ть, если никому не верить.  В
общем, видимо, наш разговор следует считать несостоявшимся.  Я  спасу  вам
жизнь, я отправлю вас в лагерь. Но давайте больше к моему  предложению  не
возвращаться.
 _Она_. Почему же... Я, между прочим, могу сообщить вашему начальству  о
ваших предложениях.
 _Я_. Это нецелесообразно по трем причинам: во-первых, вам  не  поверят,
во-вторых, это будет стоить вам жизни, и,  в-третьих,  я  уже  никогда  не
смогу попробовать помочь вам в вашей борьбе.
 _Она_. О том, чтобы вы связались с нашими людьми здесь, не  может  быть
речи: они ушли со своих явок, и я не знаю, где они могут быть.
 _Я_. Вы хотите, чтобы я перебросил вас через линию фронта?
 _Она_. Конечно.
 _Я_. Значит, вы согласны поехать на радиоцентр?
 _Она_. Сначала я хочу  посмотреть,  какую  дезинформацию  мне  придется
передавать нашим.
 _Я_. Хорошо. Завтра вы увидите эти материалы. Я могу сообщить радистам,
что вы дали принципиальное согласие?
 _Она_. Сначала дайте мне просмотреть материалы и объясните, какую  цель
они преследуют.
 _Я_. Хорошо. Завтра утром я вызываю вас на очередной допрос.
 _Она_. До свидания.
 _Я_. Спокойной ночи".

 Назавтра  Берг  проинформировал  шефа  гестапо,  что  русская  радистка
приняла его предложения, и сразу же связался с оперативным  отделом  штаба
армейской группировки  "Висла"  с  просьбой  подготовить  серию  серьезных
дезинформации стратегического значения.



ИСТИННАЯ ПРИЧИНА

 17 октября 1939 года сотрудник английского  посольства  в  Осло  достал
корреспонденцию из большого синего почтового ящика, укрепленного на  стене
возле ворот.  Разбирая  корреспонденцию,  он  обратил  внимание  на  белый
самодельный конверт. Адрес был  отстукан  по-немецки.  Имени  отправителя,
почтового  штемпеля,  марки  или  сургучной  печати  не  было.   Сотрудник
посольства вскрыл  конверт.  Так  как  немецкого  языка  он  не  знал,  то
ограничился просмотром нескольких страниц, испещренных цифрами,  чертежами
и  короткими  аннотациями  к  ним.  Сотрудник  посольства   отправился   к
военно-морскому атташе Великобритании контр-адмиралу  Гектору  Бойзу.  Тот
вызвал своего переводчика, и они вдвоем засели за  изучение  документа.  А
когда  документ  был  переведен,   на   аэродром   ринулся   звероподобный
"роллс-ройс" под посольским  штандартом.  А  на  аэродроме  с  запущенными
моторами уже стоял специальный самолет. Вечером этого же дня документ  был
вручен шефу английской разведки. На следующий день изучение  документа  из
Осло было поручено  советнику  Черчилля  по  военной  технике,  профессору
Абердинского  университета  в  области  баллистики   и   астрономии   сэру
Реджинальду  Виктору  Джонсу.  Впоследствии  к  изучению  этого  документа
подключился профессор сэр Артур У. М. Эллис.
 Документ  сообщал,  что  в  Пенемюнде,  на  берегу  Балтийского   моря,
организован центр третьего рейха по созданию  "V.  z.  .  v."  -  "оружия
возмездия  особого  назначения".  Из   документа   явствовало,   что   под
руководством двадцатисемилетнего  ученого  Вернера  фон  Брауна  здесь,  в
Пенемюнде, проводятся сверхсекретные работы по созданию ракетных  снарядов
и баллистических ракет.
 Документ из Осло был поразителен с точки зрения проникновения в  святая
святых рейха. Однако сведения, полученные из одного  источника,  не  могут
считаться   сведениями   это   может   быть   гениальное    сумасшествие,
дезинформация, домысел. Начинать немедленное действо хорошо в любви или  в
искусстве. В политике  и  разведке  это  может  принести  только  вред.  У
разведчика, как и у политика, есть только один надежный союзник - время.
 Через год после получения документа из Осло в Лондон  пришло  донесение
от группы польского Сопротивления во главе с инженером Антони Кацьяном: на
острове Узедом в районе Пенемюнде действительно  работает  секретная  база
Вернера фон  Брауна,  занимающаяся  проблемой  ракетной  техники  "особого
назначения".
 В 1943 году данные  из  Польши  были  уточнены  французской  подпольной
группой.
 Более того, через французские и польские источники стало известно,  что
в 1944 году гитлеровцы намерены запустить на Англию более пяти тысяч ракет
со смертоносным грузом. Французские, бельгийские, голландские патриоты,  а
также группы английской разведки обнаружили сто тридцать восемь  стартовых
площадок на северном побережье Франции и Голландии.
 Военная разведка Великобритании получила данные  аэрофотосъемки  района
Пенемюнде: на взлетных бетонных дорожках стояли  самолеты  с  поразительно
короткими крыльями, казавшиеся  сверху  похожими  на  пчел  в  нескольких
местах просматривались тени от вертикально установленных ракет  громадного
размера.
 Теперь двух мнений быть  не  могло:  Пенемюнде  не  был  хитрым  ходом,
дьявольской игрой "Завлечения", устроенной гестапо или Канарисом. Это  был
сверхсекретный военный центр.
 18 августа 1943 года на Пенемюнде был совершен внезапный налет.  Остров
бомбило шестьсот "летающих крепостей". На объект Вернера фон  Брауна  было
сброшено полтора миллиона килограммов бомб. Была уничтожена половина  всех
лабораторий, разрушены кислородный завод  и  электростанция  городок  для
инженеров превратился в пепел.
 19 августа в Пенемюнде  прибыл  Эрнст  Кальтенбруннер  с  новым  штатом
эсэсовской охраны. Гиммлер предоставил осенью 1943 года Вернеру фон Брауну
полигон  Хайдлагер  для  испытания  сверхмощных   ракет   V-2.   Хайдлагер
размещался на территории польского  генерал-губернаторства,  к  северу  от
Кракова, в междуречье Вислы, Вислока и Вислоки.


