ная компания. Я давно хотел встретиться с работниками
японского ТВ: если раньше иностранец узнавал страну, знакомясь с людьми
разных возрастов, мнений, образовательных цензов, то теперь страна
"соприсутствует" и в номере отеля (в Японии телевизоры дают напрокат даже
в самых дешевых гостиницах). Поэтому побеседовать с людьми, готовящими
программу ТВ, весьма полезно, ибо они в значительной мере и определяют
"политику и практику" голубого экрана Японии. Шеф международного отдела
"Ти-Би-Эс" господин Такаси любезно пригласил посетить компанию.
   Послезавтра беседа с господином Окамото в "Эн Эйч Кэй" -
государственном ТВ Японии.
   Разница между этими компаниями в том, что государственное телевидение
не принимает к прокату рекламы, в то время как "Ти-Би-Эс" - в общем-то
ведущая японская программа - живет на рекламе и ей служит.
   ...Однажды я освободился около одиннадцати часов и, уставший, лежал в
номере - смотрел ТВ. Передавали прелестный итальянский фильм. Сорокалетний
чиновник случайно попал в компанию юных хиппи; он хочет быть наравне с
ними, влюбляется там в одну занятную девочку, страдает, когда она флиртует
с другим, не может приноровиться к их ритму, и ему вдруг, как в детстве
(все мы прошли через это), грезится - то как она гибнет, а он ее спасает;
то он вдруг видит себя в кругу семьи (он испорчен чувством
ответственности, он - слуга долга, а не чувства); то он ведет
душеспасительные беседы с этой маленькой девчушкой, стараясь заставить ее
жить по своим законам. За ним глубина чувства, а за нею и ее друзьями -
отчаянность, вызов, пренебрежение к скоростям и расстояниям. Как, видимо,
отдавали себя - свои сердца, мечты и горести - и сценарист, и режиссер, и
актер этому сорокалетнему герою, своему второму "я". Но через каждые
двадцать минут этот фильм - грустный, пронзительно нежный - резала
реклама: то на телевизионном экране появляется чистая сорочка, возникающая
из мыльной пены, то из взбитого крема рождается яблочный кекс. А потом
снова кадры прелестного фильма. Посмотрев эту рекламу в ткани высокого
искусства, я вспомнил ультра - Такахаси из "Асахи-сонорама". Согласиться с
ним нельзя, но понять его можно.
   Запомнился контрапункт фильма. После разнузданного "ча-ча-ча" возникает
мелодия старой баркаролы, и вдруг танцующие - ребята, и девушки, и этот
сорокалетний чиновник - все кажутся совсем иными. Они становятся белыми,
чистыми, освобожденными от всего земного. А потом авторы фильма, словно
испугавшись этой чистоты, полагая, видимо, что это мешает в нашем диком
мире, начинают издеваться над самими собою, над всем вокруг, над своими
героями... Видимо, в кажущейся несерьезности итальянского кинематографа
сокрыта высшая серьезность современного искусства.
   Чиновник, мимолетно добившись нечаянной любви, поутру теряет девушку.
Он уснул на пляже, а она уехала со своими молодыми друзьями. Для него это
была высокая трагедия, горькое счастье; он уже представлял себе их
совместную жизнь и жмурился оттого, что видел лицо жены, когда она будет
устраивать ему мордобой. А для девушки эта ночь была одной из сотен ночей
- на шальной дороге шальной жизни. "Зашел, ушел и вновь оставил дом..."
Чиновник гнал по шоссе, но он не мог приноровиться к скоростям молодых.
Они на своей старенькой машине выжимают 120 километров, а он на своей
мощной и новой едет с опаской. И ехал он все тише, тише, тише, словно
поняв для себя что-то важное. И когда крупным планом появилось лицо актера
(это был Альберто Сорди), вдруг снова возникает реклама:
   красивая японочка раскладывает перед аккуратным, шоколадно-приторным,
невозможно красивым мужем галстуки; возникает здание универмага, где
продаются вот эти самые лучшие, самые модные сейчас в Японии галстуки, и
диктор ТВ выкрикивает:
   "Покупайте галстуки "модерн"!"
