оматов? "Народный комиссариат"  --  это
же символ Революции.
   -- Не ясно? После победы  произошел  реальный  прорыв  России  в  мировое
сообщество. Надо убрать фразеологические  барьеры,  на  Западе,  представьте
себе, до сих пор плохо понимают, что  такое  "нарком"...  В  конечном  итоге
какая разница?  Что  нарком  руководит  ведомством,  что  министр  --  смысл
социализма от этого не меняется...
   Если бы не менялся смысл, это наверняка предложил
   87 -
   бы Ленин, когда мы вырвались в европейское сообщество  после  договора  в
Рапалло, сказал себе Исаев.
   -- Не согласны? -- поинтересовался Иванов.
   -- Вы преподали мне урок: над каждым словом  надо  думать,  у  вас  умеют
каждое слово, словно лыко, ставить в строку...
   -- Вы поразительно сохранили язык, -- задумчиво сказал Иванов. --  У  вас
прекрасный русский, нашим бы нынешним  чекистам  так  говорить,  как  старая
гвардия...
   -- Вы записываете наш разговор? -- спросил Исаев.-- Или в этом нет нужды,
внесете мои ответы в протокол допроса по памяти?
   -- Будет вам... Меня-то не считайте монстром, как не стыдно...
   -- Стыдить меня не стоит, Аркадий Аркадьевич... В камере  сижу  я,  а  не
вы... Про запись я  спросил  вот  почему:  стоит  ли  реанимировать  царские
вицмундиры? Ну ладно, отменили "командиров" и вернули  "офицеров",  лампасы,
золотые погоны... Допускаю: в сорок третьем надо было  думать  о  той  части
страны, которую предстояло освобождать... А там  в  каждом  городе  выходили
собственные нацистские газеты, которые  редактировали  наши  люди,  работала
русская полиция, агентура, свои палачи, лютовали свои подразделения СД; надо
было продемонстрировать  тем,  кто  прожил  в  оккупации  годы,  что  мы  от
комиссаров отступили к прежней России; компромисс; отсюда,  как  я  понимаю,
замена института комиссаров на "замполитов"... Но зачем  сейчас  гражданских
чиновников одевать во все царское? Вам сколько лет, Аркадий Аркадьевич?
   -- Тридцать семь, -- ответил тот несколько рассеянно,  стараясь,  видимо,
скрыть раздражение.
   -- Значит, помните форму царских жандармов? Милиционеры  одеты  именно  в
жандармскую форму! Только что  без  аксельбантов...  Вы,  кстати,  читали  в
книгах по истории, что главным лозунгом солдатской массы в семнадцатом  году
был "Бей золотопогонников!"?
   -- Золотопогонниками были дворяне, -- возразил Иванов.  --  Мой  отец  из
бедняков, Всеволод Владимирович. Так что речь надо вести не о  форме,  но  о
содержании.
   -- Генерал Шкуро из крестьян.  Сотрудник  Гиммлера  генерал  Краснов  был
сыном сельского учителя, да и  нацист  Бискупский,  генерал  царя,  тоже  из
разночинной семьи.
   -- Нет, -- вздохнул Иванов, -- ничем я вам  не  смогу  помочь,  ежели  вы
такое  несете,  честное  слово...  Я  вас  слушаю  с  интересом,  мотаю   на
отсутствующий ус, но если мы остановим всю эту уличную толпу и я разрешу вам
высказать то, что вы только что говорили мне, вас втопчут в асфальт.
   ...В ресторане "Москва" они устроились возле  окна;  вид  на  Кремль  был
ошеломляющим; Исаев нашел глазами те окна в "Национале", где  жили  Ильич  и
Надежда Константиновна; Каменев жил этажом выше, рядом с ним был приготовлен
двухкомнатный номер для Троцкого, но нар-комвоенмор сразу  же  перебрался  в
свой поезд, который сделался его  штабом,  --  вплоть  до  конца  двадцатого
мотался по фронтам: в номере жили его жена Наталья Седова и сыновья Сережа и
Лев.
