ы с братом считаем, что
профсоюз необходим. У нас есть профсоюз, и он соответствующим образом
регулирует наши отношения. Впрочем, мои рабочие - китайцы, и отношения
работодателя и рабочего у нас тоже особые. Мы все: одни - скрывая, другие
- афишируя, верим в Будду, в изначалие добра и силы, в предначертанность
бытия. Я ненавижу только одну нацию на земле - американцев. Они следят за
мной, когда я бываю в Нью-Йорке. Однажды они привезли меня в полицию,
чтобы взять отпечатки пальцев, - они выяснили, что я рожден в Китае. Как
будто не понятно по моему лицу, что я рожден не в Далласе!
   А я их нарочно пугаю: захожу в коммунистические посольства в
Вашингтоне. Захожу, листаю литературу, спрашиваю, можно ли мне получить
визу, а когда мне предлагают: "Дайте ваши документы", я отвечаю: "Хорошо,
дам" - и выхожу с очень важным и серьезным видом. Бедные шпики сходят с
ума, наблюдая за мной все то время, пока я живу в Штатах. Ну, а Мао, - он
усмехнулся, - что Мао? Выводить суждение можно лишь в том случае, если
знаешь всю правду. А никто не знает всей правды о сегодняшнем Китае. Можно
только строить предположения. Я бизнесмен, я не оперирую предположениями.
Но я китаец, и я, конечно, очень интересуюсь, что же происходит на
"мэйнленде".
   И облака здесь были совсем иные: они громоздились в прозрачной
голубизне неба белыми снежными пиками. Вершины были освещены багровым
солнцем, стальные основания, казалось, вросли в густую зелень моря. Я
вспомнил моряцкую присказку:
   "Если тучи громоздятся в виде башен или скал, надо бури опасаться,
налетит жестокий шквал".
   В динамиках нашей "Кометы" зашипело, затрещало, и низкий бас объявил:
   - Добрый день, леди и джентльмены! Говорит командир вашего воздушного
корабля.
   Через восемь минут мы приземлимся в аэропорту Кота-Кинабалу, столице
Сабаха.
   Прошу надеть привязные ремни и воздержаться от курения.
   Протащив акулье брюхо самолета над бело-песчаными пляжами, над пенной
кромкой моря, над каучуковыми плантациями, турбины взревели в последний
раз, теперь уже помогая гасить скорость, и колеса коснулись земли
Калимантана.
   Жара была неописуемой - пострашнее сорокапятиградусной сингапурской.
Аэропорт маленький, эркондишен здесь еще нет, и, когда вас обступает с
десяток гостиничных агентов, становится совсем уж невыносимо жарко; каждый
красочно, настойчиво и ужасно громко рекламирует свой отель. Старичок,
стоявший чуть поодаль, держал, как и остальные, в руках буклетик своего
отеля, но не кричал и активности проявлять никакой, как видно, не
намеревался.
   - Что у вас? - спросил я. Порой в рекламе лучшая реклама - молчание:
оно как золото.
   - У меня "Борнео", - ответил он гордо. - На берегу океана. С кондишен и
тишиной.
   От города четыре мили. Дорога на такси шесть местных долларов. Ничего
иного, кроме хорошего отдыха, гарантировать не можем.
   ..:Темнеет на Борнео быстро: только что раскаленный шар солнца катился
по вороненой океанской стали, только что листья кокосовых пальм жирно
блестели в его тугих, мощных лучах, как вдруг светило нырнуло в воду,
сделалось сумеречно, и диковинных расцветок птицы стали черными, и розовые
малыши крабы, носившиеся по громадному белому пляжу, превратились в
страшненьких паучков, и белая лошадь, на которой лихо проехала юная
англичанка, вовсе исчезла в темноте, по-тропически густой и непроглядной,
и костер, разведенный на берегу, под пальмами, еще десять минут назад
казавшийся бесцветным, стал черно-красным, и даже было слышно, как шипят и
выстреливают фейерверковыми искрами маленькие поленца какого-то
диковинного, как и все здесь, деревца.
   От костра отделились две фигурки: мужчина нес что-то под мышкой, а
рядом с ним, подпрыгивая на одной ноге, бежала маленькая девчушка.
Камбакао, человек из народности кадазан, с дочкой Марианной подошел к
берегу моря, сбросил тапочки и исчез в густо-фиолетовой бездне моря.
