ИЯ
 СВОЕЙ РАСПЛЮЩЕННОЙ НИКЧЕМНОЙ МАЛОСТИ...
 
   Б а т н е р. На допросе в Прокуратуре СССР от 19 февраля тридцать
восьмого года бывший член ЦК партии левых эсеров Карелин показал: "Я
должен признать самое тяжелое преступление - наше участие в покушении на
Ленина. Двадцать лет скрывался этот факт от советского народа. Было
скрыто, что мы - по настоянию Бухарина - пытались убить Ленина... Процесс
правых эсеров, проходивший в двадцать втором году, не вскрыл истинной роли
Бухарина..."
   На просцениуме - Ульянова.
   У л ь я н о в а. Я, Ульянова Мария Ильинична, свидетельствую, что в
день покушения на Ленина товарищ Бухарин, наш любимый, добрый и чистый
Николай Иванович, обедал у нас в Кремле и всячески просил Ильича, чтобы
тот не ездил выступать на завод Михельсона: "Ситуация в городе крайне
нервозная, Владимир Ильич, Дзержинский говорил, что в столице множество
заговорщических групп, в первую очередь эсеровских, я понимаю - "безумству
храбрых поем мы песню", но революции вы нужны живым..."
   На просцениум выходит Дзержинский.
   Д з е р ж и н с к и й. Я, Феликс Дзержинский, свидетельствую, что
Бухарин передал мне семь писем, полученных им, главным редактором
"Правды", одним из ведущих членов ЦК: "Мы расправимся с тобой! Вместе с
тобою, Лениным и Троцким будут убиты Каменев, Зиновьев, Рыков, Цюрупа,
возмездие неминуемо!" Я потребовал, чтобы Бухарин согласился наконец на
охрану - хотя бы два чекиста-кронштадтца из частей Федора Раскольникова.
Он отказался, сказав, что контрреволюция мечтает убрать Ленина - вот кого
надобно охранять как зеницу ока.
   Однако и Ленин отказывался от того, чтобы его сопровождала охрана,
похохатывая при этом: "Меня сопровождала охранка начиная с девяносто
третьего года, хватит, надоело". Следствие по делу Фанни Каплан показало,
что она действовала самостоятельно, без указания эсеровского ЦК. Как и
Мария Спиридонова, террористка Каплан была впервые арестована за
революционную деятельность в девятьсот пятом году, приговорена к каторге,
там изнасилована, заражена, брошена в рудник. С тех пор ее характер
сделался неуправляемым, чрезмерно импульсивным, отвергающим какую бы то ни
было дисциплину... У ЧК не было серьезных оснований обвинять ЦК эсеров в
решении убить Ленина... Мнения были, но разница между мнением и решением
ЦК - огромна.
   Вообще-то, если бы меня не устранили в двадцать шестом, я бы сидел
рядом с Колей Бухариным... Я бы сидел с ним не потому, что любил его и
дружил с ним, - Сталин тоже любил его и дружил с ним. Я бы сидел здесь
потому, что неоднократно выступал против Владимира Ильича: и в апреле
семнадцатого, и во время Брестского мира, когда мы с Бухариным возглавляли
фракцию левых коммунистов, и во время эсеровского мятежа в Москве... Если
в партии единомышленников невозможно открыть свое сердце - даже если ты
выступаешь против того, кого все мы почитаем вождем, - тогда с идеей
социализма покончено, наступает реанимация черносотенного абсолютистского
самодержавия... Да, я бы сидел рядом с русскими - Бухариным, Алешей
Рыковым, Плетневым... Им вменяют в вину желание убить Ленина, Сталина,
Свердлова в восемнадцатом году, а мое имя не упоминается, будто меня и не
было в истории русской революции... Куда уж нам: Троцкий с Каменевым -
евреи, безродные, я - паршивый лях, Петерс и Берзинь - латышские увальни,
Артузов и Платтен - швейцарские ублюдки, Раковский - цыган, молдаванин
юркий. Поздравляю, Коба, идея шовинизма пышно и ядовито прорастает - с
твоей подачи - в сознании тех, кого мы хотели привести в царство
интернационального братства... Не рано ли ты запретил печатать в
Республике выражение Энгельса: "Россия - тюрьма народов"?
