", то есть
язык, состоящий всего из 800-1000 слов, зная которые можно свободно
разговаривать и читать газеты и журналы. Но на этом новом "базисном"
нельзя сказать:
   "курица высидела яйцо"; для того чтобы передать эту простейшую
информацию на "базисном"
   языке, фраза должна быть построена следующим образом: "Домашняя птица
женского рода обязана потратить определенное время для того, чтобы на свет
появился птенец".)
 
 
   2
 
 
   ...Я позвонил к Штайну из Машена, он еще раз просчитал количество
светофоров и расстояние от одного до другого, подтвердив таким образом
правильность ориентиров, данных мне накануне незримой Габи и ее мужем,
сказал, что ждет меня и готов к разговору - самому подробному.
   Десять километров до Георга Штайна я одолевал чуть ли не час. Все
радиостанции ФРГ полны сенсационными сообщениями об авариях на дорогах,
заносах, трагедиях в горах - такого снегопада не было чуть ли не
полвека... Под аккомпанемент этой хорошо поданной радиотревоги я добрался
до Штайна. Типичная двухэтажная крестьянская постройка, яблоневый сад в
снегу, большой, красного кирпича сарай, и сам хозяин на пороге: в гольфах
и толстых носках, на ногах - тяжелые бутсы; лицо изранено, улыбка -
открыта и неожиданна, рукопожатие крепкое, дружеское...
   Фрау Штайн зовут Элизабет, она басиста и громкоголоса, сразу же
пригласила к кофе.
   - Хорошо, что вы приехали в такой снегопад, полиции не с руки ехать за
вами следом, - улыбнулась она, и эта веселая открытость сделала знакомство
с семьей легким и надежным: самые счастливые люди на земле - люди без
комплексов; они живут уверенно и надежно в самой, казалось бы, трудной
ситуации.
   - Итак, начнем с того, что мне уже удалось сделать, - продолжил Штайн.
- Как и во всяком поиске, элемент случайности невероятно высок. Тем не
менее я пытаюсь прежде всего уповать на порядок, а порядок будет лишь в
том случае, если я получу максимум информации о третьем рейхе, о тайных
"депо" для складирования ценностей, о грабежах оккупированных территорий.
Двенадцать лет работы в архивах увенчались удачей: нам с Элизабет удалось
установить место хранения ценностей, принадлежавших Псково-Печорскому
монастырю. При поддержке графини Д„нхоф, владелицы еженедельника "Цайт", и
ряда членов бундестага эти ценности были возвращены законному владельцу,
сумма достаточно велика, сотни тысяч марок, если не больше. Я был удостоен
ордена русской православной церкви, чем весьма - как человек верующий -
горжусь. Затем мне удаюсь установить местонахождение похищенных нацистами
материалов из Смоленского областного архива, за что мне были вручены
золотые часы от Института марксизма-ленинизма, чем я также высоко горд.
   - А с чего все началось? - спросил я.
   - Мне трудно ответить однозначно...
   - Все началось с того, как нацисты расстреляли сестру и отца Георга, -
сказала фрау Штайн.
   - А может быть, отсчет пошел с того дня, когда я оказался на фронте, -
задумчиво отозвался Георг Штайн, - и воочию увидел, что такое война,
кровь, ужас, безысходность.
   Он решительно поднимается со стула, движения у него моложавые, крепкие;
выходит в соседнюю комнату, манит меня за собою.
   - Вот, - говорит он, обводя руками стенные шкафы, - здесь собрано более
пятидесяти тысяч микрофильмированных документов о гитлеровцах и о русских
сокровищах, вывезенных ими в рейх. У меня нет автомобиля, но у меня есть
уникальный аппарат, который дает мне возможность читать самые испорченные
документы, а ведь опыт работы с архивами привил мне мой покойный отец,
поскольку он был одним из руководителей торгово-промышленной палаты
Кенигсберга... А моя сестра работала с Янтарной комнатой, когда та была
доставлена в Кенигсберг...
   ...Мы допили кофе, Штайн зажег свет, отчего снегопад сделался
совершенно нереальным, театрализованным; в комнате стало темнеть, хотя
день только-только начался.
   - Итак, вернемся к самому началу, - сказал Штайн. - А началом все-таки
следует считать тот день, когда я вернулся на пепелище и оказался совсем
один на белом свете: отец - расстрелян, сестра, двадцати одного года, -
расстреляна...
