Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
кий,
раскосоглазый, поразительно напоминающий атамана Калмыкова, визгливо
закричал:
- Ма-а-альчать!!!
В привычном к таким выходкам зале - чему за годы революции не выучили
российскую интеллигенцию?! - все смолкло.
Один из троих вошедших выхватил из-за спины горн и серебряно заиграл
позывные кавалерийского марша.
- А-аркестр! - приказал низкорослый. - Валяй "Боже, царя храни"!
Первая скрипка, треща фрачными фалдами, гарцуя, пронеслась между
столиками - к офицеру.
- Господа, у нас не тот состав, чтобы играть эту мелодию! Может
получиться весьма фривольно.
- Дали вам, собакам, фриволю, - сказал офицер. - А ну играй, сука
горбоносая!
- Но...
Офицер вырвал у музыканта скрипку и поднял ее над головой. Тишина в
зале сделалась напряженной и гулкой. Ванюшин грузно поднялся, оттолкнул
стул и пошел на офицера. Остановился перед ним - огромного роста, бешеный:
усы топорщатся, лоб в испарине.
- Вон отсюда, - негромко сказал он офицеру.
Тот начал скрести кобуру негнущимися, в золотистых волосках,
пальцами. Из-за столика, поставленного близко к двери, поднялся
франтоватый молодой человек, быстро подошел к офицеру, который уже ухватил
пистолет за рукоять, и чуть тронул его за плечо. Офицер обернулся, и
молодой человек с размаху ударил его в подбородок. Офицер, грохнувшись,
проехал на заднице по вощеному паркету - к дверям.
Заверещали пронзительными голосами дамы; биржевые спекулянты и
интеллигенты молчаливо замахали руками в трескучих манжетах, выражая при
этом крайнюю степень озабоченности.
Офицер, лежа на полу, достал пистолет и начал целиться в молодого
человека, пытаясь унять дрожь в руке, но тот в прыжке выбил у него оружие
и неторопливо повернулся, чтобы вернуться на свое место. Ванюшин бросился
к нему, обнял, расцеловал неловко, по-медвежьи - в шею.
- Исаев! - закричал он. - Боже мой, Максим Максимович! Откуда здесь?
Какая радость, а?! Исаев! Максим!
Ванюшин вел Исаева через зал, к своему столику, и все аплодировали
ему, прочувствованно повторяя:
- Прекрасно! Чудно! Какая смелость!
А в это время с потушенными огнями на владивостокский рейд входит
полувоенный корабль. На носу, крепко вбив свое тело в палубу, стоит атаман
Григорий Михайлович Семенов. Он щурит острые глаза, кусает ус, жует
губами. Сейчас решается его судьба: быть ему верховным главнокомандующим
всеми войсками России или Меркуловы окончательно одержат верх.
Для всех его прибытие сюда - сюрприз, да еще какой! Всполошатся
купчики, япошки изумятся - он из Токио тайком сюда, американцы ахнут; одни
кита„зы рады, ждут, помощь обещали - только б японца с американом
поприжать и самим царствовать. А хрен с ними! Играть - так ва-банк, иначе
не стоит мараться.
...А за ванюшинским столом тем временем дым стоял коромыслом. Обняв
Исаева левой рукой, Ванюшин размахивал над головой правой и кричал:
- Мы Пушкина не знаем, профессор! Мы - темень!
- Но почему же! - возражал пьяный Долин. - Прекрасные строки, мы
воспитывались на них.
"У лукоморья дуб зеленый"? Это? Да? Ты - молчи! Ты, Фима, вертихвост,
твой удел сейчас - шепот!
- При чем здесь Пушкин и крах российской государственности? -
задумчиво спросил Гаврилин.
- При чем? А при том! Пушкин писал, что нет ничего страшнее русского
бунта - бессмысленного и жестокого. Только тот может к нему звать, кому
чужая шейка - копейка, а своя головушка-полушка! А мы что делали?
Успенского с прислугой вслух читали, государя бранили при любом удобном
случае - ради красного словца, забыв, что он прямой наследник Петра! Если
что до конца Россию и погубит, так это разговорчики сытых интеллигентов!
Пушкина читать надо, Пушкина!
