мной вместе из Сабаха.
   - Как дела? - спросил он.
   - Спасибо, - ответил я, - хорошо.
   - Это красный, - сказал фашист американцу. - Он из России.
   - Мы знакомы, - засмеялся францисканец, - мы вместе летели. А вы
откуда? Из Германии?
   Американцы сразу определяют иностранца: у них хорошо тренированный слух.
   - Я теперь офицер ВВС США, - ответил фашист, - я из Сайгона. А это
красный.
   - Тейк ит изи, - тихо сказал миссионер, - полегче, офицер ВВС США из
Сайгона.
   - Ты что, тоже из красных?
   - Я из белых, - ответил францисканец, - но я всегда очень не любил
нацистов...
   - Из-за таких белых, как ты, погибнет Америка! Там, где надо стрелять в
лоб, вы разводите антимонии...
   Францисканец медленно поднялся из-за стола. А фашист сидел, и пальцы
его побелели, сдавливая стакан. А потом и он поднялся. Мы расходились, не
сводя глаз друг с друга. А потом он затерялся в толпе: приехали пять такси
с пассажирами, - диктор объявил, что отправляется самолет в Гонконг...
   ...Францисканец пошел пить пиво, а я остался один, дожидаясь своего
рейса, - как и обычно, самолеты здесь либо опаздывают, либо прибывают
раньше времени.
   Моим соседом по самолету был маленький лысый китаец в чесучовом
крахмальном пиджаке и в черных заутюженных брюках. (Мне что-то везет на
соседей-стариков в самолетах!)
   - Вы писатель из Москвы, - утверждающе спросил старик.
   - Откуда вам это известно?
   - Я читаю газеты. Я видел ваше фото и читал интервью. Как вам показался
Кучинг, мистер Сай Мьен-фу?
   (Так меня еще ни разу не называли.)
   - Интересный город.
   - Но еще более интересны проблемы нашего прекрасного города и нашего
любимого Саравака. - Старик улыбнулся и закурил. - Позавчера в джунглях
убили моего внука, он был функционером "Пассукан Герилья Рекъят Саравак".
Это народная партизанская армия, детище Мао Цзе-дуна. Я не пойду на
похороны, потому что ребенок сделал зло всей семье. Впрочем, я могу его
понять. Только понять, - оправдать его невозможно.
   - Почему?
   - Тяга к восстаниям в Кучинге понятна, мистер Сай Мьен-фу. До сорок
шестого года нами правили белые колонизаторы. А мы из чувства протеста
учили детей мандаринскому языку и жили замкнутой общиной. А когда пришло
время пускать детей и внуков - особенно внуков - в жизнь, они в ней не
нашли себя. На мандаринском языке хорошо читать стихи любимой, но не
договариваться о продаже товара или ремонте автомобиля. Агитаторы, которых
сюда забрасывают на катерах из Пекина, говорят с нашими внуками на хорошем
мандаринском языке. Они обещают им - после победы идей Мао - возможность
говорить со всеми на мандаринском языке. "Пусть другие учат китайский,
зачем нам учить их язык?" - говорят нашим внукам. В партизаны уходят или
из богатых, или из очень бедных семей, мистер Сай Мьен-фу.
   Одни пресыщены, другие голодны. Рабочие моих магазинов и ателье не идут
в партизаны.
   - Как вас зовут?
   - Меня зовут Чень У-ли, мистер Сай Мьен-фу. Я хочу, чтобы вы поняли
меня. Я не зря сказал вам про внука и про то, что я не пойду на похороны.
Не считайте всех китайцев слепыми пешками Мао.
   - Вы летите в Сингапур, мистер Чень У-ли?
   - Нет.
   - Куда, если не секрет?
   - Я лечу в Гонконг, - ответил старик и, заученно улыбнувшись, вытер
слезу, показавшуюся в уголке его немигающего, до странности круглого
левого глаза.
   В Сингапуре сразу же позвонил редактору поэтического журнала,
единственного в республике, профессору Эдвину Тамбу. Пошли с ним в новый,
великолепный отель "Малайзия". В холодном кондиционированном зале, попивая
зеленый чай, Эдвин читал мне свои стихи. Я сделал перевод его стихов.
   Я видел сильных мира сего, Которые живут в двух ипостасях:
   Одна - для друзей, Другая - для видимости могущества.
   (Они похожи на тень Государственной машины.)
   Несчастные люди - эти "сильные мира сего", Ибо тень и есть тень.