   Это тебе можно было бы делать лет через десять, когда у людей изменится
психология, когда слово "личность" будет приравнено к матерной брани, -
вот тогда, пожалуй, время, а пока-то ведь память о революции не до конца
убита, Коба...
   Б а т н е р. Под тяжестью улик обвиняемый Бухарин признал ряд
преступных фактов и показал: "У нас был непосредственный контакт с левыми
эсерами, который базировался на насильственном свержении советской власти
во главе с Лениным, Сталиным и Свердловым..."
   На просцениуме - Свердлов.
   С в е р д л о в. Я, Свердлов Яков Михайлович, по заданию ЦК и лично
Ленина осуществлял постоянный контакт с товарищами левыми эсерами, которые
- вплоть до Бреста - являлись членами советского правительства, занимая
должности наркомов юстиции и земледелия, а также постоянных заместителей
наркома государственного призрения и председателя ВЧК. В парламенте нашей
республики, во Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете, товарищи
левые эсеры имели более ста депутатских мандатов. Естественно, доживи я до
сегодняшнего дня, быть бы мне на скамье подсудимых, ибо я неоднократно
говорил с Лениным о неукротимой интригабельности Сталина, о его неуемных
претензиях и грубости. Я это знал лучше других, потому что с
четырнадцатого по пятнадцатый год жил с ним в одной избе в ссылке. Не
выдержал, съехал, нельзя терпеть, когда в глаза человека хвалят, величают
другом, а только выйдет за порог - "дерьмо собачье, пробы ставить
негде"... Единственно, кого Сталин боготворил в ссылке, так это Льва
Каменева, называл его "учитель Левчик", по-грузински с ним любил
беседовать, пели на два голоса... За это, кстати, Сталина сейчас можно
привлечь как пособника шпиона и врага народа - обеспечено лет двадцать
каторги на Колыме... Ну а мне с Горьким - смертная казнь... Еще бы, прямая
связь с французским генштабом: мой брат Зиновий был усыновлен Горьким,
стал Пешковым. Что дало ему, еврею, возможность посещать гимназию, - у нас
главное вовремя отречься: от веры ли, национальности, друга, жены, сына.
Зиновий отрекся, уехал и стал начальником разведки французской армии, а
потом шефом генерального штаба... Я бы на этом процессе был ключевой
фигурой...
   Интересно, как бы пытали меня, председателя ВЦИКа? Хм, так же, как
председателя Совнаркома Рыкова и председателей Коминтерна Зиновьева и
Бухарина, - способов в арсенале вождей нашего гестапо партайгеноссен Ягоды
и Ежова немало, поднаторели... А бедного Николая Крыленко, первого
главкома Красной гвардии, били галошей по лбу... Смеялись и били - с
оттягом, пока не терял сознание... Но сломать не смогли, на себя он ничего
не показал, забили насмерть, прыгали каблуками по старческим ребрам...
Интересно, закрался ли в его затуманенный болью ум вопрос: "надо ли было
мне вести красногвардейцев на разгром Керенского, на захват царской
ставки?". А Володю Антонова-Овсеенко палачи истязали так, что он лишился
слуха и зрения... Инвалид на процессе не нужен... А ведь он штурмом взял
Зимний... Немецкий шпион... Конечно, как же иначе, Октябрь был на руку
немцам, и руководили им гестаповские наймиты, тогда как великий вождь
мирового пролетариата гениальный Сталин в ночь восстания отсиживался на
квартире Аллилуева, хотя по решению ЦК все наши должны были находиться в
Смольном, текст зачитал Каменев, он уже вернулся в ЦК, включился в борьбу,
голосовали все - кроме отсутствовавшего Сталина. Тот ждал исхода сражения,
чтобы в случае нашего провала отойти в сторону: "ничего не знал, ничего не
ведал"... За то, что об этом в сороковых, накануне очередной годовщины
Октября, напишут Аллилуевы, - не знавшие, понятно, о каменевской резолюции
ЦК, - их всех раскидают по тюрьмам...
   Более всего Сталин боится друзей и родных - открывался перед ними,
улики, непростительно... Я не знаю, о чем сталинцы допрашивали моего сына,
когда он сидел в их подвалах, но, полагаю, хотели получить что-то против
меня - на всякий случай, для куражу... Память мою они сейчас не
потревожат, я им нужен в числе святых, но кто знает, что случится в
будущем, - особенно если Сталин сговорится с Гитлером? Одним Литвиновым vi
женой Молотова не отделаешься, придется, глядишь, валить мой памятник и
возвращаться к прежним названиям: "Театральная площадь" вместо "Площадь
Свердлова". А почему нет? Наполеон начал с консула революции, а кончил
императором контрреволюции... Наполеон был ребенком в сравнении с Кобой, -
добрым, нежным, отзывчивым...