- Николай Иванович, - сказал Исаев, - вы помните, что Пушкин писал о
наследниках Петра? Нет? Он писал, что ничтожные наследники северного
исполина, изумленные блеском его величия, с суеверной точностью подражали
ему во всем, что не требовало нового вдохновения. Таким образом, действия
правительства были выше собственной его образованности и добро
производилось не нарочно, между тем как азиатское невежество царило при
дворе!
За столом воцарилась тишина.
- Когда мы работали у Колчака, - сказал Ванюшин, - вы этого Пушкина
не цитировали.
- Так ведь то ж при Колчаке, - легко улыбнулся Исаев. - Нет?
- На кого вы сейчас работаете?
- Я только что прибыл из Лондона, Николай Иванович.
- Я не спрашиваю, откуда вы прибыли, я спрашиваю, кому вы
запродались?
- Я, право, затрудняюсь...
- В таком случае вы обозреватель моей газеты с сегодняшнего дня.
- Оп-ля! - сказал Гаврилин устало. - Вот так делаются дела. Ванюшин
не просто король прессы, он у нас бизнесмен высшей марки! Вас ждет, Исаев,
слава, а Николая Ивановича - новые подписчики. И перемежайте ваши статьи о
наследниках Петра Великого сообщениями о скачках - это в духе времени.
- Сейчас он скажет, что я спекулянт, - захохотал Ванюшин, - они меня
здесь все считают спекулянтом, потому что я исповедую веселость в отличие
от их многострадально-показной усталости.
- Николай Иванович, - попросила Сашенька Гаврилина, молчавшая до сих
пор, - а вы обещали меня свозить в чумные бараки.
- Не говори глупостей, Саша, - раздраженно заметил отец. - Твои
эксперименты, наконец, делаются вздорными.
- Я слышала, чумные, когда бредят, - продолжала Сашенька, - говорят
всю правду, беспощадно честно про себя все говорят. Если только успевают.
А вы? Вы все? Вокруг правды ходите, а к ней никогда не придете.
- Почему? - спросил Ванюшин.
- Потому что вы себя любите, а правда у вас - словно компот - на
десерт. Потому что у вас только разговоры о правде, а она разговоров не
любит, она предпочитает либо молчание, либо действие.
Долин забормотал несуразное, Ванюшин молча поцеловал ей руку, а
Исаев, отстранившись, посмотрел на девушку, чуть прищурившись, и не
поймешь сразу - то ли усмехается, то ли изумлен.
Сашенька заметила, как он смотрел на нее. Она привычна к тому, что на
нее все смотрят с обожанием, а этот странный, по-английски суховатый
человек, похоже, все-таки усмехается.
- Вы не согласны? - спросила она.
- Я как раз собирался пойти к чумным. Так что я обожду отвечать вам,
- ответил Исаев.
- О-о! - вдруг протяжно возгласил Ванюшин. - Кирилл, Кирилл! К нам! К
нам, мой родной!
Все обернулись: в дверях стоял Гиацинтов.
Полковник пошел навстречу Николаю Ивановичу, они трижды истово
расцеловались, потискали друг друга в объятиях - мода сейчас такая пошла,
чтоб не только расчеломкаться, но и обязательно, будто испанцы какие, друг
дружку по спинам полапить. Гиацинтов выглядел усталым, но в глазах его
бегали веселые огоньки. Он пожал руку Сашеньке, сухо поздоровался с
Гаврилиным и фамильярно-дружески потрепал по затылку Долина.
- Знакомься с моим другом, Кирилл, - сказал Ванюшин. - Мы вместе
служили в Омске, в пресс-бюро у адмирала.
- Максим Максимыч Исаев.
- Гиацинтов.
По залу пронесся быстрый, как ветер, шепоток. От двери, прямо к
столу, ни на кого не глядя, шел Николай Дионисьевич Меркулов, министр
иностранных дел. Подвижной, с умным казацким лицом, широкоскулый, он
улыбчиво поздоровался со всеми, выпил немного вина и, не говоря ни слова,
начал ковырять вилкой паштет из рыбьей печенки.
- Профессор, - вскользь заметил он Гаврилину, - из Вашингтона вам
пришла виза, так что, по-видимому, самое большее через неделю вам следует
ехать.