   Когда после этого вас снова возвращают на крупный план рыдающего
Альберто Сорди, смотреть картину невозможно - ее убили. Искусство для
рекламы - это чудовищно.
   ...Телевизионные программы Японии - предмет для специального
рассмотрения, особенно когда речь идет о детских передачах.
   ...Правительственная программа "Эн Эйч Кэй" более точна и сдержанна.
Частные телевизионные фирмы большинство детских игровых передач обращают в
японскую традиционную древность, они посвящены герою-одиночке, который
сражается мечом и кинжалом за свое "правое дело". Традиционный героизм
одиночки чужд духу сегодняшнего японского "экономического чуда". Какая
тенденция сильней? Кто победит? Те, кто тянет молодежь к технике, к знанию
(а такая тенденция в японском телевидении, в книгоиздательстве, в
кинематографе, в театре очевидна), или та тенденция, которая выступает за
восстановление традиций и за преодоление "чуждых веяний"? Многие органы
печати ведут широкую борьбу с "растленными европейскими влияниями". При
этом - призыв к традиционному послушанию и трудолюбию. То есть "служите
технике двадцатого века, но живите по законам морали века девятнадцатого".
   Вспомнил доктрину Геббельса, когда литература и искусство были
разделены в Германии на "асфальтовую" и "почвенную". К "асфальтовой"
литературе были причислены выдающиеся немецкие художники, уехавшие в
эмиграцию, потому что, утверждал Геббельс, они "чужды духу великой
германской почвы". Геббельс канонизировал термин "блют унд боден" - "кровь
и почва". Фашистских писателишек называли "блюбоистами". Они исчезли
вместе с Гитлером, а литература "асфальта" - литература Фейхтвангера,
Брехта, Томаса Манна и Зегерс - осталась, и она определяет истинное
искусство Германии тех времен, а не та официальная беллетристика, которая
поднималась на щит "Фолькишер беобахтер".
   В Японии заметна тенденция борений паназиатских "блюбоистов" с
"технократами".
   Японских "технократов" нельзя упрекнуть в космополитизме, они делают
ставку на японский путь развития, но они понимают, что будущее в конечном
счете определит не верность "самурайскому духу", не кимоно, не деревянные
сандалии - "гета", а ракета, электроника и асфальт, как тут ни крути...
   Если серьезно анализировать эту проблему, то в малом можно увидеть
большое. В телевизионных передачах можно увидеть борьбу за тенденцию.
Например, в последнее время появились новые телевизионные фильмы, которых
ждет вся Япония - не только дети. Сюжеты этих фильмов
научно-фантастические, форма - детективная. Например:
   старик ученый изобретает эликсир силы и роста, чтобы творить добро, но
оказывается, что эликсир силы, который стимулирует силу и рост,
одновременно делает старика злодеем, ибо чем человек больше и сильнее -
это прочитывается в подтексте фильма, - тем он злее и надменней. С этим
стариком борются прекрасный мультипликационный мальчишечка с девочкой;
драки, перестрелки и в конечном итоге победа мальчика над "силой и ростом"
- сиречь над злом. В финале даже лицо старика изменилось. Чем больше он
рос, тем заметнее терял японские черты: лицо его делалось стереотипно
европейским. Как этот подтекст прочтут дети? В малом можно увидеть
большое. Национализм - это оружие против социального и научного прогресса,
мощное, надо сказать, оружие.
   ...Другой игровой фантастический фильм: в Токио объявляется динозавр.
Он громадный, ходит по городу и разрушает мосты, трассы и небоскребы.
   Землетрясения, пожары, гибель людей. С ним борются четыре аэронавта.
Динозавр омерзителен, но жесты его очеловечены. В конце концов аэронавты
привязывают динозавра к межконтинентальной ракете (это после драк, и
европейского мордобоя, и утонченного дзюдо). И вывозят динозавра в космос,
и там он превращается в окостенелость.
   Этот фильм, сделанный для детей, смотрят и взрослые. Вы соприсутствуете
при работе аэронавтов с техникой, вы наблюдаете, как они проверяют систему
работы межконтинентального корабля, вспоминают какие-то химические
формулы; они вместе пишут уравнения, рассчитывая вес и мощность ракеты,
соотнося это с весом динозавра. Это не просто фильм-зрелище, поразительно
интересное научно-детективное зрелище, а это фильм-рассуждение, сказал бы
я, в некотором роде третья, образовательная программа нашего ТВ, сделанная
с учетом категории интереса.