   Она меняется вместе с той объективностью, Которая отражена На воде, на
жарком асфальте, И на холоде тюремной стены.
   Я понимаю это, и я стараюсь помочь Бедным сильным мира сего - Сохранить
в себе как можно дольше баланс:
   Дружелюбия и официального могущества.
   Но, видимо, нельзя пройти Сциллу и Харибду, А я поэт, и у меня нет
канатов, Чтобы привязать их к мачте.
   Да и откуда у меня мачта?
   А если б она и была у меня - Сильные мира сего отнюдь не Одиссеи Увы,
не Одиссеи.
   Бедные сильные мира сего!
   Они лишены прекрасной И недоступной для них возможности:
   Терять вещи, Ненужные вещи, А может быть, нужные вещи.
   Но ведь взамен утерянного Они получат богатство и могущество, Истинное
могущество, Ибо они получат дружбу, Пусть дружбу слабых, Но это сильнее,
чем их нынешнее - видимое могущество.
   Потом он прочитал стихотворение, которое называется "Брат":
   Африканец может быть мне братом До тех пор, пока он остается самим
собой.
   Но некоторые, выучив мини-смех и макси-манеры, Важничают перед тем, как
протянуть руку, Или меряют меня надменным взглядом, Встретившись в
холодном баре.
   Или, наоборот, чрезмерно зкзальтированы, подвижны, А в этом
проглядывает рабство И желание спрятать это рабство - Не убить его и не
отринуть, Но именно спрятать.
   Нет, эти африканцы лишь играют в африканцев, И они не братья мне.
   ...В моем городе жил клерк, Который так заботливо готовил себе одежду
для смерти, Что потерял самого себя при жизни.
   Мы долго сидели с Эдвином.
   - Понимаешь, сейчас появилась тенденция превратить Сингапур в
экваториальный Китай, - говорил он. - Я против, когда Сингапур называют
"экваториальной Европой". Но я не хочу стать подданным "экваториального
Китая". Я за то, чтобы мы были просто Сингапуром, республикой, прекрасным,
благословенным островом. Да, действительно, подавляющее большинство
населения китайское. Да, нас, малайцев, здесь сто пятьдесят тысяч. Но я
считаю: если мы хотим быть независимыми, если мы хотим быть республикой,
мы не должны быть слепком - ни Пекина, ни Лондона, ни Тайбэя.
   Готовлюсь к вылету в Австралию. Вечером писал корреспонденцию для
"Правды".
   Когда наш громадный "боинг" стало трясти, как лист, а он все летел и
летел, несмотря на грозу, я подумал, что демократизм революционного
технического мышления ярче всего выражается в вибрирующей мягкости
креплений турбин и крыльев. Жесткость в сочленениях единого целого,
подчиненного скорости, крепка только на первый взгляд.
   Боже мой, как же обманчивы географические карты! И как чувствуется в
них надменность европейцев! Путь из Лондона в Афины - если промерить по
карте - кажется более длинным, чем дорога из Сингапура в Австралию. Если
на глазок - часа два л„ту, не больше. А лететь надо семь часов - над
океаном. До Перта. Там нужно проходить паспортный контроль. А потом нужно
пересекать всю Австралию - это еще шесть часов. Вот тебе и карты с
глобусами! Тринадцать часов л„ту - через утро и вечер, грозу и туман,
солнце и сумрак.
   В Перте в наш "боинг", порядком уставший во время перелета, - грозовой
фронт преследовал нас от самого экватора (я вообще отношусь к аэропланам
как к живым существам - у каждого из них своя история), - села японская
семья: отец, мать, трое детей. Когда самолет взял курс на Сидней и
пассажирам разрешили "закурить, отстегнув привязные ремни", я поразился
тому, как слаженно и четко начал работать "механизм" этого маленького
японского заоблачного сообщества. Ни суеты, ни громких указаний родителей.
Все отлажено: старшая девочка занялась младшими братьями, жена укрыла ноги
мужа пледом, а глава семьи углубился в изучение биржевых новостей,
набранных петитом на восемнадцатой странице газеты.
   Именно тогда я понял, что меня более всего покорило в Японии.
Дисциплина чувств и отношений. Я никогда не видел в Японии надутых
физиономий. Показывать окружающим обиду считается признаком дурного тона.
Человек, который может кричать на других, - либо сумасшедший, либо гений.