   Камбакао говорит по-английски. После получения Малайзией независимости
он начал работать помощником врача - так здесь называются санитары. Со
мной он говорит по-английски, а с десятилетней дочкой Марианной - на своем
родном языке кадазан.
   Марианна скачет на одной ноге в море, плавать она пока еще не умеет, но
ловка и в воду забирается до тех пор, пока можно подпрыгивать, захватывать
воздух, опускаться на теплое, ровное песчаное дно и снова подпрыгивать,
держа в руках шест: на нем Камбакао закрепит белую капроновую сеть - он
ловит рыбу. У Камбакао зуб не попадает на зуб: вода, по его словам,
холодная - "всего" тридцать градусов.
   - Хорошо, что нет луны, - говорит он шепотом, - значит, у нас будет
рыба.
   Шепотом он говорит потому, что рожден в джунглях. Там знают повадку
рыбы и нрав зверя. Настоящие ловцы, охотники и рыболовы всегда говорят
тихо: они боятся спугнуть зверя.
   Лишь после того, как Малайзия стала независимой, Камбакао переехал в
город.
   - Я и сейчас езжу отдыхать в джунгли. Там в реках большие рыбы. А в
джунглях много кабанов. Я уж разучился бить их копьем: я не могу метнуть
копье дальше чем на тридцать метров, позор какой, а? Обезьян мой отец до
сих пор бьет стрелами, которые надо выдувать из деревянного ствола. Я тоже
бью их так, - улыбается он, - отравленными стрелами. Мы подкрадываемся к
ним, как в вашем "большом балете"
   крадутся по сцене актеры, играющие роль злодеев, - я смотрел этот фильм
в нашем кинотеатре... Ужасно холодная вода, - повторил он, - неужели вы не
мерзнете?
   Хотя нам рассказывали, что вся ваша страна покрыта снегом.
   - Ну, уж не вся, - ответил я, обидевшись за наш Крым и Кавказ, - у нас
тоже есть теплое море.
   - Теплее нашего?
   - Теплее вашего моря нет нигде.
   - Вот видите, - горделиво сказал Камбакао и засмеялся.
   Марианна нырнула, и ее долго не было, а потом она, отдуваясь, поднялась
со дна и протянула мне диковинную белую ракушку. Она сказала, как говорит
моя Дунечка, - так, наверное, говорят все дети мира, когда хотят сделать
приятное:
   - На!
   Ее громадные глаза на загорелом лице сверкнули улыбкой, и я увидел эту
улыбку, потому что зубы Марианны ослепительны, они, словно фонарики,
высвечивают ее лицо, курносое, очаровательное, ломко-красивое.
   - В ее годы, - говорит Камбакао, - я не мог так говорить с белым. Я не
имел права называть белого по имени, я называл его "сэр" и смотрел себе
под ноги...
   ...Рыбы было много. Марианна складывала длинных белых рыб в мешочек,
показывая мне каждую, - луна взошла, и стало светло, и рыбу было хорошо
видно.
   - Очень красивые рыбы, - сказал я.
   Камбакао перевел Марианне. Она протянула мне самую длинную, зубастую,
голубую рыбу и сказала:
   - На!
   Потом мы лежали у костра и молча курили. Море изредка накатывалось на
прибрежный песок, и только этот осторожный звук нарушал таинственную
тишину ночи. Задумчиво глядя в огонь, Камбакао спросил:
   - Скажите, Джулиан, а с какого возраста в вашей стране разрешено
обращаться друг к другу со словом "товарищ"?
   ...Ах, какое же фантастическое было то утро! Многокилометровый пляж
пуст, ни единого человека. На песке, возле самой кромки прибоя, лежали
кораллы, огромные перламутровые ракушки, похожие на блюдо, невиданных форм
камни, загадочные морские растения. Я сразу вспомнил нашу "охотницу за
камнями" Мариэтту Шагинян:
   ей бы здесь много было работы - на целую книгу. Я долго шел по берегу,
и было вокруг тихо, и ни единой души не было окрест. Я оглянулся, когда
услышал веселые детские голоса, - три девчушки, рожденные, словно по
ранжиру, с разницей, видимо, в год, бежали наперегонки по песку, а следом
за ними вышагивал отец - долговязый, весело смеющийся, счастливый. Девочки
- Джой, Мэри и Сьюзен - окружили меня: улов моих ракушек был воистину
богат.
   - А это что такое? А как называется вон та, с рогами? А где вы нашли
вон ту?
   Их отец улыбнулся:
   - Они вас замучают.
   - У меня две такие же.
   - Они здесь?