   Другой сюжет: девочка обладает даром испускать из глаз электричество. В
этом ее счастье, ибо электричество - это мощности, это скорость, это свет.
Но в этом и несчастье: своими взглядами девочка убивает людей вокруг себя.
И вот ее друг начинает думать, как спасти девочку, сохранив ее волшебный
дар. Действие построено на детективном сюжете, как и во всех других
фильмах. Брехт утверждал, что интеллектуальное наслаждение доставляет
задача-головоломка, которую детективный роман ставит перед читателем. Он
прежде всего предоставляет широкое поле для наблюдательности. Нам
доставляет удовольствие способ, каким автор детективного романа (фильма)
приводит нас к разумным суждениям, заставляя отказываться от наших
предубеждений. Для этого писатель, режиссер должен владеть искусством
обмана. А это высокое искусство в искусстве - искусство обмана.
   (Браво, Брехт, защитил жанр, а при сегодняшней авторитарности искусства
такая защита бесценна! - Ю. С.) Действительно ведь главное
интеллектуальное удовольствие, доставляемое детективным романом, состоит в
установлении причинности человеческих поступков.
   Детективный роман дает нам возможность для умственных операций, ибо
свой жизненный опыт мы получаем в условиях катастроф... За событиями, о
которых нам сообщают, мы предполагаем другие события, о которых нам не
сообщают. Они, видимо, и есть подлинные события. Мы могли бы в них
разобраться, если бы мы знали о них. Только история может вразумить нас по
поводу этих подлинных событий, если главным действующим лицам не удалось
их полностью скрыть. Ведь истории пишутся после катастроф, считал Брехт.
   Если ясность и наступает, то лишь после катастрофы. Совершено
преступление. Как оно надвигалось? Как это случилось? Что за ситуация
возникла? Вот теперь и нужно заниматься раскрытием всех обстоятельств.
   Японцы так строят свои детские и юношеские передачи, чтобы за
час-полтора, пока идет научно-детективный фильм, заложить в ребенке п р и
в ы ч н ы й интерес к техническому чуду, которое через пять-шесть лет
должно стать бытом, практикой жизни. Японцы готовят общество десятилетних
граждан к тому, чтобы через несколько лет все то, что они сейчас смотрят
на экранах ТВ и чем они восхищаются, сделалось привычным атрибутом
каждодневности - в чем-то даже скучным. Может быть, ТВ забегает вперед?
Отнюдь: в Японии, как мне говорили токийские журналисты, намечается
запустить пять спутников научного назначения и четыре экспериментальных
спутника. В стадии проведения исследовательских работ находятся шесть
спутников хозяйственного назначения, которые должны быть запущены в 1978 -
1982 годах.
   Все это хорошо и очень интересно, однако тревожно то, что сейчас стали
появляться новые телепрограммы, где вместо традиционного мальчика,
обладающего технической сверхсилой (в каблуках его гета вмонтирован напалм
для врагов; у него дома несколько портативных ракет, на которых он летает
в межзвездное пространство; в его глазах заключена сверхсильная энергия,
которой он может сражаться с противником), появился мальчик, одетый в
кимоно, с самурайской косичкой, с подчеркнуто раскосыми глазенками. А его
враги стали сплошь иноплеменными, круглоглазыми, беззубыми, горбоносыми,
белолицыми злодеями...
   ...Я за н а ц и о н а л ь н о е в искусстве. (Читай - "мы".) Я против н
а ц и о н а л и з м а, в чем бы он ни выражался. (Читай - "мы".)
Национализм в век сверхскоростей чреват всеобщей катастрофой.
