тившем себя  гуманитарии,  а  не  технике.
Разведка, как первая составная часть  политики,  это  гуманитария,  причем
наиболее ярко выраженная, - для тех, кто знает  суть  вопроса.  Когда  мне
говорят, что в разведке успех акции  зависит  от  математической  точности
расчета,  я  улыбаюсь.  Математика  вредит  нам,  ибо  она  -   воплощение
прокрустова ложа разума. Разведка взывает к  самым  низменным  страстям  и
устремлениям. И в этом ее высший разум.
 Адмирал любил говорить афоризмами. Он ловил  себя  на  том,  что,  даже
беседуя с любимой таксой Зепплем, невольно следил за тем, чтобы  его  речь
была изящна и упруга. Берг,  как  и  большинство  сотрудников  абвера,  не
приближенных к адмиралу настолько, чтобы сохранять свою  индивидуальность,
ибо залог дружбы  -  это  разность  индивидуальностей,  во  всем  подражал
Кана-рису. И в манере говорить - улыбчиво, доброжелательно,  располагая  к
себе собеседника, шутливо останавливаясь на  самом  главном  и  в  манере
одеваться - как говорят французы, "нон шалон" -  чуть  небрежно,  но  так,
чтобы эта небрежность была элегантной и  в  манере  строить  отношения  с
сотрудниками - мягко, но чуть свысока, и опять-таки в такой мере, чтобы не
обидеть, но лишь дать понять разницу в занимаемом положении.
 Когда Берг жил и учился в Москве,  на  химическом  факультете  МГУ,  он
поражался отношениям, сложившимся в  России  по.сле  революции:  нарком  и
рабочий были одинаково одеты, и  разговор  их  был  разговором  товарищей,
Берг, начав работать в абвере, попробовал  было  скопировать  эту  русскую
манеру, но Канарис сказал ему как-то, видимо, точно поняв,  откуда  это  у
Берга:
 - Мой друг, последователем быть хорошо, но подражатели - жалки.
 Берг вспыхнул - он легко краснел -  и  с  тех  пор  во  всем  копировал
адмирала, даже в жестах: разговаривая с сотрудниками, он клал им  руку  на
плечо - дружески-доверительно, но в то же время это был жест снисхождения,
а не искренней расположенности.
 Чем хуже было положение Берга, тем  мягче  он  разговаривал  со  своими
людьми, тем чаще  шутил,  смеялся  и  подолгу  сидел  у  контрразведчиков,
рассказывая им смешные истории и еврейские анекдоты.
 Берг  ждал,  когда  над  его  головой  разразится  буря   в   связи   с
исчезновением Мухи. Следствие, проведенное им, показало,  что  Муха  исчез
после того, как привел к себе на явку радистку.  Агентов  среди  польского
населения у Берга не было, а  если  б  они  и  были,  то  Берг  не  считал
возможным верить им до конца: в' каждом поляке можно было  ждать  двойника
или дезинформатора.
 И лишь когда Берг, пользуясь  своими  хитрыми  возможностями,  узнал  о
провале гестапо с русским майором-разведчиком, только тогда он успокоился:
гестапо не станет сейчас сводить с ним счеты, потому что они упустили куда
как более важного человека. Берг  считал,  что  вполне  логично  допустить
возможность  связи:  Муха  -  радистка  -  русский  майор.  И  Берг  начал
действовать, отталкиваясь именно от этой мысли.  Гестапо  пошло  по  своим
обычным  путям:  массовые   облавы,   аресты,   подслушивание   телефонных
разговоров, усиленная аген турная разработка подозрительных поляков.  Берг
избрал иной путь: он вычеркнул для себя центр города и сосредоточил  поиск
в краковских пригородах. Пять радио-пеленгационных автомашин круглосуточно
курсировали по шоссе и проселкам в радиусе  пятидесяти  километров  вокруг
Кракова. Десять групп с переносными пеленгаторами  начали  методическое  и
неторопливое прочесывание лесов и гор вокруг города. Берг не торопился: он
предполагал, что радистка выйдет на связь с Центром. Он  знал  также,  что
русские радисты обычно подолгу торчат в эфире  -  времени,  чтобы  засечь,
будет достаточно.
