аставить себя вымолвить просьбу о  возобновлении
на Украине карточной системы, чтобы уберечь от голодной смерти  сотни  тысяч
украинцев...
   А не просить -- нельзя: когда начнутся чума и голодные,  кровавые  бунты,
отвечать, придется ему, первому секретарю ЦК КПУ, кому же еще?!
   ...Не дослушав сообщения Хрущева, голос которого
   то и дело срывался на фистулу, Сталин резко оборвал его:
   -- Что, бухаринские штучки?! Ты кто? Мужик? Или рабочий?! Мы тебя  держим
в Политбюро для процента,  заруби  это  на  носу!  Единственный  рабочий  --
запомни! Не крестьянин, а рабочий! Знаю  я  мужика!  Лучше  тебя  знаю...  В
ссылках у мужиков  жил,  не  в  дворянских  собраниях!  Работать  не  хотят,
нахлебники, манны небесной ждут! Не дождутся. А будут саботировать  поставки
-- попросим Абакумова навести порядок, если сам не  можешь...  После  такого
доклада, как твой, тебя надо было бы примерно наказать и вывести из ПБ,  как
кулацкого припевалу, только у нас беда: тут сидят одни партийные бюрократы и
министры. -- Сталин медленно обвел взглядом лица  членов  Политбюро.  --  Не
играй на этом, Хрущев, голову сломишь... Есть  мнение,  товарищи,  --  резко
заключил  Сталин,  --  рекомендовать  первым  секретарем  Компартии  Украины
Кагановича... Он  в  Киеве  родился,  ему  и  карты  в  руки...  Хрущева  от
занимаемой  должности  освободить...  Перевести  Председателем   Украинского
Совета Министров... И чтоб государственные поставки были выполнены! Если нет
-- пенять вам обоим придется на себя...
   ...В кремлевском  коридоре,  когда  расходились  члены  Политбюро,  Берия
шепнул:
   -- Берегись... А то, что решился сказать правду, --  молодец,  в  будущем
тебе это вспомнят, поступил, как настоящий большевик.
   ...Никто другой не сказал ему ни слова -- обходили взглядом...
   Вот именно тогда-то он и признался себе: "Мы  все  холопы  и  шуты...  По
сенькам шапка... Хоть бы один меня вслух поддержал, хоть один бы..."
   Однако, когда через месяц Сталин позвонил ему -- уже в Совет Министров --
и осведомился о здоровье, сказал,  что  понимает  его  трудности,  "держись,
Никита Сергеевич, если был резок -- прости", Хрущев не смог  сдержать  слез,
всхлипнул даже от избытка чувств.
   Сталин же, положив трубку, усмехнулся, заметив при этом Берия:
   -- Докладывают, Что он во всех речах клянет  свои  ошибки...  Его  беречь
надо, такие нужны, в отличие от всех... Он  хоть  искренний,  мужик  и  есть
мужик.
   И снова четыре недели Исаева не вызывали на допрос; душили стены  камеры,
выкрашенные в грязно-фиолетовый цвет; днем -- тусклый свет оконца, закрытого
"намордником", ночью -- слепящий свет лампы;  двадцатиминутная  прогулка,  а
потом -- утомительная гимнастика: отжим от пола, вращение головы, приседания
-- до пота, пока не прошибет.
   "Приказано выжить"... Эти  слова  Антонова-Овсеенко  он  теперь  повторял
утром и вечером.
   Первые недели он порою слеп от  ярости:  чего  они  тянут?!  Неужели  так
трудно разобраться во всем?! Но после общения с Сергеем  Сергеевичем  понял,
что никто ни в чем не собирается разбираться, ему просто-напросто навязывают
комбинацию, многократно ими апробированную.
   Они, однако, не учли, что я прожил жизнь  в  одиночке,  четверть  века  в
одиночке, наедине с самим собой, со своими  мыслями,  которыми  было  нельзя
делиться ни с кем -- даже с радистами; суровый закон,  испепеляющий,  но  --
непреклонный...