   - Дома.
   - Вы откуда?
   - Сейчас - из Сингапура. А вы?
   - Из Сайгона. Они, - он кивнул головой на девчушек, - прилетели сюда с
женой на неделю: у меня отпуск... - он усмехнулся, - за боевые заслуги...
   - Как в Сайгоне?
   - Плохо.
   - Почему?
   - Потому, что Север знает, чего он хочет. Я сам северянин, а мы воевали
против Юга, когда он был рабовладельческим. Эти, в Сайгоне, хотят делать
свой бизнес за нашими спинами. Между нами говоря, это не война, а скотство.
   - И много вас так думает?
   - Те, кто могут думать, думают, как я. Обидно, знаете ли, погибать,
когда трое таких вот карапузов ждут тебя дома. Надо мной смеются в
Сайгоне: "Ты пацифист и плохой патриот, потому что рожаешь девочек: сейчас
Америке нужны солдаты".
   Мой собеседник замолчал и растянулся на песке.
   - Вот блаженство, - тихо сказал он, - лежать - и ничего не бояться, и
только ненавидеть время, которое несется, как конь на скачках...
   - А если вы туда не вернетесь? Он пожал плечами:
   - Дезертировать? Тюрьма... Кто их тогда будет кормить?
   Он поднялся, закурил. Долго с тоскливой нежностью смотрел он на своих
девочек.
   Девочки играли в песочек - так играют все дети мира...
   На пляж вышла женщина с мальчиком. Она ждала ребенка, на ней был
широкий халат.
   Она увидела моего собеседника, улыбнулась ему и помахала рукой, а
мальчуган бросился к девчушкам.
   - Она тоже ждет мужа, - сказал американец. - Я знал его по Сайгону...
Он погиб три дня назад, и я не могу сказать ей про это и вру, что он
вот-вот прилетит.
   Простите...
   Он поднялся и, слишком широко улыбаясь, пошел навстречу женщине,
которая еще не знала, что теперь она вдова.
   ...Директор информационного департамента правительства штата Том Вилли
был рожден в джунглях, он тоже из народности кадазан.
   - Вот эти центральные улицы, - говорит он мне, - построены пять лет
назад.
   Раньше здесь было море.
   Нарядные пяти- и шестиэтажные дома образуют четыре красивые улицы.
   Действительно, раньше здесь было море. При колониализме здесь был
только один двухэтажный каменный дом - там помещался суд. Во время войны
Кота-Кинабалу был разбит - сначала японцами, потом союзной авиацией.
Городским строительством британцы не интересовались: их волновали каучук и
нефть Борнео. За все годы колониального господства Англия не удосужилась
создать библиотеки в Сабахе.
   Только после получения независимости организована первая библиотека.
Сьюзен Чжоу, молоденькая директриса, показала мне книжные стеллажи.
   - У нас теперь сорок тысяч книг и семь тысяч постоянных читателей. Ну,
и у обменного фонда - в других поселениях и в джунглях - еще семь тысяч.
Из русских писателей у нас есть Толстой и Достоевский, изданные в Лондоне.
Советская литература? Есть две книжки.
   И она показала мне "Аленку" - сборник рассказов Сергея Антонова и
"Детство Никиты" Толстого. Обе книги изданы на русском языке, прочесть их
в Сабахе, где нет ни одного человека, знающего русский язык, практически
некому.
   Том Вилли повел меня на берег; громадные горы кораллов лежали на
набережной - продолжалось наступление на море, кораллами здесь мостят
дороги.
   Наиболее интересные здания в "Кэй-Кэй" (так сокращенно называют столицу
Сабаха)
   - церкви: римской католической миссии, американских францисканцев,
святого Мэтью. Римская католическая миссия, например, имеет здесь
семнадцать школ:
   церковь старается заново завоевать позиции, проигранные алчным
британским колониализмом. Но молодежь ставит такие вопросы пастырям, на
которые ответить правдиво и исчерпывающе отнюдь не просто. Святые
францисканцы организуют свою работу по-новому: все учителя в церковных
школах - молодые американцы, люди не старше тридцати лет, которые не
только изучают со школьниками "гуманизм свободного мира" и "вандализм"
коммунистов-безбожников, но и танцуют с ними хали-гали, а по вечерам
вместе гоняют в футбол. Однако в дни каникул школьные дворы пусты, а в
библиотеке не протолкнешься: молодежь хочет серьезных знаний.