 Человек многоопытный, Берг подстраховал себя через подставного  агента,
словака по национальности, подсунув ему материал, из  которого  следовало,
что в районе Рыбны несколько человек видели Муху и человека,  по  внешнему
описанию похожего на  бежавшего  русского  разведчика  после  этого  Муху
больше никто не встречал, а человека, похожего по приметам на бежавшего из
гестапо, видели выходившим из лесу ночью в мокром пиджаке и с синяками  на
лице. Это донесение, специально  подстроенное  Бергом,  нашли  возможность
подсунуть агенту так, что его рапорт выглядел вполне убедительно.  Берг  в
гестапо звонить не стал, но рапорт приобщил к делу об исчезновении Мухи  -
на всякий случай,  если  начнутся  _трения_  с  руководителями  управления
безопасности Кракова.
 Берг не ошибся: вскорости после исчезновения Мухи  радиоперехват  засек
новую точку, находящуюся примерно в тридцати километрах  на  юго-запад  от
Кракова, по направлению к Закопане. На следующий день Берг подтянул в  тот
район семь групп из своих десяти и три автомашины. Через неделю передатчик
был  засечен  снова.  А  еще  через  месяц  Аня  была  арестована  военной
контрразведкой. Вихрь спасся случайно: солдат прокалывал сено,  в  котором
он лежал, очень зло, но не так тщательно, как следовало бы. Штык  проколол
штанину Вихря и  поцарапал  голову.  Вихрь  ждал,  что  после  обыска  они
подожгут сарай. Поэтому он лежал, сжав в  руке  гранату.  Он  не  стал  бы
сдаваться просто так.
 Вихрь слышал, как Аню били и как офицер кричал:
 - Где остальные, красная шлюха?! Отвечай!
 - Я одна, - отвечала девушка. - И можете так не орать, у  меня  хороший
слух.
 Вихрь сжался, и плечи его вздрагивали от пощечин, которые он  явственно
слышал.
 - Эх вы, европеец, - сказала Аня. - Неужели у вас принято бить женщин?
 - Ты - паршивая потаскуха, а не женщина! - крикнул офицер. - Ложись  на
землю лицом вниз!
 - Я не лягу на землю лицом вниз, - ответила Аня. -  Можете  стрелять  в
лицо.
 - Прежде чем я выстрелю тебе в лицо, ты еще у меня попляшешь, курва!  -
сказал офицер. - Ты у меня еще так попляшешь, что ой-ой! И тебе не поможет
любимая родина и дорогой товарищ Сталин!
 - Мне поможет родина, - ответила Аня, - мне поможет товарищ  Сталин,  а
вам уже ничто не поможет.
 Вихрь снова зажмурился, потому что слышал, как офицер избивал  девушку.
Вихрь представил ее себе сейчас: такую красивую, женственную, но в  то  же
время еще ребенка - курносую, с раскосыми громадными глазами и ямочками на
щеках.
 "Ну? - подумал он. - Пора выходить, что ли?"
 Судьба разведчика... Ночные  кабаки,  танцовщицы,  которые  в  перерыве
между любовью курят, лежа на спине возле  потного  министра,  и  рассеянно
спрашивают его о секретах  генерального  штаба  алюминиевые  аэропланы  и
трансатлантические перелеты для переговоров  за  коктейлем  с  финансовыми
магнатами  конспиративные  явки  в  таинственных  коттеджах  с   двойными
стенами лихие похищения чужих офицеров толстые пачки новеньких банкнот в
шершавых портмоне любовь острогрудых, флегматичных  блондинок  трескотня
жестких от крахмала манишек на раутах и дипломатических приемах легкая  -
за чашкой кофе - вербовка послов и министров... Боже ты мой,  как  же  все
это смешно, если б не было глупо и - в этой своей глупости  -  безжалостно
по отношению к людям этой профессии.