   Они думают, что  отъединение  от  мира,  неизвестность,  мертвая  тишина,
прерываемая звоном кремлевских курантов  и  идиотскими  выкриками  "пост  по
охране врага народа" (нельзя называть  меня  "врагом",  пока  не  вывели  на
трибунал,  я  --  "подследственный",  азбука  юриспруденции),  сломят  меня,
сделают истериком и податливым дерьмом. Хрен!
   Спасибо им за эту одиночку, я волен думать здесь, я совершенно свободен в
мыслях; единственный выход -- свободомыслие в тюрьме; .страшновато, но, увы,
-- правда, поэтому-то я и вычислил, что не имею права говорить ни слова  про
Сашенку и сына, нельзя открывать свою боль, это -- непоправимо, будут знать,
на что жать...
   Ты достаточно открылся, когда  работал  на  даче,  признался  он  себе  с
горечью, не забывай этого. Видимо, они тянут не только потому,  что  это  --
метод, они составляют какой-то особый план, понимая, что со мной работать не
просто, профессионал... Ерунда, возразил он, комиссар госбезопасности  Павел
Буланов тоже был профессионалом, вывозил Троцкого в Турцию, до  этого  круто
работал по бандформированиям, а что плел  на  бухаринском  процессе?!  Какую
ахинею нее?! Как оговаривал себя?! "Я опрыскивал ртутью кабинет Ежова".
   А  что,  пулю  ему  в  лоб  он  не  мог  пустить?!  Надежней,  чем  ртуть
разбрызгивать, сам, кстати, первый от  этого  разбрызгивания  и  должен  был
помереть.
   Они готовят план, исходя из системы своих аналогов,  из  •  наработанного
ими опыта, -- именно поэтому они сгорят на мне. Я помню, как  мистер  Шиббл,
когда мы шли в Парагвай через сельву,  смеялся,  рассказывая,  что  является
признанным эталоном красоты индейской  женщины:  плоское  лицо,  надрезы  на
щеках, закрашенные ярко-красной смолой, зачерненные зубы и кольцо в носу.  А
что, верно,  у  каждой  этнической  группы  свой  эталон  красоты  и  манеры
поведения:  где-то  на  Востоке  принято   рыгать,   только   тогда   хозяин
удостоверится,  что  его  гость  сыт,  высшая   форма   благодарности-Сергеи
Сергеевич и тот, кто им управляет, имеют свои эталоны; что ж, посмотрим, как
мы належимся друг на друга.
   ...На очередной допрос его вызвали  в  три  часа.  Сегодня,  однако,  его
подняли на лифте, ввели в приемную --  окно  затянуто  мелкой  сеткой,  чтоб
никто  из  арестованных  не  сиганул  головою  вниз;  за  столом-бюро  сидел
элегантный мужчина в штатском; много телефонов;  раньше  у  нас  в  ЧК  были
совершенно другие модели -- с  "рогами",  трубки  изогнутые,  чтоб  говорить
прямо в мембрану, а здесь сплошь немецкие, самой последней формы,  наверное,
вывезли из Германии.
   Поднявшись из-за стола-бюро, мужчина отпустил  надзирателей  и  предложил
Исаеву:
   -- Устраивайтесь на диване, руководство скоро освободится...
   ...Портрет Дзержинского, напротив -- Сталина в форме генералиссимуса.
   По-моему, никто  из  русских  царей,  подумал  вдруг  Исаев,  не  чеканил
победные медали со своим изображением; в России был Георгиевский крест, были
ордена святых -- Анны, Владимира; во Франции -- розетка  Почетного  легиона;
даже Наполеон не изображал свой профиль на медалях; Сталин не постеснялся.