   Они были связаны с участниками антигитлеровского заговора графа
Штаффенберга, неоднократно встречались с членом оппозиции Г„рдлером,
обсуждали с офицерами-заговорщиками приказы министра восточных
оккупированных территорий Альфреда Розенберга о вывозе русских ценностей в
рейх... Меня от расстрела спасло лишь то, что я был на фронте, - гестапо
уничтожало всех членов семей из числа тех, кто решился поднять руку на
жизнь "великого фюрера германской нации"... А ведь это было летом сорок
четвертого, когда каждому было ясно, что поражение неминуемо, Красная
Армия вышла к границам Германии, позади были и Сталинград, и Курск, и
прорыв блокады Ленинграда, и крах под Минском...
   Рейхом правили безумцы, логика исключалась из всех сфер общественной
жизни; царствовало истерическое кликушество "рейхспропагандиста"
Геббельса, настоянное на животном национализме, слепой вере в гений фюрера
и на бездоказательной убежденности в победе германского оружия. До сих пор
трудно понять, что случилось с народом:
   люди видели, что перед ними сидит кошка, но достаточно было Геббельсу
прокричать, что это не кошка, а собака, как все начинали громко убеждать
друг друга в этом же, и только ночью, чаще всего во время бомбежек, да и
то немногие, находили в себе мужество признаться, что все-таки кошка есть
кошка, а никак не собака...
   - Ты отвлекаешься, - заметила фрау Штайн, налив нам еще по одной чашке
кофе, - журналисты любят конкретность и однозначность.
   - Смотря какие, - обиделся я за журналистов.
   - Такие, как графиня Марион Д„нхоф, не любят однозначности, - поддержал
меня Георг Штайн, - потому что, дорогая, когда мы с тобой начинали поиск,
в этой стране почти все были однозначными сторонниками "холодной войны".
Без поддержки директора газеты "Цайт" Д„нхоф мы бы просто-напросто не
смогли начать работу.
   Она не только дала нам рекомендательные письма, не только помогла с
микрофильмированием архивных документов, но несколько раз просто-напросто
заступалась за меня перед далеко не безобидными правительственными
учреждениями:
   отнюдь не все поддерживали и поддерживают саму идею нашей работы.
   - Ах, мужчины всегда правы, - улыбнулась фрау Штайн, - заклевали бедную
женщину.
   Но самое начало работы Георга я все-таки должна отнести к концу
сороковых годов, когда он узнал о клятве его отца и сестры: "Сделать все,
чтобы награбленное нацистами было возвращено законным владельцам". А для
этого надо было иметь хоть какую-то материальную базу. И Георг начал
работать на ферме моего отца - как обычный крестьянин. И он работал так до
конца шестидесятых годов, когда мы смогли собрать денег, чтобы начать наш
поиск.
   - Верно, - согласился Штайн. - Но формальным толчком к моей работе
послужила маленькая заметка, опубликованная в "Цайт", о том, что поиски
Янтарной комнаты продолжаются. Я отправился в Гамбург, к знакомому
адвокату, и тот свел меня с графиней Д„нхоф. Я рассказал ей о клятве моих
отца и сестры. Она пообещала свою помощь и, надо сказать, ни разу не
отступила от данного слова. И тогда мы с Элизабет начали.
   - Ах, Георг, - сказана фрау Штайн, - ну при чем здесь я?! Ты начал, не
надо скромничать - начал ты!
   - Дорогая Элизабет, я благодарен за столь щедрую оценку моего труда, но
без тебя поиск не продвинулся бы ни на дюйм! Все в этом мире зависит от
подруги, которая рядом: либо это единомышленник, уверенный в тебе и
правоте твоего дела, либо комплексующий, мятущийся человек, не понимающий
тебя, больше обеспокоенный реакцией окружающих на себя, чем твоим делом. В
первом случае - ты победитель, чем бы ни кончилась схватка, ибо двое - это
двое, это один плюс один, то есть м н о ж е с т в о; во втором случае
нужны нечеловеческие усилия, чтобы продолжать дело; с г о р а н и е
невероятно быстро, грядет усталость, отчаяние.
   Словом, если бы не ты со мною рядом - во всем и всегда, - я бы
отступил: при нацистах меня сломали в первый раз, и потребовалось
пятнадцать лет, чтобы, как писал Чехов, вытравить из себя раба, а второй
раз подняться не дано никому.
   Воистину, история повторяется дважды: первый - трагедия, второй - фарс.