 А вот лежать и слушать, как бьют девочку и заставляют  ее  ложиться  на
землю, а ты затаился в сене, и тебя раздирает долг и сердце, разум и порыв
- тогда как? А если приходится шутить с человеком, смотреть ему  в  глаза,
угощать обедом, но знать, что сейчас, после этого обеда, когда  вы  вместе
пойдете по ночной улице, ты должен будешь этого твоего  доброго  знакомого
убить как врага? А ты бывал у него в доме, и знал его детей, и видел,  как
он играл с годовалой дочкой, -  как  тогда?  А  если  ты  должен  спать  с
женщиной, разыгрывая  любовь  к  ней,  а  в  сердце  у  тебя  другая,  та,
единственная?  Тогда  как?  А  если  можно  сказать  на   допросе   только
одно-единственное "да", а отвечать нужно "нет", а  за  этим  "нет"  встает
камера пыток, отчаяние, ужас и безысходность,  а  потом  длинный  коридор,
холод, плиты, в последний раз небо, в последний раз снег, в последний  раз
взгляд, в последний раз люди, которые в самый последний миг  станут  вдруг
дорогими-дорогими, потому что они - последние  люди,  которых  ты  сможешь
видеть на земле? Тогда как?!
 Где-то рядом заурчал автомобильный мотор. Скрипнули  тормоза,  хлопнула
дверь, и Вихрь услышал немецкую речь:
 - Перестаньте, болван вы этакий! Что это за скотство - бить женщину!
 Потом этот же человек мягко произнес:
 - Я приношу вам  извинения  за  это  безобразие,  девушка.  Пожалуйста,
садитесь в машину.
 Ане перевели слова немца. Он дождался, пока ей
 то перевели, и обратился к своему подчиненному:
 - Мне совестно за вас,  обер-лейтенант.  У  вас  стиль  мясника,  а  не
офицера германской армии.
 - На русском фронте погиб мой брат, - тихо ответил обер-лейтенант.
 - Война - не игра в серсо! На войне убивают.


 После первого дня допросов Берг понял: с  этой  девицей  ни  о  чем  не
договориться, если следовать обычным канонам вопросов и ответов. Она будет
врать, а если ее уличить -  замолчит.  Берг  решил  идти  другим  путем  -
пробный шар он подпустил при ее аресте.  Когда  отчитывают  в  присутствии
арестованного того,  кто  его  брал  и  бил,  -  это  неплохой  аванс  для
дальнейшей работы. Берг решил поиграть с русской: он решил завербоваться к
ней,  а  уж  потом  через  нее  выйти  на  остальных  участников   группы,
заброшенной в тыл. Решив партию так, он вызвал Аню на допрос ночью,  когда
все остальные сотрудники военной разведки разошлись по квартирам и во всем
здании осталось только пять человек: четыре охранника и полковник.
 Берг усадил Аню в кресло, включил плитку и поставил  чайник.  Потом  он
сел напротив нее - близко, так,  что  их  колени  соприкасались,  и  начал
улыбчиво и грустно рассматривать девушку. Весь день он  вел  допрос  через
переводчика, никак не выдав свое знание русского языка. Это был тоже  ход.
Берг рассчитывал на этот ход. Он тихо сказал:
 - Вот такие пироги, золото мое...
 Сказал он это с таким милым  волжским  оканьем,  что  Аня  отпрянула  к
спинке кресла.
 "Яростной убежденности большевиков глупо противопоставлять гестаповский
фанатизм. Коса найдет на  камень,  -  думал  Берг,  рассчитывая  все  ходы
будущей операции после первых восьми часов допроса.  -  Надо  искать  иные
пути. Косе надо подставлять траву. Но она, эта подставляемая трава, должна
оказаться такой  густой,  что  коса  в  ней  сначала  затупится,  а  потом
запутается. И направить косу нельзя - точильного камня поблизости нет".