   Странно, отчего мы начинаем  думать  об  очевидном  и  поражаться  этому,
только когда судьба ставит нас к стенке? Спасительный инстинкт отгораживания
от правды? Как у раковых больных? Что это -- новое в нас или традиция?  "Моя
хата с краю, ничего не знаю"  --  вошло  в  пословицу  более  столетия  тому
назад... Значит, не можем
   без царя? Нужен Патриарх? Макс Нордау писал, что  вырождаются  не  только
преступники,  в  которых  заложен  изначальный  посыл  зла,  но  и  артисты,
политики, писатели, ученые, художники, цвет нации... Неужели  этот  паршивый
прародитель  нацизма  был  прав?  Нет,  он  не  был  прав,   ибо   предрекал
исчезновение такой "выродившейся" нации, как французы, но  ведь  рухнула  не
Франция, а именно Германия;  немецкий  народ  несет  на  себе  отныне  тавро
нацистского  проклятия:  нация  разрешила  фюреру  и   его   банде   создать
государство ужаса, называвшееся ими "рейхом счастья"; немцы помогли созданию
государства, где директивно, по указанию главного  пропагандиста  Геббельса,
назначались  "таланты",  а  подлинные  таланты  изгонялись  за  границу  или
сжигались в концлагерях... За все время правления Гитлера не было создано ни
одного романа, фильма, картины или спектакля, которые  бы  оставили  о  себе
память... А изгнанные Брехт и Эйслер знакомы каждому в  мире,  как  и  Манн,
Ремарк и Фейхтвангер... И ведь немцы  аплодировали  изгнанию  своих  гениев,
ревели "хайль", когда  проезжал  обожаемый  фюрер,  а  потом  становились  в
очередь за маргарином, отпускавшимся по карточкам, но в этом  были  виноваты
большевики, масоны, евреи и мы, славянские недочеловеки, кто же еще?!
   А что бы могло случиться с миром, не выгони они Альберта Эйнштейна?  Всех
тех евреев-физиков, которые сделали американцам атомную бомбу?!
   Несчастные  немцы...  Гитлер  рассовал  всю  нацию   по   контролируемым,
поднадзорным  сотам:  каждый  был  членом  какой-нибудь  гильдии,  общества,
группы, домового комитета национал-социалистической немецкой рабочей партии;
в  каждом  парадном  был  представитель   "гитлер-югенда"   и   профсоюзного
"трудового фронта" партийного товарища Лея...  Он,  Гитлер,"  и  его  партия
превращали людей в бездумные автоматы, они разделяли общество, но ведь  лишь
человек многогранных интересов, занятый не только бизнесом, но и  живописью,
не только золотыми .рыбками, но и спортом, может  способствовать  уменьшению
разнородности нации, ее единению... Гитлер дал право  злым,  грубо  сильным,
недалеким, коварным и обязательно рабски послушным стать  пастырями,  это  и
'привело нацию к  гибели:  народ  не  могут  вести  хамы,  покорные  фюреру;
покорные трусы ничего не могут без приказа сверху, они теряются, когда  надо
принять самостоятельное решение, они некомпетентны, они парализованы
   тем авторитетом, в который их заставили поверить... А не  верили  б!  Как
можно заставить человека поверить в то, что перед ним лев,  когда  на  самом
деле это крыса?! Но  заставили  же!  Поверили!  Как?!  В  чем  секрет  этого
механизма оглуп-, ления и покорения  народа?  А  мы?  Мы,  наши  люди?..  На
столе-бюро что-то запищало, мужчина в штатском поднялся:
   -- Пожалуйста, вас приглашают к руководству. Поддерживая  локтями  брюки,
Исаев направился к двери; проходя мимо мужчины, заметил:
   -- В двадцать первом в этом помещении работал Сыроежкин и его группа, те,
которые потом взяли Савинкова..
   ...Нынешний кабинет, куда вошел Исаев, был раза в четыре больше, чем  все
помещение группы Сыроежкина; видимо, объединили несколько комнат.