   Он, Сталин, дал приказ расстрелять мою сестру, которая стала женой
Ягоды... Ах, девочка, девочка, как я просил тебя, как советовал: "Подумай,
маленькая, у Ягоды слишком тяжелые глаза и огромные ступни, которых он
стыдится..." А что Сталин сделал с моим племяшкой? За что он расстрелял
мальчика? За что его пытали взрослые мужчины, глумились над ним, а потом
приходили в свои дома и играли со своими детьми - до той поры, пока и их
не брали и не расстреливали, а их детей сажали за решетку и превращали в
забитых зверенышей... Ненависть рождает ненависть, страна бурлит от
ненависти, в республике нет места добру, какая же это р е с п у б л и к а:
"Смерть Бухарину! Казним Рыкова! Втопчем в грязь Крестинского! Превратим в
пыль наймитов!"... Массовое выхаркивание слюнявой, слепой, невежественной,
беспамятной ярости, ни грана надежды на объективность - смерть, казнь,
беспощадность... Этот психоз ненависти приведет к тому, что следующее
поколение забудет про улыбку, женщины станут бояться рожать, мужчины
вырастут трусливыми предателями, готовыми оклеветать отца, только б самому
выжить... Знаете, что прежде всего отличало Ленина? Смех. Он хохотал, как
ребенок... Он не обращал внимания на то, что о нем подумают окружающие, он
не с т р о и л образ, великого, степенного вождя, он был самим собою...
После того как в него стреляла мерзавка Каплан, мы - Бухарин, Каменев и я
- остались на ночь у него на квартире, открыв дверь в спаленку, чтобы
слушать его дыхание...
   Бухарин плакал, когда Ильич тяжело закашливался... Он плакал, как дитя,
- слезы его были так же безутешны и быстры, каплями дождя катились по
впалым щекам...
   Ильич потом потешался: "вы мои няни"... Кстати, именно тогда Ленин
сказал о Бухарине: "Откуда столько рыцарской силы в этом маленьком
человечке с огромным сердцем?" Я знаю, иные профессора языкознания сейчас
говорят про нас, как про злых демонов, разрушивших традиционный уклад
России... Уклад рабства? Бесправия?
   Нищеты? Что ж, восстанавливайте! Наша революция была бескровной, мы
начали, оттого что и з н е м о г л и, от запретов на работу, на мысль, от
болтовни и прожектерства, мы жаждали д е й с т в и я!
   Мы поначалу не хотели национализировать фабрики и мастерские, где
работало не более двадцати человек, мы не, хотели закрывать оппозиционные
газеты, мы не собирались национализировать все банки скопом... Но ведь
генерал Каледин провозгласил поход на Питер, чтобы вздернуть
большевистских жидомасонов на фонарных столбах, Пуришкевич с юнкерами
готовил заговор! Банки не давали денег, чтобы платить оклады содержания
рабочим и чиновникам! Керенский поднимал войска!
   Англичане и французы готовили интервенцию! Что нам было делать?!
Назовите революцию, более бескровную, чем Октябрьская? Ну? Кто?! Если вы
вообще против Октября - поднимитесь и скажите открыто, без ужимок! Не надо
пудриться фальсифицированной исторической памятью! Мужчинам это не к лицу!
Плеханов не боялся выступить против Октября! А мы, несмотря на это,
поставили ему памятник!
   При жизни, кстати! Горький не боялся обвинять нас в узурпаторстве! Что
ж вы молчите? Есть мыши и есть люди! Кто вы, собравшиеся в этом зале?!
Кто?!
   Б а т н е р. Следствие считает установленным, что по заданию враждебных
разведок была составлена заговорщическая группа под названием
"правотроцкистский центр", поставившая своей целью шпионаж, диверсии,
террор, расчленение СССР, свержение социализма. Все обвиняемые уличаются
как свидетелями, так и вещественными доказательствами и полностью признали
себя виновными в предъявленных им обвинениях... Настоящее обвинительное
заключение составлено в Москве двадцать третьего февраля тридцать восьмого
года... Подписано: прокурор Союза ССР Вышинский...