 - Только тихонько говори, - перешел на шепот Берг, - здесь  даже  стены
имеют уши.
 Он  отошел  к  шкафу,  открыл  дверцы,  выдвинул  большой  американский
автоматический проигрыватель "Колумбия", поставил  несколько  пластинок  и
включил музыку. Он слушал
 анго, закрыв глаза и покачивая в такт головой.
 - Слушай, - сказал он, медленно подняв  тяжелые  веки,  -  слушай  меня
внимательно. Я не хочу знать ни твоего настоящего имени, ни кто ты,  ни  с
кем связана. Я постараюсь тебе помочь, но не ценой предательства,  а  иной
ценой. Не понимаешь?
 Все это было так неожиданно, что Аня, покачав  головой,  также  шепотом
ответила:
 - Не понимаю.
 - Я хочу, чтобы ты мне ответила только на один вопрос,  -  сказал  Берг
очень медленно, - ты считаешь, что все немцы с Гитлером или нет?
 - Нет, - ответила Аня, - не все.
 - Как ты думаешь, может под погонами полковника скрываться человек,  не
симпатизирующий фашизму?
 - Такие люди сдаются в плен. '
 - Верно. В плен могут сдаться люди, которые находятся на переднем крае.
А что делать человеку - я не о себе говорю, не  думай,  у  нас  ведь  идет
отвлеченный разговор, - так вот, что делать  человеку,  который  не  имеет
возможности сдаться в плен?
 - Гитлера застрелить - вот что.
 - Ну, хорошо... Я этого твоего ответа вообще не слышал. Я повторяю свой
вопрос: как такому человеку доказать свою антипатию фашизму?
 - Чего вы от меня хотите? - спросила Аня.
 - Ничего, - сказал Берг. - Сейчас будем  пить  чай  -  всего  лишь.  Ты
любишь как - покрепче или слабенький?
 - Покрепче.
 - Зря. От крепкого чая портится цвет лица.
 - У меня уж и так испортился цвет лица, - сказала Аня и пощупала  синяк
под глазом.
 - Пойми его. У этого офицера на фронте погиб брат, молоденький мальчик.
 - Про молоденького он не говорил. Он сказал - просто брат.
 "Барышня знает немецкий", - отметил для себя Берг, но вида не подал.
 - Ну, все равно брат. Родной ведь человек.
 - Не мы все это начали.
 - Тоже верно. Я не оправдываю его, просто  я  пытался  тебе  объяснить,
почему он был несдержан.
 - Может, вы скажете, что у вас не пытают?
 - У нас - нет. У нас расстреливают. Пытают в гестапо, а я - не гестапо,
я армейская разведка. Абвер. Вернее, бывший абвер. Слыхала?
 - Нет. Не слыхала.
 - Ну, это не важно, - улыбнулся Берг и посмотрел в глаза девушке,  -  я
не ловлю тебя, не думай.
 - А я и не думаю.
 - Сколько тебе сахару класть?
 - Чем больше - тем лучше.
 - Четыре. Достаточно?
 - Можно и пять.
 - Ну, пожалуйста. Давай положим пять. Сам я пью вприкуску.
 - Откуда вы так хорошо знаете русский?
 - Я не могу тебе ответить.
 - Почему?
 - Потому, что это - моя тайна, а если ее  узнаешь  ты,  это  перестанет
быть тайной. Вас виссен цвай, виссен
 дас швайн.
 Аня промолчала.
 - Поняла? - спросил Берг.
 - Нет, не пояяла.
 - А что же не спрашиваешь?
 - Сами скажете, если надо.
 - Верно. Это значит: что знают двое, то знает и свинья.
 - Горячий чай-то... Не притронешься.