   За большим столом сидел крупный, хорошо сложенный человек; ношеный пиджак
висел на одном из стульев, окружавших большой  стол  заседаний;  рубашка  на
этом крупном мужчине  с  симпатичным  лицом  и  очень  живыми  глазами  была
застиранная, мятая, черный галстук приспущен.
   --  Ну,  здравствуйте,  Всеволод   Владимирович,   --   сказал   он,   --
присаживайтесь, я заказал кофе и ' бутерброды. Наша баланда, видно, стоит  у
вас поперек горла? Только-только карточки отменили, что  вы  хотите,  страна
лишь начинает оживать...
   -- Она по-настоящему оживет, -- заметил Исаев, -- когда не  будет  сажать
своих солдат в одиночки внутренней тюрьмы...
   -- Тоже верно, -- легко согласился мужчина. --  Вы  правильно  расставили
акценты: "своих солдат". Чужих -- будем сажать и ставить к стенке.
   -- Докажите, что я не "свой", -- можете ставить к стенке.
   -- Ну, знаете ли, у меня нет времени доказывать  вашу  невиновность!  Это
вам -- карты в руки! Мне надо  шпионов  ловить,  бендеровцев  выкуривать  из
лесов, мельниковцев, литовских и эстонских "черных братьев"...  Кто  это  за
нас будет делать?!
   -- Я хотел бы знать, с кем я разговариваю. Вы не Представились.
   -- Помощник разве не сказал? Называйте меня  генерал  Иванов.  Можете  по
имени-отчеству: Аркадий Аркадьевич...
   -- Я бы хотел спросить вас, в чем меня обвиняют? Я уж тут отдыхаю  третий
месяц, пора объясниться...
   -- Именно за этим я вас и пригласил, Всеволод Владимирович.
   Генерал положил крепкую руку на четыре папки, что лежали возле  телефона,
отличавшегося от всех остальных формой и цветом,  внимательно,  с  некоторой
долей сострадания осмотрел Исаева, поинтересовался, хочет ли его  собеседник
курить; выслушав отрицательный ответ,  покачал  головой:  "Не  все  обладают
такой силой воли, порою за одну затяжку такое начинают нести, что  хоть  уши
затыкай..."
   -- Давайте по делу, -- Исаев говорил сухо, совершенно  спокойно,  ибо  он
понял, что сейчас-то и началась игра; он слыхал об этом  от  Айсмана,  прием
назывался "тепло против холода".
   -- Давайте, -- согласился тот, кто  представился  "Аркадием  Аркадьевичем
Ивановым". -- Все документы,  которые  нам  удалось  собрать  на  вас,  были
доложены высшему руководству. Меня уполномочили передать:  будущее  в  ваших
руках, Всеволод Владимирович,..
   -- То есть?
   Иванов на мгновение задумался, потом, не спуская глаз с Исаева,  позвонил
по телефону:
   -- Кофе отменяется и бутерброды  тоже.  Пришлите  парикмахера,  принесите
костюм, хорошие туфли, рубашку с галстуком и пуловер... Мы поедем  пообедать
в гостиницу "Москва". -- Он дружески подмигнул  Исаеву  и,  прикрыв  ладонью
мембрану, поинтересовался: -- Как относитесь к такого рода перспективе, а?
   Поднявшись из-за стола, генерал набросил на плечи обшарпанный пиджак:
   -- Вчера вернулся из Лондона, погода там дрянь,  знобит  чего-то,  третью
таблетку аспирина жую, как бы не свалиться... Кстати, то, что ни  словом  не
обмолвились на допросах о жене и сыне, свидетельствует о том, что  вы  верно
избрали линию защиты: не показывать болевые места  контрагенту.  Но  беда  в
том, что все ваши предыдущие разговоры -- на даче --  фиксировались.  Мы  их
тщательно изучили: мера искренности, степень привязанности к тем,  кого  так
давно не видели, так что сейчас нам ясно: все эти  недели  вы  готовились  к
драке. Правильно, кстати, делали... Побеждает -- сильный.