   Батнер поднимается, медленно выходит на просцениум.
   Б а т н е р. Среди обвиняемых находится Вениамин Максимов-Диковский...
Это родственник моей матери... Я не знаю, когда всю мою семью арестуют, но
то, что арестуют, - несомненно... До таких уз ежовские янычары
докопаются... Они обвинят меня в том, что я подмигивал Максимову или давал
ему какие-то условные знаки...
   Это неважно, что Максимов - полубезумен, расплющен, живой мертвец, его
уже заранее приговорили к расстрелу... По ночам я успокаиваю себя: "Но
ведь племянницу товари... тьфу... врага народа Троцкого, известную
поэтессу Веру Инбер, не тронули? Она по-прежнему печатает свои стихи в
газетах, журналах и издательствах... Почему меня - из-за факта дальнего
родства с Максимовым - должны расстрелять?" Я успокаиваю себя, хотя знаю,
что дни мои сочтены... Я сладок для нового процесса... После такого люди
вообще перестанут говорить друг с другом, только дома - шепотом о самом
необходимом, предварительно включив тарелку репродуктора... Останутся лишь
слова вроде "чай, хлеб, есть, молчи, гад, тшшш!" Больше и не надо!
Готовьтесь к камерной жизни, дамы и господа! Как только меня возьмут, я
вас всех заложу, всех до одного! Впрочем, нет, шестьдесят процентов из
тех, кто здесь, в этом зале, будут расстреляны до конца марта сего года!
Сначала они расскажут коллективам про скорпиона Бухарина и гиену Рыкова, а
потом - в подвал! Под пулю, пулечку, пуленочку... Да здравствует
опережающее разрастание раковых клеток тотального неверия! Вал и качество
подозрительности!
   Премии и доски почета для доносчиков! Стукни! Вовремя стукни, товарищ!
Дай показания! Если ты не один, а тащишь за собою на дно связку множеств,
эдакую гирляндочку из пары сотен тысяч троцкистов, зиновьевцев,
бухаринцев, отзовистов, марксистов, - не страшно, поверьте! Кстати, читали
у графа Алексея Константиновича Толстого поэму "Сон советника Попова"?
Настоятельно рекомендую!
   Наш аристократ как дважды два доказывает, что добровольное
доносительство - наша традиция! Дай бог памяти, сейчас, погодите, прочитаю
отрывочек (читает)...
   Кстати, а ведь меня от смерти спас профессор Плетнев Дмитрий
Дмитриевич, что называется, вернул с того света! У-у, вражина поганая! Дал
бы умереть спокойно, детям бы кремлевку оставили и путевку в санаторий! У
нас покойников не судят!
   Вовремя умирайте, дурни!
   У л ь р и х. Бухарин, признаете себя виновным?
   Б у х а р и н. Да.
   У л ь р и х. Рыков, признаете себя виновным?
   Р ы к о в. Признаю.
   У л ь р и х. Раковский, признаете себя виновным?
   Р а к о в с к и й. Да.
   У л ь р и х. Плетнев, признаете себя виновным?
   П л е т н е в. Да.
   У л ь р и х. Ходжаев Файзула, признаете себя виновным?
   X о д ж а е в. Признаю.
   У л ь р и х. Ягода...
   Я г о д а. Виновен.
   У л ь р и х. Буланов, признаете себя виновным?
   Б у л а н о в. Да.
   У л ь р и х. Бессонов...
   Б е с с о н о в. Виноват.
   У л ь р и х. Крестинский, признаете себя виновным?
   К р е с т и н с к и й. Был, есть и буду большевиком-ленинцем. Виновным
себя не признаю.
   Ульрих, враз постарев, ссутулившись, выходит на просцениум.
   У л ь р и х. Все! Это конец... Такого прокола Сталин нам не простит.
Значит, сегодня же процесс прекратят, а когда он возобновится, я буду
сидеть рядом с Крестинским.
   На просцениум выходит Вышинский.