   ...Рядом с новым центром города, выросшим из моря, как в сказке, стоит
деревня на сваях. Есть там старые лачуги, есть новые дома. Место это
подлежит реконструкции в ближайшем будущем. Но подобные же поселения в
джунглях, где свирепствуют малярия и туберкулез, где тысячи кадазанов
умирают от эпидемий, пока еще существуют. Правительство пыталось
неоднократно вывести кадазанов из джунглей на берег моря, в обжитые
районы, но старики не хотят покидать насиженные места, да и китайские
купцы, в руках которых сосредоточена почти вся торговля в малайзий-ском
Борнео, всячески срывают попытки правительства приобщить аборигенов к
цивилизации: купцу выгоден темный человек, ему можно всучить старый товар
за высокую цену. Ну, и Пекину это выгодно тоже, - во всяком случае,
стратегия Мао делает ставку на темноту и некультурность. Понятие
"революция" пекинские стратеги сплошь и рядом подменяют термином "бунт
темноты".
   Здесь, в городке на сваях, я подрядил паренька с длинной долбленой
лодкой, и мы пошли в море. Вода тугая, зеленая, прозрачная, и в этой
странной воде видны коралловые острова, и кажутся эти острова нереальными
и сказочными - так диковинны они и фантастичны. Острова, где живут рыбаки,
- маленькие скалы, поросшие каучуковыми деревьями и кокосовыми пальмами, -
словно отрезаны от моря тонким ножом; они будто бы висят в тяжелом зное
неба. И красота кругом поразительная, и тишина, и ощущение громадного
одиночества.
   ...Поздно вечером я шел по Принс Филипп драйв. На втором этаже
"Веннер-отеля"
   гремел джаз. Я поднялся туда. Свет был выключен, и на маленькой эстраде
стояли музыканты. Зал молча и сосредоточенно танцевал шейк. За моим
столиком пьяный белобрысый путешественник слезливо жаловался своему
спутнику и томно просил пройти с ним в туалет, На эстраду вышла певица.
Она была молода и красива. Малайка, ее звали по-европейски - Мадален. Она
начала петь, и я поразился ее голосу, низкому, сильному и такому же
таинственному, как эта ночь, и как эти джунгли вокруг, и как далекая гора
Кинабалу, самая высокая в Борнео, и как тихое, теплое море, полное
кораллов и диковинных длинных рыб. Я думал, что зал замрет, что все
остановится и станет тихо. Но никто не принимал всерьез Мадален с ее
песней, которая называлась "Вчера". "Вчерашнее горе - это не горе, - пела
Мадален, - единственное горе - завтрашнее".
   - Почему вы здесь поете? - спросил я ее, когда она вернулась за свой
столик. - Вам надо петь в театре, где много людей, где свет и где нет
пьяных...
   Она долго смотрела на меня, а потом ответила:
   - Я сегодня не могу, я сегодня занята на ночь...
   Пьяный иностранец упал со стула, и ему кто-то зааплодировал. Мадален
вдруг засмеялась, а потом засвистела - пронзительно, как свистят наши
голубятники. Она обернулась ко мне и сказала:
   - Если бы вы только знали, как я вас всех ненавижу...
   - За то, что мы мужчины?
   - Нет. За то, что вы белые. Мой дядя голландец, он жив, он живет в
вашей проклятой Европе. Я хотела поехать к нему, а он прислал мне денег -
только чтобы я к нему не ездила. Что вы делаете в наших храмах? Вы там
отыскиваете, с кем бы переспать. И всегда сначала говорите про то, что мне
надо петь в больших театрах.
   К ней подошел здоровенный верзила, тоже из путешествующих или, может
быть, отдыхающих здесь после Вьетнама.
   - Пошли, - сказал он, - пора.
   - Мой бог, - сказала Мадален, - да не торопись ты так: у меня еще один
номер. И уплати сначала деньги - я вам не верю...
   Она пошла на освещенный "пятак" сцены и запела песню о Париже, в
котором никогда не была, но который она "любит и в зиму и в лето, который
она любит всегда...".
   Я вернулся к себе в "Борнео" и пошел на пляж. Луна была окаянно
высокой, и была видна тропинка, что вела через большой газон и заросли к
морю, к тому месту, где горел костер. По газону ходил долговязый
американец из Сайгона и что-то тихо говорил плачущей женщине, которая
теперь, видимо, узнала, что три дня назад стала вдовой.
   Возле костра сидел Камбакао вместе с Марианной. У них был хороший улов.