Толкнуть соседа в метро - повод для трехминутных извинений. Плакать на
людях - невозможное для японцев унижение. Ссориться при всех - такого не
бывает, такого просто нельзя себе представить! Недосдать сдачу в кафе или
в такси? Нет, это невозможно.
   Могут возразить: а как же драки в парламенте? Я нашел для себя
объяснение этому кажущемуся парадоксу. Политика, вернее - видимые ее
проявления (истинная политика свершается в тиши скромных кабинетов
руководителей концернов), в Японии стала профессией, "отчужденной" от норм
и правил поведения общества. Они, "видимые политики", уподобляются
лицедеям; у тех тоже есть сверхзадача - вызывать эмоции у зрителей.
Популярность художника определяется тем, как он может влиять на
сдержанных, дисциплинированных, собранных, традиционно воспитанных людей.
   Семья - это открытая карта; здесь все известно каждому. Отец - бог,
мать - его пророк, а дети - их паства. Детям с младенчества объясняют, что
мир составлен из разных людей, из разных, далеко не всегда приятных
"иллюзий". Чтобы не разбить себе лоб в зрелости, надо сызмальства
подчинить себя добровольной дисциплине - только тогда обычная неприятность
не станет крушением, а встреча с дурным человеком - трагедией...
   Самое ужасное - это когда человек, оказавшийся на морозе без варежек,
обращает неудовольствие на своего спутника. Если его спутником оказывается
жена или отец, они могут простить, да и то прощения такого рода отнюдь не
безграничны. А если спутник - чужой человек? Конфликт возможен лишь в том
случае, если все мирные пути разрешения противоречий исчерпаны. Впрочем,
вряд ли можно считать, что мирные пути исчерпаны, - добро бесконечно, если
только к добру стремиться искренне, а не декларативно.
   Проблема, стоящая сейчас перед нами, в век возросших человеческих
общений (сколько раз на дню мы встречаемся с людьми по работе? с каждым ли
мы вежливо поздоровались? не обидели ли мы человека, когда не заметили его
приветствие в коридоре редакции?), особенно остро, - и чем дальше, тем
больше будет обращать нас к "дисциплине поведения". Японцы " этой проблеме
подготовлены более других наций. Так, во всяком случае, мне показалось,
пока я был там.
   Я прилетел в Сидней в 11 часов утра, а вылетел из Сингапура накануне
вечером. В аэропорту - билет у меня был до Канберры - перелистал все
справочники, пытаясь найти хоть одно советское учреждение в Сиднее. Увы,
таких учреждений в городе нет. Зато в аэропорту существует постоянная
"комната прессы". Великое это дело - коллеги. Я представился. Репортеры,
которые дежурят здесь, сказали, что можно связаться с поляками: у них есть
консульство в Сиднее.
   - Однако, - добавили ребята, - целесообразнее вам позвонить в газету
коммунистов, они подскажут, не приехал ли кто-нибудь из советских в Сидней
из нашей столицы.
   Я позвонил в редакцию газеты компартии "Трибюн". Главный редактор Алек
Робертсон прогрохотал в трубку:
   - Какая обида! Час назад от меня ушел корреспондент "Правды" Олег
Скалкин! Он живет во "Флорида кар мотеле", попробуй позвонить туда!
   Олег Скалкин - мой товарищ, он тоже из племени востоковедов. Он кончил
индийский факультет, я - афганский. Позвонил во "Флорида кар мотель".
   - Мистер Скалкин расплатился за номер, он уже уехал в Канберру.
   - Давно?
   - Минут пятнадцать.
   - Может быть, он еще на улице? Грузит багаж?
   - У мистера Скалкина никогда не бывает багажа, только маленький
портфель. Он уехал, очень сожалею...
   На ближайшем же самолете я вылетел к Канберру, Л„ту до столицы минут
тридцать пять. Летел вместе с лондонскими музыкантами из оркестра
Барнбойма. Славные ребята; сразу нашли общих знакомых - Светланов,
Безродный, Малинин. Престиж советского искусства за рубежом необыкновенно
высок.
   ...Канберра - особая столица, самая особая из всех столиц, которые я
видел:
   маленькие домики в тенистых аллеях, вдоль улиц летают какие-то
диковинные птицы, голоса у них неожиданные, то резкие, а то нежные,
певучие... Сейчас здесь май, - начало осени. Деревья желтые. Небо высокое,
грустное, осеннее, а холмы вокруг австралийской столицы похожи на
Архипо-Осиповские, кавказские.