 Именно это и послужило истинной  причиной  полета  в  Краков  Штирлица.
Осмотр памятников старины  был  только  поводом  для  Максима  Максимовича
Исаева. Чтобы получить эту командировку, ему потребовалось девять месяцев.
Он и раньше слыл любителем изящных искусств, а для того чтобы  лично  ему,
Штирлицу,  поручили  выполнение  этого  задания,  пришлось  несколько  раз
поговорить о французском ренессансе в  присутствии  Вальтера  Шелленберга,
шефа разведки СД, и в  приемной  у  Кальтенбруннера.  Разведка  -  сгусток
памяти. Эти его беседы вспомнились тем, кому Гиммлер дал задание выяснить,
что следует вывезти из Кракова, Праги и Братиславы. И выбор кандидата  был
определен: Штирлиц.



ТАНГО СО СЛЕЗОЙ

 О, горькая  тишина  ночных  ресторанов,  обреченная  нежность  одинокой
грусти, когда тушат на  столиках  свечи  замотанные  официантки  и  пьяный
пианист тихонько наигрывает твои  самые  любимые  песенки,  а  женщина  за
соседним столом кажется тебе самой красивой и единственно тебя понимающей!
О, это ожидание рассвета, когда в открытые окна  тихонько  прокрадывается,
словно наемный убийца, серый, зыбкий, тревожный  утренний  свет.  Где  все
несчастья, где война,  окопы,  вздувшиеся  серые  трупы,  когда  ты  пьешь
смирновскую водку из синих рюмок,  а  на  коленях  у  тебя  хрустит  белая
салфетка?! А та быстрая и отчаянная дружба, которая завязывается здесь,  а
те песни, которые ты орешь вместе со всеми, и тебе кажется, что никогда  и
нигде еще лучше не пели, чем сейчас...  А  то  легкое  счастье,  когда  ты
возвращаешься к себе домой  и  глядишь  на  утреннее,  первое,  бело-синее
солнце и на желтую полоску рассвета!
 Но это все потом, а сейчас  надо  сидеть  и  замирать,  и  холодеть,  и
радоваться, и плакать, слушая, как пани Анна стоит на сцене в  свете  двух
прожекторов и поет о варшавском Старом городе, где  тихие  улочки,  дымные
рассветы, где влюбленные похожи  на  пластилиновые  фигурки  в  игрушечной
декорации средневекового замка и где только  крик  -  отчаянный,  одинокий
крик переносит вас в сегодняшнюю ночь. Но кого же зовут, на кого  надеются
те, кто кричит в ночи? Им не  на  что  надеяться,  им  совсем  не  на  что
надеяться, им можно надеяться разве что на сонное бормотание  Вислы  и  на
то, что вокруг сейчас ночь, которая всегда с влюбленными.
 В  кабаре  было  человек  тридцать:  спекулянты,   несколько   офицеров
люфтваффе с компанией пьяных молоденьких  проституток  в  школьной  форме,
сделанной нарочито  вульгарно:  юбчонки  выше  колен,  вырезы  на  шее  до
поддыха, а талии перетянуты широкими кушаками, чтобы  подпирать  посильнее
неоформившуюся еще грудь.
 Седой и Степан вошли в кабаре первыми. Они  сели  у  самого  входа,  за
первый же свободный столик: здесь было темно, а Степан очень волновался, и
лицо у него было землистое, а глаза  лихорадочно  горели,  и  зрачки  были
громадные, Седой - тот улыбчиво оглядел зал, сел нога на  ногу,  небрежно,
как завсегдатай, щелкнул пальцами, не глядя на официантку, принял у нее из