   -- Побеждает умный.
   -- Э, пустое, Всеволод Владимирович! Романтика, прошлый  век...  Думаете,
следователь Каменева был умнее Льва Борисовича? Сильнее  был!  Власть  имел!
Право на поступок! Оттого и победил... А ведь молодой был, тридцать два года
всего... А вы, умница, столько напортачили в течение двух  допросов,  что  -
вас с мылом мой -- не отмоешь... Кто создатель Красной Армии? Троцкий?  Ваши
слова? Ваши. Вот вам восемь лет тюрьмы за антисоветскую пропаганду.  Красную
Армию создали Ленин и Сталин, руководил же ею Иосиф Виссарионович...  Кто  с
Лениным ехал через Германию? Зиновьев? Ваши слова? Ваши. Еще десять  лет  --
антисоветская  пропаганда.  На  суде  от  своих  слов  не   откажетесь?   Не
откажетесь. А суд будет открытый,  публика  станет  кричать,  требуя  смерти
гнусному клеветнику, агенту гестапо, а  в  прошлом  связнику  между  врагами
народа Постышевым и Блюхером с гитлеровским шпионом Троцким, -- вы ж  и  эти
свои  показания  подписали...  И  мы  будем  вынуждены  приговорить  вас  по
совокупности к смертной казни, но мы после победы подобрели, казнь автоматом
меняем на четверть века лагерей, этим вы себя уже обеспечили... И не  вините
нас, никто вас за язык не тянул, а если выбрали  принципиальную  позицию  --
что ж,  валяйте,  выведем  на  очень  открытый  суд  где-нибудь  на  заводе,
посмотрите на лица людей, убедитесь в том, что вы пушинка, ничто, тогда-то и
дрогнете...
   Вошедшему парикмахеру сказал:
   -- Побрейте с"шипром" Стригите аккуратно  под  полубокс,  скопируйте  тот
фасон, что- я привез вам из Лондона.
   ...Они стремительно выехали на "ЗИСе" из тюрьмы; возле ресторана "Иртыш",
что наискосок от памятника  первопечатнику  Ивану  Федорову,  Иванов  сказал
притормозить, вышел из машины первым, протянул руку Исаеву, усмехнувшись при
этом: "Не шатает?", захлопнув дверцу, бросил шоферу:
   -- Позвоню.
   Максим Максимович ощутил в горле слезы:  его  обтекала  толпа  своих,  он
слышал русскую речь, она сливалась в  какую-то  музыку,  он  ощутил  в  себе
могучие такты "Богатырской симфонии", на какой-то миг совершенно забыл,  что
его вывезли из тюрьмы, что это один из эпизодов в той работе, которую против
него ведут, одна из
   фаз задуманной операции; он просто вбирал в себя лица людей,  их  голоса,
смех, сосредоточенность, радость, угрюмость, спешку; свои...
   Иванов, цепко наблюдавший за ним. чуть тронул его за локоть:
   -- Ну, пошли, тут до ресторана "Москва" рукой подать.
   -- Сейчас, -- ответил Исаев. -- Меня действительно зашатало...