   -- Я предлагаю меню, -- сказал  Иванов,  разглядывая  наименования  блюд,
написанные  на  шершавой  серой  бумаге  от  руки.  --  Закуска:  селедка  с
картошкой, две порции икры и балык. Сборную солянку будете? Не  забыли,  что
это такое?
   -- Я просто не знаю, что это такое, --  ответил  Исаев.  --  В  Москве  и
Питере такого в мое время не  было,  во  Владивостоке  подавали  все  больше
рыбные блюда.
   Иванов поднял глаза на Исаева, в них было сострадание:
   --  Тогда  обязательно  угощу  сборной  солянкой...  Это  наше,   типично
русское... Потом возьмем рыбу "по-монастырски", тоже из серии забытых  блюд,
так сказать, золотопогонных... Традиционная еда, наша,  не  "деваляй"  какой
или "шнитцель"... Русская кухня вполне может соревноваться с французской,  и
не только соревноваться, но и победить... Это я вам  --  за  вицмундиры,  --
рассмеялся Иванов, -- под ребро, чтоб знали, на что  замахиваетесь...  "Союз
нерушимый республик свободных  сплотила  навеки  великая  Русь"  --  формула
отлита в бронзу-Исаев хотел сказать, что помнит ярость Ильича, когда  Сталин
предложил включить Украину, Закавказье,  Белоруссию  и  Туркестан  в  состав
РСФСР, автоматически подчинив их Москве; Ленин ярился так, как умел  яриться
только он -- открыто,  с  гневом:  не  включение  в  РСФСР,  а  добровольное
соединение, с правом выхода из Союза! Не имперское  поглощение,  а  братское
соединение  народов,  освобожденных  Революцией.  Нет,  этого  ему  говорить
нельзя, я и так сказал слишком много, подумал он, но я  должен  был  сделать
нечто, чтобы -- в  свою  очередь  -раскачать  этого  "Аркадия  Аркадьевича";
разгневанный человек чаще открывается, а мне нужно  хоть  в  малости  понять
его, я хожу в потемках, они меня запутали, я ничего не  понимаю,  такого  со
мною не было еще...
   Однако Иванов открылся сам. После  того  как  официантка  убрала  стол  и
поинтересовалась, что "дорогие  гости"  возьмут  на  "третье"  (единственное
слово, что осталось от моих времен, подумал Исаев; на  Западе  это  называют
"десерт"; мы во время революции "третьим" называли компот), генерал  заказал
мороженое с вареньем и кофе, дождался, пока  официантка  отошла,  достал  из
кармана фотографию и протянул ее Исаеву:
   -- Знаете этих людей?
   --  Одного  знаю  очень  хорошо.  Это  Эйхман,  в  гестапо  он  занимался
уничтожением евреев... Я же писал о нем, когда работал на даче...
   -- Читал... Очень интересный материал... Эйхман скрылся... Мы делаем все,
чтобы найти этого изувера... А тот, кто рядом с ним? В штатском?
   -- Знакомое лицо... Очень знакомое... Я этого человека видел...
   -- Не в гестапо?
   -- Гестапо -- не моя епархия, -- усмехнулся Исаев. -- Я  бы  застрелился,
доведись мне там работать... Иванов искренне удивился:
   -- Почему?! С точки зрения разведчика --  это  поразительный  объект  для
оперативной информации.
   -- Верно. Но мне пришлось бы, как и всем сотрудникам  Мюллера,  принимать
участие в допросах, которые чаще всего сопровождались пытками....  А  пытали
там не своих, а наших... Вы бы смогли там работать?