   Был принят послом, Иваном Ивановичем Таракановым. Радушный и широкий
человек, прошедший? всю войну, он в оценках нетороплив, но предельно точен.
   Рассказал ему о плане поездки по местам Миклухо-Маклая.
   - Будет новая книга?
   - Да уж постараюсь.
   - Рассказы? Повесть? Сценарий?
   - Заранее сказать невозможно. Я давно хожу вокруг темы Миклухо-Маклая.
   - Это интересно, очень интересно. И нужно - в плане культурного
взаимоузнавания.
   Посол пригласил меня вечером на прием, который устраивает в своей
резиденции.
   - Вы встретитесь с сенаторами и парламентариями, - сказал посол, - они
подскажут вам много интересного по Новой Гвинее и Папуа.
   Действительно, беседа в резиденции посла с сенаторами О'Бирном и
Джордесом от Брисбейна, с членами парламента Джеймсом Бердом и Артуром
Коллуэлом от Мельбурна была весьма полезной для понимания ситуации.
   - Если мы уйдем сейчас из Папуа и Новой Гвинеи, - говорили мои
собеседники, - туда немедленно придут японцы. Мы не боимся Мао, ибо он
пока что не обладает экономическим могуществом. А Япония сильна, ей нужны
свои рынки, и они могут быстро завоевать симпатии вождей племен. Японцы
могут дать им автомобиль, мотоцикл, рефрижератор и кинокамеру. При этом
учтите, что определенные круги в Штатах настойчиво советуют именно Японии
занять главенствующее положение в Юго-Восточной Азии. Так что мы, и только
мы, должны до конца подготовить папуасов к полной независимости.
   (Естественно, с этой точкой зрения я согласиться не мог: не надо
"готовить"
   народ к независимости, надо народу независимость дать.)
   Когда речь пошла о том, с кем мне стоит повидаться "в подопечных
территориях", австралийские собеседники дали ряд советов:
   - В Папуа и Новой Гвинее вам придется привыкать к новому языку, к так
называемому "пиджен инглиш", - это ломаный английский с примесями
китайского и малайского. "Пиджен" - это производное от понятия "пижон", -
пошутил один из собеседников. - Так что будьте пижоном, иначе ничего не
поймете. Более всего вам придется, вероятно, общаться с представителями
племени моту, чаще их называют "полис моту". Их язык самый
распространенный в Новой Гвинее, нечто вроде суахили. Племя малочисленное,
но связей у них много, "полис моту" их называют потому, что "моту", как
правило, работали полицейскими в порту Мо-росби.
   Интересно вам будет встретиться с представителями племени талаи.
Великолепные рыболовы, они в свое время учились этой профессии на
"Бисмарке", когда он туда заходил. Их лидер - интересный человек, Толеман.
Там китайская колония; вероятно, вас будет интересовать китайская колония
в Папуа и Новой Гвинее, - с улыбкой заметил мой собеседник. - Имейте в
виду, господин Толеман любит председателя Мао. Но человек он интересный,
учитель, член местной Ассамблеи - туземного парламента; конечно, вам с ним
надо бы встретиться. Наиболее сильная организация - националисты,
руководимые Тони Валтасом. Интересно вам повидать и спикера Ассамблеи
Джона Кайса. Ему пятьдесят лет, мать у него папуаска, а отец француз,
причем мистер Кайс считает себя потомком герцога Ги-за, сосланного
французами на Папуа в конце прошлого века. Вероятно, для того, чтобы
составить точное представление о сегодняшней ситуации на островах, не
очень-то отличной от времени Маклая, вам целесообразно повстречаться с
"плантаторской партией". Она, в противовес националистам, называется "Ол
пиплз парти" - "Всенародная партия".
   Шеф этой партии - австралиец-плантатор Мак Киннон. Черная фигура,
скорее даже коричневая. Это правда, и лучше, если вы узнаете эту правду от
нас.
   - За ваше путешествие! - Рой Ачесон, шеф ТВ Канберры, поднял бокал. -
Желаю удачи!
   - Спасибо, - ответил я. - По-моему, путешествие уже началось - с вашей
помощью.