   И вдруг с мучительной ясностью он  ощутил  свою  расплющенную,  козявочъю
крошечность, ибо понял, что . в этом совершенно новом для него городе  --  с
махиной Совнаркома, с гостиницей "Москва", с "Метрополем", ставшим отелем, а
в его годы бывшим вторым (или третьим?) Домом Советов, он  --  один,  совсем
один... На третьем этаже "Метрополя" в  двухкомнатном"  номере  жил  Бухарин
(Феликс Эдмундович как-то  попросил  его,  "Севушкой"  называл,  съездить  к
"Бухарчику" за отзывами о  работах  академиков  --  тот  особенно  дружил  с
любимцем Ленина электротехником Рамзиным и Вавиловым; первого  арестовали  в
конце двадцатых, другого -- девять лет  спустя).  Там  же,  в  однокомнатном
номере, жил мудрец Уншлихт; впервые Максим Максимович увидел,  как  трагично
изменились глаза зампреда ВЧК в восемнадцатом, после подавления мятежа левых
эсеров. Уншлихт тогда тихо, на цыпочках, вышел от Дзержинского:  тот  никого
не принимал, подал в отставку,  заперся  у  себя  в  кабинете,  который  был
одновременно совещательной  комнатой  и  спальней  (ширма  отгораживала  его
койку); левый эсер Александрович, первый  заместитель  Дзержинского,  старый
друг по тюрьмам и сссылке, был объявлен им в розыск и  провозглашен  "врагом
трудового  народа"...  Каково  подписать  такое?  Всю  следующую  неделю  на
Дзержинского было страшно смотреть: щеки запали, черные провалы под глазами,
новые морщины у висков и на переносье...
   ...Я совершенно один в этом  незнакомом  мне,  новом,  неизбывно  родном,
русском городе, повторил себе Исаев;  если  бы  меня  вывезли  из  тюрьмы  в
Германии -- допусти на миг такое, -- я бы знал, к кому мне припасть: тот  же
пастор Шлаг, актер из "Эдема" Вольфганг  Нойхарт...  Господи,  стоит  только
броситься в толпу, проскочить сквозь проходные дворы Берлина, известные  мне
как пять пальцев, оторваться от этого "Иванова", и я бы исчез, зата86
   ился,  принял  главное  решение  в  жизни  и  начал  бы   его   исподволь
осуществлять... И в Лондоне я бы нашел  Майкла,  того  славного  журналиста,
который прилетел с Роумэном в аргентинскую Севилью, и в  штатах  --  Грегори
Спарка или Кристину, и  в  Берне  --  господина  Олсера,  продавца  птиц  на
Блюменштрассе, а к кому мне припасть здесь?! Ведь  я  даже  не  знаю  адреса
Сашеньки и сына! Да и дома ли они?! Этот Иванов хорошо думает,  он  развалил
меня, когда походя заметил, что молчание по поводу семьи показывает, что это
-- самое затаенно-дорогое в моей жизни... Я на Родине, у своих, но это новые
свои, никого из тех, с кем я начинал, нет более, все они "шпионы",  все  те,
кто окружал Дзержинского, -- "диверсанты", все те, кто работал с Лениным, --
"гестаповцы"... Мне не  к  кому  припасть  здесь.  И  против  меня  работает
огромный аппарат для чего-то такого, о чем я не знаю и не  смогу  догадаться
до той поры, пока они не откроют карты, а откроют они свои  карты  только  в
том случае, если заметят, что я хоть в малости дрогнул, потек, перестал быть
самим собою...
   -- Ну, пошли, -- повторял Иванов.-- 'После обеда  покатаемся  по  городу,
покажу новую Москву, небось интересно?
   -- Еще бы... ,
   Они двинулись вниз, к  Охотному  ряду,  который  перестал  быть  базарным
рядом, а сделался огромной площадью -- шумной, в перезвоне трамваев и гудках
автомобилей; как много трофейных "БМВ", "хорьхов" и "майба-хов",  машинально
отметил Исаев; и еще очень много людей в царских вицмундирах,  такие  носили
финансисты; он помнил эти мундиры по декабрю семнадцатого, когда  участвовал
в национализации банков.
   -- Слушайте, Аркадий Аркадьевич, -- спросил Исаев,  кивнув  на  спешивших
куда-то чиновников, -- а когда ввели эти вицмундиры?
   -- Недавно, -- ответил тот. -- Одновременно  с  переименованием  народных
комиссариатов в министерства.
   -- Смысл? Зачем отказались от нарк