   -- Вопрос жесткий, -- Иванов ответил не  сразу,  лоб  собрало  морщинами,
лицо как-то постарело, выявилась тяжелая, многолетняя усталость. -- Я  сразу
и не отвечу. Вы меня поставили в тупик, честно говоря... Ладно, а у  вас,  в
шестом  управлении,  в  разведке,  у  Шелленберга,  вы  этого  человека   не
встречали?
   -- Нет. Я его встречал где-то в  посольствах...  Или  у  Риббентропа,  на
Вильгельмштрассе...
   -- Когда? В какие годы?
   -- Опять-таки боюсь быть неточным, но это были последние месяцы войны...
   -- Сходится, -- сказал Иванов, и то напряжение, которое так изменило  его
лицо, сменилось расслабленностью; даже на спинку стула отвалился. -- Фамилию
не помните?
   -- Нет.
   -- Кто он, судя по лицу, по национальности?
   -- Я не умею определять национальность  по  лицу,  ушам  или  черепу,  --
ответил Исаев. -- Это в  рейхе  знали  рейхсминистр  Розенберг,  псих  Юлиус
Штрайхер и пропагандист-идеолог Геббельс... У них надо консультироваться...
   -- Валленберг... Вам что-нибудь говорит это имя? Исаев снова посмотрел на
фотографию, кивнул:
   -- Вы правы, это Валленберг, банкир из Швеции.
   -- Вам не кажется странным,  что  еврейский  банкир  из  Швеции  дружески
беседует с палачом еврейского народа?
   -- Шведский банкир, -- уточнил Исаев, -- в Швеции нет национальности, там
есть вероисповедание... Валленберг, мне кажется, был католиком... Он работал
в шведском посольстве в Будапеште, там Эйхман не только уничтожал евреев, но
старался часть несчастных обменять на машины и бензин для  рейха...  Видимо,
Валленберг, как и граф  Бернадотт,  родственник  шведского  короля,  пытался
спасти как можно  больше  несчастных-Иванов  спрятал  фотографию  в  карман,
дождался, пока официантка расставила на столе  мороженое  и  кофе,  а  потом
сказал:
   -- Дело в том, что Валленберг у нас... И мы располагаем данными,  что  он
сотрудничал с Эйхманом... В общем-то, вы могли убедиться в этом, разглядывая
их улыбающиеся лица, -- говорят не враги, а друзья... Мы  не  хотим  портить
отношения  со  шведами,  нам  хочется  провести  открытый  суд,   изобличить
Валленберга, а потом выслать его к чертовой матери в Стокгольм... Мы  попали
в сложное положение, понимаете? Я расскажу вам суть дела,  если  согласитесь
помочь мне...
   -- То есть?
   -- Либо мы переведем вас в камеру к Валленбергу и вы, как Штирлиц,  а  не
Исаев, убедите его в целесообразности выйти на открытый процесс, принять  на
себя хотя бы часть вины в сотрудничестве с Эйхманом, то есть с гестапо,  или
же на открытом процессе дать показания -- в качестве Штирлица, а не  Исаева,
-- что вы знали о сотрудничестве Валленберга с Эйхманом...
   -- Второе исключено: вас уличат во лжи... Я, чтобы вернуться  на  родину,
сказал англичанам, что являюсь русским разведчиком; Максим Максимович Исаев,
он же Юстас, вы читали мою исповедь...
   -- А если не это обстоятельство? Вы бы предпочли второе предложение?
   Исаев ответил не сразу; конечно, второе, думал он, это  мой  единственный
шанс... На открытом процессе я скажу  всю  правду,  если  только  там  будут
иностранные журналисты и наши писатели вроде Вишневского и Эренбурга, как на
Нюрнбергском процессе...
   -- Я боюсь, что после процессов тридцатых годов, -- сказал Исаев, -- если
не будет иностранной прессы со всего мира, если об этом не будет снят фильм,
вам не поверят... Жаль, кстати,  что  процессы  над  генералами  Власовым  и
Малышкиным были закрытыми... Я не мог понять, отчего их не транслировали  по
радио... Измену, настоящую, а не мнимую, надо обличать публично, чтобы  люди
слышали и видели воочию...