- Когда профессор становится главой дипломатической миссии, - заметил
Ванюшин, - ждите крупных неприятностей, а пуще - убытков, отнесенных за
счет гордости и бескомпромиссности.
Меркулов нагнулся к Ванюшину и негромко, одними губами, прошептал:
- Только что в порт прибыл атаман Семенов. И уже по всему городу
расклеены его приказы с подписью: "Верховный Главнокомандующий всеми
Вооруженными силами востока России". Этот идиот не понимает новой
ситуации. А в порту уже началась стрельба. Пьяные семеновцы палят.
- Где Спиридон Дионисьевич? - медленно трезвея, спросил Ванюшин.
- Брат молится. Заперся в своем кабинете и ничего слышать не хочет.
Поехали туда? Примете ванну, а я заварю кофе и станем думать.
Ванюшин поднялся, в глазах у него потемнело. (Он думает, что это от
сердца. Но нет - люстры медленно гаснут, а в огромные окна вползает серый
рассвет. Амурский залив сейчас кажется густо-зеленым, как весеннее поле
ночью.)
- В чем дело? - ни к кому не обращаясь, спросил Гиацинтов.
К нему подтрусил метрдотель и шепнул на ухо:
- Стачка.
Гиацинтов медленно поднялся и, поклонившись всем, ушел из зала.
Следом за ним - Меркулов и Ванюшин.
Гаврилин глядел на их спины и говорил устало:
- Политика лакеев отличается растерянным либерализмом и часто
сменяется ненужной жестокостью; при этом - глупо непоследовательна и
наивно хитра. Спокойной ночи, Исаев. Заходите к нам, я буду рад вас
видеть. Долин, спокойной ночи. Едем. Сашенька, спать пора.
Когда Гаврилин с дочкой уехали, Долин предложил:
- Поехали к проституткам, Максим Максимыч?
- Я, пожалуй, попью кофе.
- Тогда прощайте, еду на растерзание.
- В добрый час...
Исаев остался за столом один и долго смотрел на рассветающий залив -
спокойный и безбрежный.
"ВЕРСАЛЬ". НОМЕР ВАНЮШИНА. УТРО
_____________________________________________________________________
- Вы знаете, в чем заключается трагедия добрых людей? - спросил
Николай Иванович Исаева.
- По-видимому, в том, что у них напрочь отсутствует злость.
- Отчасти. А главное - добрых людей весьма мало на земле, вот в чем
дело. Добрые люди пожирают самих себя, переживая содеянное ими. И наконец,
они все меряют своей доброй меркой. А это самое страшное. Желание мерить
все на свою мерку в конце концов либо сделает доброго человека безвольной
тряпкой в глазах окружающих, особливо самых близких, либо превратит в
злодея - с отчаяния.
- Надеюсь, - спросил Исаев, - эта тирада ко мне не имеет никакого
отношения?
- Господь с вами. Кстати, не позволяйте никому называть вас Максом.
Особенно женщинам, которых любите.
- Я позволяю любить себя - только лишь. Сам же стараюсь не любить -
это утомительно.
- А как это у вас выходит? Дайте рецепт.
- Просто-напросто я отношусь к числу не очень добрых людей. Возможно,
вы слышали об опытах Карла Кречмера?
- Нет.
- Занятные опыты. Кречмер делит человечество на три категории: на
пикников, атлетиков и астеников. Пикники - полные, быстрые в движениях, с
короткой шеей, сильно развитой грудной клеткой, склонные к тучности и
одышке, кареглазые и крутолобые люди. Не смейтесь: Кречмер провел более
тридцати тысяч наблюдений в своей клинике. Я сейчас буду перечислять
характерные черточки пикников - и это все будет про вас.
- Валяйте.