рук карточку и рассеянно прикурил - палец не дрогнул.
 Следом за ними вошел Вихрь. Под  руку  он  вел  Крысю.  Он  справедливо
решил, что на эту операцию надо идти  с  женщиной  -  только  тогда  будет
оправдано желание сидеть до последнего, пока в кабаре никого не останется.
 Аппель долго целовал Крысю в машине, перед тем как она с Вихрем вошла в
кабаре.
 - Мотор выключите, - сказал Вихрь, - мы там будем долго.
 - Может, мне пока что уехать?
 - Не надо. Всякое может случиться.  Ночью,  как  только  Крыся  выйдет,
сразу заводите: через несколько минут подойдем мы.
 Крыся обращала на себя внимание. Она была хороша и  не  затаскана,  как
все женщины, собиравшиеся здесь. Вихрь шел с ней через зал к  перегородке,
за которой сидел хозяин. Вихрь был одет в  скромный  костюм,  может  быть,
даже чересчур скромный, если бы только в петлице левого  лацкана  не  было
маленького значка члена немецкой  национал-социалистской  рабочей  партии.
Волосы его были зализаны бриолином. Очки старили  -  они  были  с  толстой
коричневой роговой оправой, которая закрывала чуть не четверть лица.
 Хозяин - в петлице пиджака значок с портретом фюрера -  провел  его  за
маленький столик возле сцены.
 - Здесь слишком шумно, - сказал  Вихрь  по-польски.  -  У  меня  лопнут
перепонки.
 - Может быть, фрау любит громкий джаз? - улыбнулся хозяин.
 - Это не фрау, - жестко ответил Вихрь, - это пани.
 Он заметил, как у официантки, что стояла возле хозяина, сузились глаза,
словно у кошки перед прыжком. Но это было мгновение - быстрое,  стреляющее
мгновение.
 - Вон там, пожалуйста, - Вихрь указал глазами на  столик  возле  стены:
оттуда хороший обзор всего зала и закутка хозяина.
 - Там дует от окна.
 - Ничего. Я - закаленный человек.
 Вихрь заказал белого вина и сыру. Налил вина  в  бокалы,  положил  свою
руку на ледяные пальцы Крыси и сказал:
 - Пани волнуется?
 - Да... - ответила Крыся шепотом.
 - Не надо волноваться, - так же тихо сказал Вихрь. - Давайте выпьем  за
тех, кто нас ждет.
 Они выпили, и Вихрь попросил:
 - А теперь расскажите мне все, моя маленькая польская козочка, про  то,
что вам хочется мне рассказать.
 - Мне хочется вам рассказать, - начала Крыся повторять текст, заученный
ею накануне, - про то, как глупо ошибиться в первый раз и  как  безнадежно
преступно ошибаться вторично. Я все время боюсь ошибиться вторично.
 - Пойдемте танцевать, - сказал Вихрь, - я еще ни  разу  не  танцевал  с
пани.
 Седой  и  Богданов  пили  молча,  перебрасываясь  ничего  не  значащими
фразами. Иногда только Седой что-то  рассказывал  ему,  и  Степан  начинал
громко смеяться - так разработал его поведение  Вихрь.  Пьяный  человек  в
ночном кабаре обязан быть громким во всем: в слове, смехе, любви  -  тогда
это в порядке вещей. Если человек скован, он тем самым может дать повод  к
драке: молчаливых и тихих не очень-то жалуют в кабаках. Пьяный  не  любит,
когда его окружают зажатые, трезвые люди, он хочет, чтоб вокруг  были  все
так же счастливы, как и он.