   -- Беретесь написать сценарий вашего поединка с Вал-ленбергом на открытом
процессе, где будет пресса и кино со всего мира?
   -- Он отрицает связь с гестапо?
   Иванов долго смотрел в глаза Исаева, не в надбровье, не на уши, а  именно
в глаза; потом, вздохнув, ответил:
   -- Да. .
   --  Я  должен  ознакомиться  с  документами,  Аркадий   Аркадьевич.   Это
во-первых.  После  этого  процесса  я  наверняка  тоже  буду   осужден   как
штандартенфюрер СС Штирлиц, и  не  только  осужден,  но  и  ликвидирован  --
лжесвидетеля полагается нейтрализовать, это во-вторых.  И  вообще  вся  ваша
конструкция  кажется  мне  липовой,  потому  что,  как   только   английские
журналисты сделают мои фото, а  хроникеры  перешлют  в  Лондон  пленку,  вас
схватят за руку, и это будет такой позор, от которого не отмоешься:  русский
Юстас играет роль немца Штирлица...
   -- Хорошо, а если мы предпримем такие шаги, что Лондон промолчит?
   Исаев вздохнул:
   .--  Будет  вам,  Аркадий  Аркадьевич!  Я  ж  в  разведке  побольше   вас
отслужил...
   -- И все-таки, -- поднимаясь из-за стола, повторил  Иванов,  --  если  мы
решим вопрос с Лондоном, вы согласитесь оказать услугу Родине?
   -- Сначала вы мне должны доказать, что эта услуга нужна Родине. Затем  вы
должны устроить мне встречу с семьей, а  потом  объяснить,  как  вы  "решите
вопрос с Лондоном"...
   92
   -- Подождите пару минут, я вызову машину, -- сказал Иванов.
   -- Только не уходите на сутки,  как  Сергей  Сергеевич,  меня  в  милицию
заберут, денег-то нет, -- усмехнулся  Исаев.  --  Чем  расплачусь  за  такой
сказочный обед?
   ...Когда они спустились к  "ЗИСу",  Исаев  сразу  заметил,  что  рядом  с
шофером сидит чем-то  знакомый  ему  человек;  наклонил  голову,  словно  бы
завязывал шнурок ботинка; заметил он и то,  что  возле  двери  салона  сидел
бугай с майорскими погонами; он, таким образом, оказался посередине -- между
майором и Ивановым, как и полагается арестованному.
   Когда "ЗИС" резко взял с места, тот, что сидел возле шофера,  распрямился
и медленно повернул голову.
   Это был Макгрегор.
   -- Знакомьтесь, Всеволод Владимирович,  это  Викентий  Исаевич  Рат,  наш
сотрудник, -- сказал Иванов. -- Лондон у нас оборудован неподалеку в стране,
как говорится, доверяй, но проверяй. Не заподозрили игру?  Как  язык  нашего
Макгрегора?
   -- Блестящая работа, -- ответил Исаев. -- Поздравляю.
   Сказать ли им про трамвайный перезвон, который  удивил  меня,  когда  они
гнали на "военный аэродром", подумал Исаев,  или  приберечь?  Видимо,  стоит
приберечь, потому что у меня  тогда  только  мелькнула  тень  подозрения,  я
действительно верил, что попал к англичанам, я был слишком  счастлив,  когда
после этого ублюдка "никс фарштеен" и одеяла с клеймом теплохода  "Куйбышев"
услышал  оксфордское  придыхание;  слишком  страшно  было  поверить,  что  в
смрадный трюм меня бросили свои...
   -- Честно признаться, -- сказал Рат и, словно мальчишка  став  на  колени
возле шофера, повернулся к Исаеву, -- я здорово волновался, когда шел к  вам
на первую встречу.