Словом, сначала я поработал в архиве журнала "Цайт" и остановился на
крохотной, набранной петитом заметке о том, что в библиотеке университета
в Геттингене обнаружены "некие"
   балтийско-ганзейские архивы. Путного ответа на вопрос, какие это
архивы, я получить не смог, мне лишь намекнули, что связаны они с
Пруссией. Поиски п о д х о д о в к "прусско-балтийской" проблематике
привели меня в Западный Берлин: там существует вновь созданный "архив
прусской культуры". Я погрузился в изучение материалов, благо было
рекомендательное письмо из Гамбурга, и обнаружил, что в Геттингене, в так
называемых "балтийских архивах", хранятся какие-то документы из советских
городов - Тарту, Таллина, Новгорода и Смоленска, - всего восемнадцать
тысяч дел! Я запросил власти: действительно ли часть русских архивов
находится у нас?
   Мне ответили, что русские архивы в описях не значатся. Тогда я купил в
архиве США тридцать тысяч копий документов о рейхсминистре Розенберге.
   Исследование этих документов доказало: архив из Смоленска,
представляющий огромную историческую ценность, был вывезен Розенбергом.
Работая в Геттингене, я встретил друга моего отца, кенигсбергского
архивариуса Форстройтера. Он помог отснять четыре тысячи дел из другого
русского архива. Это уже доказательство. Это был, как ни странно, первый
реальный подступ к тайне Янтарной комнаты.
   - Вы обнаружили следы в этих архивах?
   - Нет. Но ведь сначала надо заявить себя. Это у нас приложимо к любому
делу. Я заявил себя, обнаружив архивы, которые до той поры прятали. Мне
приходилось к р а с т ь с я к тем документам; я поначалу говорил
архивариусам, что увлечен темой средневековых уголовников; только такая
наивная хитрость открыла мне дела одиннадцатого - восемнадцатого веков, в
том числе в архивах ганзейских городов.
   Ко мне привыкли, работать стало спокойнее, и я начал искать не только
"уголовные дела" из вывезенных Розенбергом архивов, но и такие, например,
бесценные вещи, как грамоты об основании городов, документы из Нарвы, и не
только оттуда; главной удачей была находка гитлеровских документов о том,
куда были вывезены ценности Псково-Печорского монастыря.
   - Георгу очень помогли средневековые уголовники, - вздохнула фрау
Штайн, - они стати нашими добрыми сообщниками.
   - В моей работе важно уметь ждать, - улыбнулся Штайн. - Не все
уголовники еще исчезли... Я не сразу сообщил о своей находке. Зафиксировав
найденные документы, я написал федеральному министру, попросив дать
информацию о Янтарной комнате.
   Мне ответили, что такого рода документами министр не располагает и
никаких архивных дел ни из Кенигсберга, ни из других русских городов в
архивах ФРГ не значится. Лишь после этого я организовал передачу ценностей
Псково-Печорского монастыря в СССР. Редакции ряда наших журналов дали
материалы: "Штайн делает благородное дело, он смывает с немцев грязь
Розенберга".
   - А через несколько недель после этого из архива города Фрайбурга Георг
получил письмо: "Мы готовы помочь вам в поисках Янтарной комнаты", -
добавила фрау Штайн.
   ...К тому времени Георг Штайн имел уже в своем архиве немало
материалов, связанных с Янтарной комнатой. Он прослеживал день за днем
судьбу этого бесценного произведения искусства. Постепенно в его голове
складывалась версия.
   ...Итак, в ноябре 1942 года Янтарная комната была доставлена
грабителями в Кенигсберг. Архивариус Форстройтер помог Штайну получить
памятку кенигсбергского архитектора Хенкенсифкена, в которой было сказано,
что вплоть до февраля 
   1944
 
   года Янтарная комната хранилась в юго-восточном флигеле замка, на
третьем этаже.
   В феврале 1944 года случился пожар в залах, где была развернута
выставка вермахта: пламя бушевало чуть не всю ночь. После этого Янтарную
комнату поместили в подвал, начали готовить к эвакуации; там она хранилась
вплоть до самого сильного налета союзников, до 30 августа 1944 года.
   - Но она могла погибнуть во время этого налета? - спросил я.
   - Нет, - убежденно ответил Штайн. - Существуют два очевидца. Первый -
архитектор Хенкенсифкен, который отвечал за ремонт замка после бомбежки:
он показал под присягой, что видел Янтарную комнату в подвале после
налета; второй человек - профессор Герхард Штраус, он живет ныне в ГДР.
Единственное, что погибло, - так это зеркала Янтарной комнаты, все
остальное цело. Из разрушенного замка Янтарную комнату передислоцировали в
подвал церкви Нойросгернекирхе, а уже оттуда ее мученический путь лежал в
третий рейх.
   - Как вывезли комнату? Кто? Когда? - спросил я.
   - Я же говорю - моя работа тренирует выдержку, надо уметь ждать.