 К столику Вихря подошел обер-лейтенант люфтваффе,  поклонился  Крысе  и
сказал:
 - Могу я просить фройляйн танцевать с солдатом?
 - Пани танцует с солдатом, мой друг, - ответил Вихрь.
 Обер-лейтенант секунду стоял над ними, раскачиваясь с мысков на  пятки,
а потом чересчур экзальтированно поклонился и отошел к своим.
 Вихрь снова пошел танцевать с Крысей.
 - Я очень люблю танцевать, - сказала Крыся, - и Курт  любит  танцевать.
Мы с ним вдвоем танцуем до упаду. Он только больше всего любит вальсы, а я
люблю танго со слезой.
 - Что это такое - танго со слезой?
 - Его часто пел по радио Феоктистов-Нимуэр.
 - О чем же он пел?
 - О том, что танец - всегда воспоминание  о  прошлом.  Когда  танцуешь,
обязательно вспоминаешь ушедшее и ушедших, и  тебе  становится  невыразимо
грустно,  как  будто  уже   старость   и   ничего   не   осталось,   кроме
воспоминаний...


 А потом офицеры заставили своих проституточек  танцевать  на  сцене,  и
девочки неумело дрыгали ногами и кричали какое-то непотребство - голоса  у
них звонкие, детские.
 - Бедненькие, - сказала Крыся, - за что их покарал Господь?
 - Господь здесь ни при чем.
 - Может быть, у них дома голодные матери и братья.
 - Сейчас нет сытых матерей, Крыся,  -  тихо  сказал  Вихрь,  -  это  не
оправдание. Голодные матери - это заслон, который себе создает похоть.
 - Мужчины всегда слишком строги к ошибкам женщин.
 - Во-первых, они - девочки, а не женщины.  А  во-вторых,  это  даже  не
ошибка. Это - предательство.
 Крыся вдруг вспыхнула. Вихрь снова положил руку на ее ледяные пальцы  и
сказал:
 - Не надо принимать на себя чужие грехи.
 ...К четырем часам утра кабаре опустело.  Остались  только  два  пьяных
посетителя. Они никак не могли подняться из-за стола,  и  хозяин  с  дюжим
поваром пытались вытолкнуть их из маленького полуподвального зала.
 - Иди, - шепнул Вихрь, - иди, Крыся.
 Крыся глубоко вздохнула, нахмурилась и, резко поднявшись, быстро  пошла
через зал к выходу. Вихрь проводил  ее  взглядом,  поднялся  и  достал  из
кармана пистолет.
 - Всем сидеть тихо! - сказал он.
 Хозяин с поваром обернулись. Человек, которого они  пытались  вытащить,
бухнулся лбом об стол. У входа стоял Богданов с гранатами. Возле него  был
Седой.
 Хозяин обмяк и опустился на пол.


 ...Когда  они  выскочили  из  кабаре,  возле   машины   Аппеля   стояли
эсэсовцы-патрульные  и  молча  просматривали   документы   шофера.   Крыся
прижалась к стене, расставив руки, словно распятая.
 Было уже светло, хотя солнце еще не взошло.