- Пикники социабельны, все выдающиеся политические деятели мира,
начиная с времен Эллады, были пикники, для людей этого типа одиночество
страшнее всего, они созданы для общества, для активнейшей работы, самые
распространенные заболевания у них сердечные, они мнительны и легко
ранимы, их замыслы широки и неконкретны, они исповедуют синтез, а не
анализ, их память отнюдь не универсальна, а сохраняет лишь самое броское и
яркое, отсюда, кстати, обывательская уверенность, что пикники поверхностны
в знаниях; они воспринимают книгу, спектакль, науку в целом, сразу, или
принимая ее, или отвергая напрочь; полная бескомпромиссность у пикника
сменяется таким компромиссом, который и атлетику и астенику будет казаться
предательством. И наконец, в любви бесконечные увлечения, причем и любовь
и увлечения - отнюдь не самоцель, а некий вспомогательно-стимулирующий
инструмент для непрерывного обновления основной его, пикника,
деятельности.
- Да у вас просто готовый номер для концерта. Ваши сведения ошеломят
всех пикников в зале. Занятно. Ну а что такое атлетики?
- Внешне эталон атлетика - греческая скульптура. Спокойствие,
рационализм, точность. Астеник - худой, с покатыми плечами, абсолютно
невосприимчив к жировым накоплениям, склонен к легочным заболеваниям,
аналитичен, пессимист.
- Вы думаете, эта классификация серьезна?
- Пока рано делать заключения. Но опыты, по-моему, интересны.
- И у пикников в семье обязательно бордель, да?
- Не всегда, но в большей части.
- Точно! А кто виноват? - усмехнулся Ванюшин. - Футуристы, акмеисты,
имажинисты и вся прочая сволочь...
- Зачем же вы о них так грубо?
- А я их ненавижу. Все эти "измы" - способ, фокусничая, быть сытым и
устроенным в те времена, когда цензура свирепствует против реализма. Они
строят загадочные рожи и порхают по самой поверхности явлений и при этом
играют роль непонятных гениев, которых травит официальщина. Тьфу!
Исаев долго стоял у окна, дожидаясь, пока Ванюшин завяжет галстук и
причешется.
- Наверное, нет ничего грустней, - задумчиво сказал он вернувшемуся
из ванной Ванюшину, - как смотреть на женщину, которая долго сидит одна в
сквере...
- С одной стороны. А с другой - нет ничего грустнее, как смотреть
сегодня утром на нашего премьера, которому предстоят переговоры с
Семеновым. Едем в редакцию, надо писать в номер комментарий, я введу вас в
курс дела.
У СЕМЕНОВА
_____________________________________________________________________
В салоне, отделанном под мореный дуб, сидели трое: атаман Семенов,
претендующий ныне на всю полноту власти, напротив него - братья Меркуловы,
властью в настоящий момент обладающие.
Меркулов-старший, помешивая ложечкой зеленый чай в тонюсенькой
фарфоровой чашке, заканчивал:
- Таким образом, мы рады приветствовать вас здесь, на островке
свободной и демократической русской земли. Сразу же после того как вы
соблаговолите выставить свою кандидатуру на дополнительный тур выборов в
Народное собрание и ежели вы будете выбраны, наше правительство сочтет за
счастье предложить вам тот портфель, который наше демократическое собрание
сочтет возможным одобрить.
- Где это ты, Спиридон Дионисьевич, выучился таким жидовским
оборотам?!
- Только грубить зачем? - вступился Николай Дионисьевич. - Это в
казачьем войске проходит, а у нас - не надо, Григорий Михайлович. У нас
надо все трезво и всесторонне рассматривать.
Семенов поднялся из-за стола, грузно заходил по каюте. Солнечные
зайчики носились наперегонки по черному, мореного дуба, потолку. В большие
иллюминаторы видно, как два миноносца под андреевским флагом стоят
напротив семеновского теплохода. Орудия, все до единого расчехленные,
точно наведены на него. Семенов это замечает.
- Трезво? - уже спокойнее сказал Семенов. - Хороша трезвость, когда
вся Россия поругана красной сволочью, а вы не мычите, не телитесь.
Изничтожать надо красную гангрену.
- Каким образом?
- Виселицей и нагайкой.
- Вчерашним днем живешь, Григорий Михайлович.
- И потом, - раздумчиво заметил Меркулов-старший, - для того чтобы
выступление было эффективно, нужна толковая подготовка, господин атаман.
Погодить надо, пообвыкнуть.
- Чего годить? Годить, покеда вас в океан сошвырнут?! Нет, это не для
меня. Либо так, либо никак. Если боитесь - уступите место другим.