 - А ты не торопись. У нас есть время.
 - Сейчас сколько?
 - Двенадцать.
 - Вы меня долго продержите?
 - Сколько захочешь. Я приказал дать тебе одеяло в камеру.
 - Мне дали. Спасибо.
 - Господи, не за что...
 - Так я не пойму - чего вы от меня хотите?
 -  Ровным  счетом  ничего,  -  мягко   улыбнулся   Берг.   -   Я   хочу
пофантазировать. Представь себе: русской разведчице - не тебе, не тебе,  а
какой-то другой, тебе незнакомой - дают возможность бежать.  Так?  И  даже
помогают ей перейти линию фронта. Или наладить радиосвязь отсюда. Только с
одним условием: чтобы она сказала в разведотделе или в генштабе, что, мол,
в одной из германских  армейских  группировок,  одной  из  самых  сильных,
скажем, группировок, есть человек, который хотел  бы  войти  в  контакт  с
русской разведкой. Как ты думаешь, пойдут на это большевики?
 - Откуда я знаю...
 - Ты не знаешь, понятное дело... Я ведь не  о  тебе  говорю,  я  просто
фантазирую. Позволь и себе пофантазировать.  Как  ты  думаешь,  пойдут  на
контакты с таким человеком или нет?
 - Из немецких тюрем побег невозможен.
 - Конечно, невозможен, если ты попала в гестапо. Но ты  попала  в  руки
армейской секретной службы. Из гестапо никто не убегает. Оттуда устраивают
побеги для перевербованных агентов - только лишь. Вот недавно такой  побег
гестапо устроило одному перевербованному агенту прямо с краковского рынка.
 Берг мельком глянул на девушку: он хотел видеть ее  реакцию.  Если  она
связана с тем бежавшим от гестапо русским, она не может не прореагировать.
Но лицо ее осталось спокойным, никак не напряглось, и руки  тоже  спокойно
лежали на коленях.
 "Значит, она не связана с тем человеком, - решил Берг,  -  видимо,  это
другая группа. Через нее я все выясню  о  Мухе.  По  его  описаниям,  это,
конечно, она".
 (Конечно, если б Вихрь сказал Ане про  свой  арест,  она  бы  дрогнула.
Когда человек арестован, он перестает бояться  за  себя  -  он  боится  за
друзей. Но Вихрь ничего никому не сказал, потому что отдавал  себе  отчет:
скажи он, и все его подчиненные  шарахнутся  от  него  как  от  возможного
агента гестапо - просто так из  гестапо  не  уйдешь.  Он  решил  открыться
потом, когда задание будет выполнено.
 Так  сложное  взаимосплетение  случайностей  спасло  Аню   -   а   этих
взаимосплетений случайностей окажется в ближайшие дни столько  и  значение
их будет так велико, что существенным образом  перекорежит  судьбы  многих
людей, в той или иной степени связанных с операцией "Вихрь".)
 - А где гарантия, что русская разведчица не получит  пулю  в  спину?  -
спросила Аня.
 - Ну, это уже  смешно,  -  ответил  Берг,  прихлебывая  чай.  -  Первая
гарантия - возможность пустить ей пулю в лоб, а не в спину.  Как  русскому
шпиону - здесь, в тюрьме, даже без суда.
 - Что, многие у вас поняли - крышка? Да?
 - Я же не задаю  тебе  прямых  вопросов,  золото  мое.  Я  же  с  тобой
фантазирую, а ты требуешь ответов, которые могут стоить мне головы.
 - Ладно, - сказала Аня, допив чай. - Я согласна попробовать.
 Берг тоже допил чай, аккуратно поставил  чашку  на  тоненькое  блюдечко
саксонского фарфора и сказал:
 - А где гарантия, что я не буду тобой продан, если побег по  каким-либо
причинам не состоится?
 - Вы не будете от меня ничего требовать - здесь, заранее?
 - Буду.