   - Ну что, будем ставить сети? - спросил Камбакао. - Я специально ждал
вас.
   - Спасибо.
   - На, - сказала Марианна, протягивая мне целлофановый пакет.
   Я развернул пакет - там были ракушки всех форм и расцветок. Я поцеловал
ее в лоб. Она засмеялась и побежала к морю.
   Камбакао собрал свою белую капроновую сеть и сказал:
   - Пошли?
   И мы пошли к морю.
   Вдруг он остановился и спросил:
   - Как вы думаете, мои дети будут счастливее меня? Ну хоть ненамного?
Или нет?
   Мы поставили сети и вернулись к костру. Марианны не было, я только
слышал ее смех где-то вдали, на громадном черном пляже. Возле костра лежал
паренек и читал книгу.
   - Это Вильям, - сказал Камбакао, - он недавно пришел из джунглей и
сейчас строит здесь дорогу и учится...
   - Хэлло, - сказал я.
   - Хэлло, - ответил Вильям и снова уткнулся в книгу.
   - Что вы читаете? - спросил я. Он молча показал мне корешок - "Максим
Горький".
   Мы переглянулись с Камбакао и улыбнулись.
   - Дети будут счастливее нас, - сказал я, вспомнив замечательные слова
Горького, - и жить им будет лучше.
   ...Элегантный, сухопарый, как спринтер, Говард Яп - директор
строительной компании - один из наиболее могучих людей и в Кота-Кинабалу,
и во всем штате Са-бах. Он отвечает за выполнение правительственной
программы по строительству домов для переселенцев-кадзанов из джунглей. Их
пытаются вырвать из дикости и поселить в благоустроенных поселках в
окрестностях Кота-Кинабалу.
   Говард Яп на своем кондиционированном "мерседесе" повез меня в джунгли,
на каучуковые плантации, показал новые магазины, которые построило
правительство, - до недавнего времени абсолютно вся торговля в Сабахе была
сосредоточена в руках китайских купцов, большинство из которых так или
иначе связано с пекинской агентурой.
   Потом под обжигающим солнцем, по желтой, тугой, пыльной дороге объехали
новые жилые районы в пригороде "Кэй-Кэй" - Кампонг Луенг, Санни Гарден,
Тем Хуанг Вилла, Ликус-парк. Двухэтажные домики, вполне милые маленькие
квартирки - все это для аборигенов-кадзанов. Поскольку купить дом рабочему
практически невозможно - жилье повсюду архидорого, - впервые в Сабахе эти
квартирки сдают в аренду за умеренную плату.
   - Оборот моей фирмы, - говорит Яп, - сто миллионов местных долларов. За
то, что это жилищное строительство серьезное и перспективное дело,
свидетельствуют сто миллионов американских долларов (они в три раза дороже
наших), вложенных нашей "сестринской" компанией в Куалу-Лумпур. Пусть Мао
болтает о будущем благоденствии. Мы предпочитаем работать без болтовни, но
работать для настоящего - в поте лица своего.
   Заехали к Япу домой.
   - Жена и дети уехали в горы, там прохладней, - сказал он, - так что не
взыщите за холостяцкий беспорядок. Если бы мой отец, традиционно
воспитанный старый китаец, увидел этот бедлам, мне бы пришлось туго.
   Не успели мы выпить ледяной колы из холодильника, как затрещал телефон.
Он звонил беспрерывно. Яп говорил то по-английски, то по-китайски, то на
малайском языке. Утерев пот со лба, он усмехнулся:
   - Бежим отсюда. Нам еще есть что посмотреть. В машине, включив
кондиционер, он сказал:
   - Ненавижу говорить по телефону, особенно с соплеменниками, - эти
обязательные тягучие церемонии: "Как вы себя чувствуете? Как здоровье жены
и детей? Как долго я вас не видел..." И на все надо отвечать. А я
чувствую, как время уходит.
   Словно песок сквозь пальцы.
   ...В маленьком городке Пенамианг, в душных джунглях, он "передал" меня
своим коллегам-строителям, а сам умчался дальше - его объекты разбросаны
по всему штату.
   Зашел в газету "Дейли экспресс" с рекомендательным письмом к редактору.
Редактор улетел в Куалу-Лумпур. Политический обозреватель мистер Рамон,
опасливо посмотрев мою визитную карточку, отказался беседовать о чем бы то
ни было.
   - Я долго жил в Брюнее, я лишь недавно приехал сюда. Я не знаю ничего,
кроме того, что мы