   -- Встречей я определяю мероприятие  иного  рода,  --  усмехнулся  Исаев,
завороженно разглядывая улицу Горького.  --  Вы  шли  на  допрос,  а  не  на
встречу.
   -- Вопрос с Лондоном, который вы  определяли  как  "главный",  --  решен,
правда? -- спросил Иванов.
   -- Осталось решить еще два, -- ответил Исаев.
 
Я помню. 
 
   -- А как называется этот проспект? -- спросил Исаев, когда они  переехали
мост, переброшенный через подъездные пути Белорусского вокзала.
   -- Ленинградский, -- ответил Рат. -- Ведет к  Химкинскому  водохранилищу,
прекрасные пляжи, сосновый бор; трудящиеся отдыхают по воскресеньям.
   -- Посмотрим? Иванов кивнул:
   -- Рабочие новостройки посетим в следующий раз, у меня  скоро  совещание,
руководство не поймет, если я опоздаю.
   --  Вы  --  руководство,  --  Исаев  усмехнулся,.  --  Так  вас  называет
секретарь.
   Иванов пожал плечами:
   -- Штампы довольно быстро входят в обиход, вытравить их куда труднее... Я
должен быть у товарища Абакумова, он министр -- это и есть руководство...
   -- Санкцию на свидание с женой и сыном дадите вы? Или руководство!
   -- Это не простой вопрос, Всеволод Владимирович... Мы разделим его на два
этапа...
   -- То есть?
   -- С матерью вашего сына вы встретитесь в ближайшие дни, после  того  как
начнете писать сценарий... Стенограф Коля, видимо, неприятен вам, так что  я
попрошу подключиться к работе милого Макгрегора... Не  возражаете,  Викентий
Исаевич? -- не глядя на Рата, утверждающе спросил Иванов.
   -- Я с  радостью,  --  ответил  тот.  --  С  Максимом  Максимовичем  одно
наслаждение трудиться, школа...
   -- Вы не спросили  мое  мнение,  Аркадий  Аркадьевич,  --  сказал  Исаев,
продолжая жадно смотреть на людей, шедших по  проспекту,  на  очереди  возле
троллейбусных остановок, на витрины  магазинов,  не  мог  скрыть  восхищения
стадионом "Динамо" (Иванов заметил: "Наш, мы строили") и  повторил:  --  Мое
мнение вас не интересует? *
   -- Отводите Рата?
   -- Отнюдь... Я начну работать лишь после того, как получу  свидание  с...
женой... матерью моего сына... И с ним, Саней...
   -- Договорились, -- легко согласился  Аркадий  Аркадьевич.  --  Накидайте
пару страничек плана сценария, никакой конкретики, вероятия...  После  этого
получите встречу. Если передадите наметку, встреча состоится на  квартире...
Не напишете -- свидание в тюрьме.
   -- В тюрьме... -- повторил Исаев.
   -- Подумайте, -- сказал Иванов.  --  Я  понимаю  ваше  состояние,  но  не
торопитесь с окончательным ответом... Ваше постоянное недоверие к нам, своим
коллегам,  может  обернуться  всякого  рода   непредвиденными   трудностями,
Всеволод Владимирович.
   -- Я ответил, Аркадий Аркадьевич. Другого ответа не будет...
   Под утро Исаев проснулся от истошного вопля; он вскочил  с  койки,  потер
лицо; выл кто-то совсем рядом, скорее всего, в  соседней  камере;  потом  он
услышал крик; немец, голос знакомый, господи, это же Риббе -- тот, с которым
Макгрегор сводил его в "Лондоне".
   -- Нет, нет, молю, не надо! Я согласен! -- вопил Риббе. -- Не надо!
   -- А когда ты пытал коммунистов, о чем ты думал?! -- человек  не  кричал,
но говорил с болью, громко; потом забубнил переводчик.
   -- Я не пытал! Клянусь! Я никогда никого не пытал! Я работал в картотеке,
пощадите, молю!