- Григорий Михайлович, - рассмеялся Николай Дионисьевич, - ты зачем
же множественное число употребляешь, когда одного себя имеешь в виду?
- И-и-и, - покачал головой Семенов, чтобы скрыть усмешку, - нужна мне
власть?! Я свое дело сделаю да и уйду. Мне в борьбе любая должность
почетна.
- Красное словцо ты любишь, Григорий Михайлович. Любая... Если любая
- я тебе предложу должность полкового командира. Пойдешь?
- Ты зачем же надо мной куражишься? Я сюда не должности делить
приехал, а сражаться за попранную честь государя императора!
- Вот видишь, как разнервничался? Значит, незачем было про любую
должность говорить. Ведь уговорились мы: пройдут выборы, и тогда с
открытой душой примем тебя в свои ряды. Неужели нельзя месяц-другой
обождать? Мы, когда тут готовили наш победоносный переворот, подоле ждали.
А ведь мы, Григорий Михайлович, не в Токио сидели, как ты, а под
чекистским пистолетом.
- Ты меня этим не упрекай! Пока ты тут золото в двадцатом году
наживал в торговле, я под Читой красных сдерживал и своих друзей хоронил!
Ишь, Пуришкевичи мне тут отыскались!
- Я попрошу вас вести себя в рамках приличия, - сказал премьер. - Мне
стыдно за вас, атаман!
- Ты за себя лучше стыдись! Лампасы им желтые не нравятся, от виселиц
их коробит! Меня тоже коробит, и я тоже человек, да только я фронт прошел,
а вы зад в тепле держали! А вот вас стукнет - и вы запрыгаете!
Меркуловы гневно вышли из каюты. На палубе их тесным кольцом окружили
журналисты, засыпали вопросами, трещат фотокамерами и киноаппаратами.
Первым к ним - Исаев. Уже около самого трапа Спиридон Дионисьевич
остановился и ответил на все вопросы одной трафаретной фразой:
- Господа, повторяю, переговоры продолжаются в атмосфере сердечности
и полного взаимопонимания. Григорий Михайлович Семенов - патриот родины,
который тонко и своеобразно понимает сердцевину переживаемого момента. Мы
убеждены, что в дальнейшем наши контакты возрастут еще больше.
- Думая о будущем, - добавил Николай Дионисьевич, - мы конечно же
трезво учитываем уроки прошлого.
У младшего братца выдержки поменьше: проговорился. Газетчику только
краешек покажи, он все вытащит. Шум, новые вопросы, крики. Братья не
отвечают. Они быстро спускаются по трапу, садятся в свой бронированный
катер и уплывают на берег.
Исаев бросился в пассажирское отделение и, по-кошачьи мягко ступая,
подошел к двери, которая вела в каюту Семенова.
ЯПОНСКАЯ МИССИЯ
_____________________________________________________________________
Пресс-атташе быстро диктовал шифровальщику:
- Следующее сообщение под шифром "Юг" передадите сразу в два адреса:
МИД и военная разведка генштаба. Итак, вы готовы?
- Я готов.
- Прекрасно. "Владивосток, семь тысяч восемьсот сорок пять, агент
семьдесят шесть с подтверждением через агента четыреста восемьдесят семь
передает: продолжающиеся второй день переговоры между Семеновым и
Меркуловыми явно зашли в тупик. Происходящее на руку розовым, которые
сейчас продолжают всеобщую стачку. Под розовыми мы имеем в виду рабочих,
близких по убеждениям к большевикам. Красных в городе стало меньше после
ареста руководящего звена подполья полковником Гиацинтовым. И хотя розовые
не организованы, тем не менее разногласия между двумя лидерами белой
России, между Семеновым и Меркуловым, не могут не быть прекрасным поводом
для антиправительственной и антияпонской пропаганды. Единственно
правильный выход из создавшейся ситуации есть примирение двух лидеров и
создание коалиционного правительства. Мы пока не можем делать ставку ни на
одного из двух, с тем чтобы не лопасть впросак в будущем: Семенов
перспективен как вооруженная сила отчаянной дерзости, а Меркуловы
олицетворяют мощь торгово-промышленных институтов. Выводы: приложить
максимум усилий, оказать давление как на Меркулова, так