Поэтому я переброшусь к своей поездке в Советский Союз, когда был
приглашен для передачи открытых мною ценностей русским. Работники музея в
Пушкине дали совет. "В Кенигсберг, - сказали они, - вывезена не только
Янтарная комната; люди Розенберга вывезли бриллианты, изделия из золота,
жемчуга, много живописи, коллекции фарфора. Часть этих предметов, как мы
слыхали, мелькнула потом в Швейцарии. Это - один путь поиска. Второй путь
связан с коллекциями янтаря, хранившимися в Кенигсбергском университете.
Если где-либо появится след этих коллекций - значит, поиск надо продолжать
таким образом, чтобы выяснить, кто и когда переправил этот янтарь в рейх".
   ...И снова начались поиски. В архивах ФРГ Штайн сумел выяснить, что во
время бомбежек ящики с коллекциями изделий из янтаря, принадлежащие
университету, были спрятаны в том же подвале там же, где хранилась наша
"комната". На этом след обрывался. Куда они исчезли, кто их потом вывез, -
неизвестно. Волна публикаций в прессе кончалась, наступила тишина, а потом
в некоторых газетах раздались хорошо сработанные голоса: "Он же фантазер,
этот Штайн, один раз ему повезло с ценностями Пскова, но это, видимо, его
первая и последняя удача".
   ...Пять лет назад в Геттингене было закончено строительство нового
здания геологического факультета. Когда студенты начали перебираться туда,
они перетащили и покрытые пылью ящики, хранившиеся среди прочей рухляди в
подвалах старого университета. Ящики были грязные, тяжелые, перетаскивали
их с трудом, а когда вскрыли, то там оказалась коллекция янтаря.
   Вызвали Штайна. Он тщательно изучил экспонаты и дал заключение, что все
эти изделия принадлежали Кенигсбергскому университету.
   Потом нашлись еще две янтарные коллекции - тоже из Кенигсберга.
   Следовательно, по всем законам логики, и Янтарная комната была вывезена
из того же самого подвала в Кенигсберге, где хранились эти коллекции
университета.
   - Когда я стал пристально исследовать историю эвакуации коллекций из
Кенигсберга, выяснилась примечательная подробность: в Геттингене работал
профессор фон Андрэ, одинокий старик, который порой даже ночевал в
аудиториях.
   Правда, мне понадобилось время, чтобы доказать: этот "несчастный"
   профессор раньше жил в Кенигсберге, имел там виллу, был деканом
факультета Кенигсбергского университета, но при этом состоял в СС, имея
ранг полковника, то есть штандартенфюрера, истинный "старый борец",
убежденный нацист!
   Он-то и оказался летом 1945 года в английской зоне оккупации Германии,
в Нижней Саксонии, неподалеку от Геттингена - там, где расположена соляная
шахта "Б"
   "Виттекинд", возле Фольприхаузена. Именно в этой шахте начиная с 1938
года были размещены тайные склады боеприпасов германского вермахта. Затем,
когда налеты союзников усилились, был получен приказ эвакуировать в эту и
другие шахты наиболее ценные университетские библиотеки и архивы. Сюда,
например, были перевезены почти все книги из Геттингена. А начиная с 1944
года нацисты стали свозить сюда ценности, награбленные в Советском Союзе.
   - Существует документ, подписанный неким эсэсовцем 15 января 1945 года.
   Текст звучит так: "Акция, связанная с Янтарным кабинетом, завершена.
Объект депонирован в "В. Ш.". А иначе, как "Виттекинд шахт", эти две буквы
не расшифровать...
   - Не слишком ли категорично? Можно ведь подставить и другие слова, нет?
   Действительно, министр "восточных территории" рейхсляйтер Розенберг
создал специальный "айнзацштаб" для вывоза ценностей из оккупированных
государств Европы, засекретив, а временами и закодировав наиболее ценную
информацию.
   В "айнзацштабе Розенберга" работало 350 экспертов по искусству,
библиотекари, архивариусы; "эксперты" носили форму вермахта и подчинялись
генералу Герхарду Утикалю, фанатичному национал-социалисту: в апреле 1944
года, за тринадцать месяцев до краха, он составил докладную записку, в
которой наметил "вывоз в рейх картин, библиотек и архивов Великобритании
после того, как вторжение на остров закончится неминуемой победой
Германии".
   Именно этот-то "айнзацштаб" и занимался грабежом наших культурных
ценностей.
   Говорят, что лишь одно из подразделений этого штаба - хауптарбайтгруппе
"Митте", дислоцировавшееся в 1944 году в Минске, вывезло 4 миллиона
советских книг!
   Один из ближайших сотрудников Розенберга, "старый борец