   ...Познакомился с Токато-сан - прелестным тридцатилетним художником,
одним из известнейших живописцев Японии. Сели в его "тойоту", поехали к
скульптору Ивано-сан - я его назвал "Иван Иванычем", и скульптор зашелся
от смеха. Еще до того, как японцам переведут смысл каламбура или шутки,
они по интонации понимают, что ты говоришь. Вообще здесь обостренный, я бы
сказал - жадный, интерес к русскому языку. Как это ни парадоксально,
японцы чувствуют наш язык, особенно это заметно в песне. Мне показалось,
что в Японии наши песни поют отнюдь не хуже, чем мы, порой даже с большим
чувством.
   Ивано-сан, лауреат Национальной премии Такеси Хаяси, работает в
маленькой мастерской. Его скульптуры чем-то похожи на работы советского
художника Николая Никогосяна - так же экспрессивны. Только в них
экспрессия сдержанности, "кричание" статики.
   Движение души, порыв, плач, счастье, крик японцы умеют передавать через
сцепленные пальцы рук, а на лице - если это поясной портрет - будет полное
спокойствие.
   - У нас не было своей Греции, - говорил Токато. - Мы искали себя,
отсчитывая от нуля. И у нас не было Рима, Возрождения, передвижников. Мы
нашли себя, свой стиль, свое движение. Вспомните фильм "Голый остров". Это
- киноживопись. Ваш памятник Петру символичен движением, мы учимся на этом
памятнике, но исповедуем свой стиль.
   Я заметил, что национальность "Девушки, снимающей платье" - это новая
работа Ивано - я мог бы определить, даже не видя ее лица: по движениям
рук, повороту торса, наклону головы.
   Ивано-сан и Токато очень интересно рассказывали мне о "киноби". Киноби
по-японски означает символ функциональной красоты. У американцев, считают
японские художники, существует киноби плюс "нечто большее"; у русских -
киноби плюс "желание выразить движение словом". Сейчас киноби широко
распространяется на оформление, на "дизайн". Ивано-сан сказал, что если бы
японские "промышленные художники" (появилась и такая профессия) не нашли
бы "нечто" в решении японских малолитражек, то все японцы по-прежнему
покупали бы "фольксваген". Японское "нечто" в промышленности - это киноби
плюс "законченная функциональная красота".
   Японцы, сказал Токато-сан, исповедуют в киноби допуск в микрон. Отличие
может быть минимальное, однако это минимальное обязано сделать "тойоту"
машиной чисто японской, а никак не европейской. (Действительно, формы
малолитражек совершенно японские, хотя, если заставить меня объяснить, в
чем эта "японскость"
   выражается, я толком объяснить не смогу: законченность формы слову не
подвластна.)
   Токато живет тем, что работает в бюро, принимающем заказы от фирм на
рекламу и от издательств - на оформление книг. Ивано-сан преподает в
"Институте новых форм" (приглашает съездить туда).
   Традиционная японская живопись, рассказали мои друзья, была в Японии
издревле, а европейская живопись проникла на острова лишь сто лет назад, с
началом "эры Мэйдзи". Первую выставку в стране устроило министерство
образования. Она называлась "интэн". С тех пор интэн стало символом
классической живописи.
   Пятьдесят лет назад была устроена первая частная выставка. В стране
господствовал натурализм, а наиболее популярным художником в Японии был
Коро.
   Потом пришел импрессионизм. Однако после победы Великой Октябрьской
революции японские художники разделились. Дальнейшее развитие шло через
расколы.
   Импрессионисты сорок лет назад стали консерваторами. Появились
"пролетарские художники", которые выступали за преобразование общества, за
революционное искусство. Во время войны 1941 - 1945 годов все эти
направления в японской живописи - и консерваторы, к которым причисляли
импрессионистов, и пролетарские художники - были разгромлены милитаристами.
   В 1945 году, после победы Советской Армии и ее союзников, был
организован "Японский союз изобразительных искусств", во главе которого
стали прогрессисты.
   "Ито" - так называется традиционная японская живопись. Руководитель
течения европейской живописи - Такеси Хаяси. "Традиционалистов" и
"классиков" на выставках выставляют без предварительного отбора. Все
остальные могут передавать свои картины на интэн только после специального
отбора. Однако в других школах живописи, которые не связаны с министерским
выставочным комитетом, картины не цензуруются, а только проходят конкурс
своей ассоциации и идут на свою выставку, не являющуюся классической.