   Штурмбаннфюрера, видимо, вытаскивали из камеры,  он  хватался  за  дверь,
сопротивлялся, потом ему заломили руки -- судя по тому, как он взвизгнул, --
и быстро потащили по коридору; крик его был слышен  еще  минуты  три,  потом
где-то хлопнула дверь, и наступила гулкая тишина...
   Прошло еще четыре недели; свидания  не  было,  на  допросы  не  вызывали:
прогулка, гимнастика, прикидки возможных партий, лицо Сашеньки в  слезах,  и
глаза сына -- в минуту прощания в Кракове, декабрь сорок четвертого...
   Порою он впадал в отчаяние, но резко, презрительно даже, одергивал  себя:
они только этого ждут. Всякое лишнее движение может лишь ухудшить  положение
тех, кого он любит. Его больше нет. Он кончен. Надо бороться за своих.
   ...Скрываемо все, кроме правды. Жаль, что ждать приходится века,  но  все
равно тайное всегда делается явным, хоть и разнотолкуемым, увы...
   ...Он то и дело вспоминал свою последнюю встречу в  Испании,  в  тридцать
седьмом,   с   Антоновым-Овсеенко,   Сыроежкиным,   Малиновским,    Орловым,
Смушкевичем, оператором Романом Карменом и старым знакомым -- еще с  Октября
семнадцатого -- Михаилом Кольцовым; кроме Антонова, который именно  тогда  и
сказал: "Приказано выжить", Кольцов на его, Исаева, вопрос,  что  происходит
дома, пожал плечами, усмехнулся:  "Борьба  есть  борьба,  она  не  исключает
эмоций", долго смотрел на Исаева сквозь толстые стекла очков, и в глазах ег0
метался то ли смех, то ли отчаяние; Жора Сыроежкин, ветеран ЧК, отвел его  в
сторону и тихо сказал, что настоящая фамилия его адъютанта Савинков и что он
студент из Парижа. "Я постоянно чувствую себя перед ним в  неоплатном  долгу
-- ведь его отца я брал на границе... Парень горячий, рвется в диверсанты, я
его при себе оставил: отец погиб, пусть сын выживет... Один тип -- пришел  в
ЧК в прошлом году --  порекомендовал  мне  отделаться  от  "компрометирующей
связи", я, понятно, послал его на хер, он  наверняка  отправил  сообщение  в
Центр, а там теперь любят сенсации..."
   Через полгода Жору Сыроежкина расстреляли, об этом со смехом  и  радостью
сообщили в РСХА: "Ас русской разведки, как выяснилось,  был  нашим  агентом,
жаль, что мы об этом узнали только  сейчас,  дорого  б  мы  дали,  стань  он
действительно нашим агентом".
   В те месяцы все протоколы процессов, публиковавшиеся в  русских  газетах,
ежедневно переводили в службе Гейдриха; перепечатывали на особой  машинке  с
большими буквами -- ясно, для Гитлера. Тот не носил очки: это могло помешать
образу, созданному  пропагандистами:  у  великого  фюрера  германской  нации
должны быть орлиное зрение, богатырские плечи и вечно  молодое,  без  единой
морщинки лицо.
   Гейдрих ликовал:
   --  Сталин  повернулся  к  нам!   Вместо   идеологии   интернационального
большевизма он предложил государственную концепцию, а это  уже  предмет  для
делового  обсуждения,  можно  торговаться...  Каменев,  Пятаков,  Раковский,
Радек,   Крестинский   --   адепты   Коммунистического   Интернационала   --
расстреляны; на смену им  приходят  антиличности,  механические  исполнители
сталинской воли; именно теперь можно разделаться  с  паршивыми  демократиями
Парижа и Лондона; Россия, лишенная командного состава, парализована.
   Когда были расстреляны последний председатель Коминтерна Бухарин и бывший
премьер Рыков, он, Исаев, практически  подошел  к  ответу  на