ЯДРО ОРЕХА

 Трагедия режима личной  власти  заключалась  в  том,  что  единственным
аппаратом,  фиксировавшим   недовольство   народа,   истощенного   войной,
бомбежками и голодом, была организация  Гиммлера  и  в  некоторой  степени
военная контрразведка Канариса. Гитлер не желал видеть объективной правды,
он требовал от своего окружения вообще и от Гиммлера  в  частности  только
тех данных, которые бы подтверждали  его,  фюрера,  историческую  правоту.
Зная  характер  фюрера,  Гиммлер  не   рисковал   передавать   объективную
информацию о настроениях народа, он подлаживался под Гитлера  и  гнал  ему
лишь те сообщения, которые тот хотел получать. Когда  однажды  Канарис  во
время доклада в ставке осмелился объективно проанализировать положение  на
Восточном фронте, фюрер побелел,  бросился  к  адмиралу,  схватил  его  за
отвороты серого френча и, с неожиданной силой рванув на себя, закричал:
 - Вы что же, хотите сказать, что я проиграл войну, негодяй вы этакий?!
 Вскоре после этого Канарис был устранен. Теперь  истинное  положение  в
стране - всеобщее глухое недовольство, усталость, пессимизм, крах  веры  в
идеалы национал-социализма, незыблемые еще три года  тому  назад,  -  знал
только один человек: маленький учитель словесности, в пенсне и с красивыми
маленькими руками, которые он то и дело потирал, будто мерз. Это  был  шеф
СС Генрих Гиммлер. Как никто иной, он совершенно  отчетливо  понимал,  что
рейх катится в пропасть. Поэтому Гиммлер не  только  выжидал,  внимательно
наблюдая за всеми перипетиями генеральского антигитлеровского заговора, но
и думал о том, чтобы наладить свои кон-такты с Западом. До тех пор, пока в
число заговорщиков не вошел однорукий герой  африканской  битвы  полковник
Штауффенберг, поставивший условием переговоров контакт с  коммунистическим
подпольем, Гиммлер ждал. И не только ждал, но и предпринимал свои шаги, ни
в коем случае не повторявшие шаги генералов. Он  подтверждал  -  косвенно,
конечно, - их  деятельность,  направленную  на  установление  контактов  с
Западом, потому что  знал:  генералы  в  разговорах  с  людьми  из  Штатов
говорили о Гиммлере как о единственной фигуре, которая может быть реальным
помощником и покровителем переворота.  Так,  во  всяком  случае,  Гиммлера
информировал  его  агент  доктор   Лангбен,   связанный   с   генеральской
оппозицией. А Лангбену Гиммлер имел все основания доверять - агент  прошел
многие годы проверки, он был верным  человеком.  Косвенное  подтверждение,
аванс силе генеральской оппозиции (естественно, после  того,  как  Гиммлер
точно уяснил для  себя,  что  именно  он,  а  не  кто  другой  выдвигается
генералами как фигура, способная удержать  Германию  в  повиновении  после
переворота и продолжать  сопротивление  большевизму)  выдал  в  Стокгольме
личный представитель Гиммлера доктр Керстен. Приехав  в  Стокгольм  осенью
сорок третьего  года,  доктор  Керстен  вошел  в  контакт  с  американским
дипломатом, представившимся  Абрахамом  Хьюи-том.  После  нескольких  дней
взаимного зондажа Хьюит  сказал  Керстену,  что  он  согласен  помогать  в
установлении  контактов  между  Гиммлером   и   определенными   лицами   в
Соединенных Штатах на следующих условиях: роспуск нацистской партии и  СС,
проведение свободных выборов в Германии, освобождение всех  оккупированных
территорий,  наказание  военных   преступников,   контроль   над   военной
промышленностью рейха.
 Керстен передал все это рейхсфюреру  СС.  Тот  запросил:  каковы  будут
гарантии в отношении его, Гиммлера? Будут ли  сохранены  его  права  -  не
рейхсфюрера СС и ветерана партии, но просто человека по фамилии Гиммлер?
 Хьюит  выжидал,  Гиммлер  торопил.  В   Стокгольм   вылетел   начальник
политической разведки СС Шелленберг. Он принял на себя ведение переговоров
с Хьюнтом. Гиммлер, получая каждый день шифровки от  Шелленберга,  метался
по фронтам, ночами пил лекарства, чтобы уснуть много ходил пешком  -  его
всегда раздражала аристократическая манера Канариса каждое утро  совершать
верховые прогулки перечитывал Гете, потом вдруг выключался и сидел, глядя
в одну точку, а в голове  было  пусто-пусто  и  только  метались  какие-то
тягучие обрывки слов - чаще всего суффиксы или глагольные окончания.
 В конце концов он принял все предложения американцев, кроме одного:  он
не  соглашался  с  пунктом,  который  предусматривал  суд   над   военными
преступниками.
 - Есть только одна форма преступности, - говорил он,  -  это  уголовная
преступность. Война, как утверждают наши  идеологические  противники,  это
продолжение политики иными средствами. Политика нельзя судить так же,  как
карать заключением проигравшего шахматиста.
 Согласие  Гиммлера  на  все  эти   условия   подтвердило   американским
разведчикам  состояние  краха  и   разброда   в   гитлеровском   партийном
руководстве - во-первых, серьезность генеральской оппозиции - во-вторых, и
наличие  фигуры  Гиммлера,  который  поможет  осуществить   переворот,   -
в-третьих,  поскольку   он   принимает   такие   условия,   которые   даже
"консервативный революционер" Ка-нарис  не  считал  возможным  принять  во
время бесед с американскими разведчиками в Стамбуле.
 Все эти переговоры с Западом велись людьми Гиммлера как  "прощупывание"
врага узнай об этом фюрер - Гиммлер сумел бы его убедить, что все это  не
что иное, как обычная в политической разведке игра с врагом.
 Но  при  этом  Гиммлер  несколько  раз  на  встречах  у  Гитлера  очень
внимательно смотрел в глаза тем генералам, антигитлеровские беседы которых
он прослушивал в магнитофонной записи у себя в кабинете.  Тот  генерал,  в
голубые, чуть навыкате глаза которого он смотрел, мялся, краснел, бледнел,
а потом вымученно улыбнулся. Гиммлер чуть кивнул головой и тоже улыбнулс