   Сколько платят художнику? Трудно сказать точно. Но вот, например,
Такеси Хаяси, когда он выставляется в интэн на министерской выставке,
получает 100 тысяч иен за картину, исполненную маслом, размером 15 на 20
сантиметров (это что-то около 300 долларов).
   Наиболее популярна в Японии "живопись миниатюрных форм". Если картину
на выставке в парке Уэно покупают, то художник передает "Ассоциации
изобразительных искусств" 20 процентов от полученного гонорара.
"Ассоциация" никаких благ художнику не предоставляет, лишь дает
возможность выставиться без цензуры. Но, вступив в "Ассоциацию
изобразительных искусств", художник становится официально признанным
мастером.
   Сейчас при "Ассоциации" создано несколько институтов "новых форм". Там
преподают только члены "Ассоциации", но платят им ничтожно мало.
Продолжается спор - и в "Ассоциации" и в интэн - между стариками и
молодыми. Импрессионизм, конструктивизм и кубизм считаются сейчас "старой"
живописью. Ищут новый, авангардный реализм. Я смотрел эту живопись
авангардного реализма. Она в чем-то интересна, насквозь пронизана
политикой; в ней много плакатного. Я бы не стал ее отрицать, это поиск;
однако противоборствующие традиционалисты и японские импрессионисты
представляются мне все-таки наиболее интересными. В скульптуре
распространен занятный, неожиданный сплав - Кандинский и Корбюзье -
точная, геометрическая выверенность замысла и цветастый, безудержный
"примитивизм".
   В Токио - паника. Снова с утра валит снег. Цены на цепи для
автопокрышек за один день подскочили с 3 до 6 тысяч иен (образчик того,
как рынок регулирует ценообразование).
   - Если, - сказал Токато, приехав ко мне рано утром, - снег пойдет еще
один день, в городе будет трагедия. В Токио нет снегоочистительных машин,
значит, остановится транспорт. Занятия в школах прекращены, потому что
дети и студенты вышли на улицы очищать от снега деревья. Деревья - это
ценность: каждое дерево - это мир, его нужно охранять.
   Я видел, как мальчики и девочки освобождали от снега каждую пальму,
каждую сосну. В их движениях была нежность - так они боялись повредить
веточку, острый лист пальмы.
   На сером снегу хайвэев сейчас особенно заметны "черные асы" - молодые
ребята-мотоциклисты, или ультралевые, или ультраправые, но обязательно -
ультра; с гривами развевающихся по ветру волос, в драных джинсах, черных
свитерах, в черных шлемах, носятся они на гоночных мотоциклах по улицам
Токио. Их называют еще "черная смерть" - они часто совершают разбойные
нападения, насилуют, хулиганят.
   - Мальчишкам и девчонкам, - говорил Токато, когда мы ползли по улице,
попав в пробку, - которые гоняют на мотоциклах, порой всего тринадцать или
четырнадцать лет. Это проявление трагедии, которая рождена столкновением
семейных традиций Японии с космополитическими скоростями века.
   Мы ехали по городу полтора часа, но одолели не более десяти километров.
   Выбраться на хайвэй нет никакой возможности. Токато остановил машину
около маленького отеля, побежал к телефону. Вся Япония на автоматике:
можно разговаривать из любого телефона в Токио с Осакой, Хиросимой,
Нагасаки.
   Токато заехал за мной, чтобы отвезти в другую префектуру - у него там
контракт на оформление новых бензоколонок и станций техобслуживания.
Токато предупредил "фирмачей", что приехать из-за снега не сможет. Минуты
три - это я понял по интонации - извинялся, и выслушивал встречные
извинения заказчика, и снова извинялся...
   Поехали в Исторический музей. По пути заглянули в университет, думали
встретиться с руководителями левых студентов. Там тихо, пусто. Занятий
из-за волнений по-прежнему нет.
   Музей интересен, состоит из трех зданий. Экспозиция главного корпуса
подобрана со вкусом, много холодной отрешенности, но не потрясает, хотя
очень интересна коллекция будд. Движения пальцев каждого будды говорят о
характере значительно больше, чем лицо. Лица недвижны. Символика пальцев -
первооснова. Трактоват