 - Чего же именно?
 - Твоего согласия поехать в наш радиоцентр и передать  своим,  в  штаб,
несколько дезинформаций.
 - Не получится.
 - Погоди. Не горячись. Ты передашь две-три дезы, а потом я тебе  устрою
побег и ты сможешь связаться со своими людьми и  передать  в  Москву,  что
такие-то и такие-то сведения не что иное,  как  дезинформация.  Во-вторых,
после того как ты это передашь своим, они смогут начать игру  против  нас,
"поверив" нам, а на самом деле они будут знать всю  правду.  Это  выгоднее
Москве, чем Берлину, уж послушай меня, я в разведке не первый год.
 - Зачем нужен такой трудный путь для побега?
 - Затем, что оттуда можно бежать. Радиоцентр - не тюрьма.
 - Я должна подумать.
 - Думай.
 - Нет, не здесь.
 - Ты хочешь вернуться в камеру?
 - Да.
 - Ладно. На, поешь, - сказал Берг, достав консервы, - мажь на хлеб, это
свинина.
 - Спасибо.
 - Теперь вот что: при допросах я, возможно,  буду  на  тебя  кричать  и
топать ногами. Это необходимо, понимаешь? Так что не обижайся.
 - А почему бы вам не бежать вместе со мной?
 - Чтобы быть у вас расстрелянным? Не хочу.
 - Я даю вам гарантию.
 - Душечка ты моя, - улыбнулся Берг, - гарантии могу дать только один  я
- себе самому. Для  этого  мне  надо  передать  здесь  твоим  людям  такие
сведения, которые покажут вашему начальству, что я собой представляю.  Мне
нужен связник, который будет сразу связываться с вашим Центром.
 - А почему вы решили говорить обо всем этом со мной?
 - Ты думаешь, мы каждый день ловим русских разведчиков? И  потом  -  ты
идеальный  случай,  ты  радистка,  я  могу  забрать  тебя  на  радиоцентр,
понимаешь?  Отсюда  я  тебе  побега  устроить  не  смогу  ни   при   каких
обстоятельствах.
 - Я хочу подумать, - повторила Аня.


 В камере она упала лицом на нары и завыла, как от боли.
 "Дура, дура, набитая дура! - думала она. - Ничего не  знаю,  ничего  не
понимаю! Дура! Мамочка, как мне быть-то, мамочка?!"
 И - заплакала, как от злой обиды в детстве.



ВСЕ ПЛОХО

 Карл Аппель уехал с офицерами куда-то в сторону Закопане. Поэтому Вихрь
и Коля решили остаться ночевать у Степана:  дом  Крыси  был  надежен  -  в
здешнем гарнизоне все знали, что хозяйка любит солдата вермахта.
 Крыся поставила на стол большой чайник и творога, а сама ушла спать.
 - Вот так! - сказал Вихрь. - Вот так, братцы...
 - Погубят девку, - сказал Коля. - Хороший она человек.
 - Не сломится? - спросил Степан.
 - Нет, не сломится, - ответил Вихрь.
 - Не сломится, - повторил Коля.
 - Мы теперь без связи, -  сказал  Вихрь,  -  дело  -  швах.  Думаю,  не
пришлось бы идти к своим -  за  рацией.  Правда,  Седой  обещал  подумать,
может, будем передавать через партизан.
 - Армия Людова?
 - Да. Хлопски батальоны. По-моему, у него есть связь. Но об этом  будем
думать. Пока вот что... Последняя фраза от Бородина была такая: "...быть в
костеле, а потом в отеле "Французском". Именно  там  был  в  эти  дни  фон
Штирлиц...
 - Ну? - спросил Коля.
 Вихрь долго молчал, а после сказал, не глядя на Богданова:
 - Степан, ты б пошел в сени, - может, кто слушает нас.
 Богданов усмехнулся и вышел.
 - Ты что, не веришь ему? - спросил Кол