   - Вам может по-настоящему помочь библиотекарь Берг, - продолжались
напутствия. - Он известный просветитель на острове, чистый человек. Не
бойтесь миссионеров, не относитесь к ним с предубеждением. Их там около
трех тысяч, они из Англии, Германии, Австралии. Это лютеране, славные
люди. Если вам удастся попасть, - впрочем, я не знаю, - заметил один из
моих новых знакомых, - позволит ли это министерство заморских территорий,
- на Бугенвил, обязательно посмотрите медные горы возле города Киетта.
Подсчитано, что там около миллиарда тонн меди.
   Разрабатывает медь английская компания. Впервые проведен опыт:
восемьдесят процентов администрации составляют англичане, двадцать
процентов - папуасы.
   Крупнейший филиал этой компании находится в Гонконге, а что происходит
в Гонконге, всегда покрыто тайной. Ну, а хозяин этой компании мистер
Ротшильд.
   Утром выехал на машине в Сидней - забронировать место в самолете,
идущем в Порт-Моросби; встретиться с редактором "Трибюн" Алеком
Робертсоном; найти внука Миклухо-Маклая, который работает в
радиотелевизионной компании "ABC"; повстречаться со специалистами
"островной проблемы".
   Интересна дорога из Канберры в Сидней - прямая, великолепная, широкая,
она идет сквозь громадноростые, мачтовые леса, а в этих густо-синих лесах
летают розовые попугаи, а над болотами - косяки уток и гусей. Поражает,
правда, огромное количество сожженного леса. Лесные пожары - бич
Австралии... Сначала эти гигантские синие леса казались мне похожими на
наши, русские. Только потом, когда мы остановили машину и сели на обочину
(подорожники - как на Пахре), чтобы съесть по бутерброду, я почувствовал
какой-то особый аромат.
   - Чем это здесь так здорово пахнет? - спросил я моего товарища.
   - Лесом. Это же эвкалиптовые леса.
   Действительно, лес от Канберры до Сиднея эвкалиптовый. Золото вокруг
шоссе, зеленое золото.
   Поразительна разница в климате: всего двести миль - в Канберре холодно,
а в Сиднее все пляжи полны купающимися. Здесь теплее, чем в столице, на
восемь градусов.
   В Сиднее я остановился во "Флорида кар мотеле" - прелестная маленькая,
недорогая гостиница. Отправился на пароме в Аквариум. Это главная
примечательность Сиднея.
   В громадном аквариуме живут акулы. Можно наблюдать, как к этим страшным
гигантским рыбищам спускается человек в акваланге и кормит их из рук.
   Пошел на пляж, песчаный, пустынный. Разделся, поплыл. Вода тяжелая,
соленая.
   Плыл я увлекшись, отфыркиваясь, и внезапно захолодел, стукнувшись лбом
о железный прут. В ужасе я чуть не выпрыгнул из воды. Огляделся.
Оказывается, я уперся в "железный занавес": пляж здесь отгорожен от океана
огромными металлическими прутьями, чтобы акулы не поедали пловцов. Раньше
это было здесь довольно часто.
   Один мой австралийский приятель потом пошутил:
   - Мы страна уникальная - только у нас премьеров поедают акулы...
   Вечером был у Робертсонов. Небольшая квартирка на окраине Сиднея. Кухня
и столовая - вместе. Алек Робертсон и его жена, тоже член ЦК КПА, Мавис
готовили скромный ужин на маленькой электрической плите.
   - Садись и рассказывай про Москву, - сказал Алек. - Сейчас Мавис
дожарит мясо, она всегда запаздывает...
   - Когда семья, - сказал я, - состоит сразу из двух членов ЦК, хочется
сначала послушать вас.
   - Ты счастливый человек, - улыбнулся Алек, - тебя пускают на Новую
Гвинею.
   Никому из наших товарищей туда съездить не удалось - категорический
запрет.
   Позвонил Рой Ачесон, шеф радио и телевидения в Канберре, попросил дать
интервью.
   Во время пятиминутной программы на ТВ говорили о моей поездке в Папуа и
Новую Гвинею, о Миклухо-Маклае.
   - Как долго вы намерены пробыть в Новой Гвинее?
   - Неделю, дней десять.
   - Знают ли в Советском Союзе о Миклухо-Маклае?
   - Он один из самых известных путешественников.
   - Вы убеждены, что попадете на Новую Гвинею?
   - Странный вопрос, - мне ведь выдана австралийская виза.
   - О'кэй, мистер Семенов, желаем вам интересного путешествия!
   Один из австралийских друзей рассказал мне занятную историю. Каин,
вождь той деревни, где жил М