   В ы ш и н с к и й. Я хотел покончить с собой в октябре семнадцатого,
когда ленинцы узурпировали власть в несчастной России. Я сунул холодный
ствол маузера в рот, закрыл глаза, вознес молитву Всевышнему Господу
нашему и Судне, но палец отказался подчиниться моей воле. Что же мне
делать сейчас? Я не выдержу пыток, я не Крыленко или Антонов-Овсеенко с
Постышевым, - они русские мужики, ленинские фанатики, лишены п о н и м а н
и я ужаса боли... Я испытал высокое облегчение, когда Ягода официально
завербовал меня в тридцать первом году, и впервые запросил компрометацию
на тогдашнего прокурора Крыленко... Я ощутил счастье полета, высокую
уверенность горного орла, его общность с устремленностью воздушной
стихии... А что мне делать сейчас?! Случился чудовищный брак в работе!
   А бракодел - вредитель. Я - вредитель! Я обвиняю себя, Андрея
Вышинского, в том, что я являюсь гнусным вредителем, мое признание тому
порука, а вещественное доказательство - вот оно, на скамье подсудимых,
Крестинский, посмевший обмануть всех нас, кто потратил на работу с ним
целый год! Вдумайтесь только, товарищи, мы работали с ним в камере целый
год! Страна решала гигантские задачи социалистического строительства!
Ширилось движение ударников! Перевыполнялись планы создания сети
качественно новых заполярных концентрационных лагерей смерти, чего еще не
смогла добиться ни одна цивилизация в истории человечества!
   Сеял разумное, доброе и вечное новый Ломоносов России - Трофим Лысенко!
   Советские люди разоблачили таких мерзавцев, как Туполев, Сергей
Королев, академик Вавилов. Только-только народ начал обретать счастье и
уверенность в завтрашнем дне, как - на тебе! Вредительство в зале суда! Я
обвиняю Вышинского в том, что он вошел в сговор с
троцкистско-кагановичев... тьфу, бухаринским бандитом Стали... тьфу,
Крестинским, и требую для него смертной казни!
   Расстреляйте меня, товарищи! Расстреляйте, пожалуйста! Я не могу
пустить себе пулю в лоб, а пыток я не снесу! Помогите мне! Ведь я служил
вам верой и правдой, угадывал ваше желание убрать с земли всех тех, кто
хоть когда-то решался спорить с Иосифом Виссарионовичем, - во имя вашего
же блага... Ну, пожалуйста, помогите мне, товарищи зрители! Вы же все
квалифицированные автоматы-расстрельщики!
   Неужели вам так трудно избавить меня от тех мучений, которые начнутся,
как только Ульрих объявит перерыв и пойдет в сортир - стреляться?
   На просцениум выходит Сталин. Раскуривает трубку.
   С т а л и н. Спасибо, дорогой товарищ Крестинский... Получив ваше
письмо из камеры, я долго думал над ним - оно того заслуживало... Как же
это важно, когда человек убежден, что делает именно то, во что верит,
считая основополагающую идею своей, выстраданной, одному ему
принадлежащей... А ведь идею об отказе от показаний Крестинскому подсказал
я - через десятых лиц, после месяцев в одиночках и карцерах... Я подводил
его к этому не торопясь, подбирая нужных советчиков, это была игра почище
детских интриг Борджиа... Теперь, товарищ Крестинский, вы до конца
доказали всем нам, в Политбюро, что являетесь настоящим ленинцем, стойким
большевиком, истинным революционером... Ваш отказ признать себя виновным в
шпионаже доказывает то, во-первых, что наш суд - самый демократический,
справедливый и самый беспристрастный в мире. Во-вторых, отказ признать
себя виновным в том, что вы являетесь троцкистско-бухаринской гиеной,
выбивает козырь из рук мерзавцев, которые болтают, что наши процессы -
состряпанные, нечестные, процессы. Разве на состряпанных процессах
кто-нибудь решится отрицать свою вину? За время революционной работы меня
- в отличие от Каменева, Троцкого, Фрунзе, Бухарина, Раковского,
Дзержинского, Свердлова, Томского, Рыкова, Розенгольца, Смирнова - ни разу
не судили... Меня высылали административно, с правом снимать себе дом и
выписывать одежду и обувь из столицы, но памяти и фантазии мне не
занимать: на фальсифицированных процессах обвиняемые признавали все. Так о
какой же фальсификации болтают товарищ Троцкий и его присные? Вот она -
зримая свобода социализма: человек, обвиняемый в шпионаже и терроре, гордо
бросает суду: "Ни в чем не виноват!" И, наконец, в-третьих, ваш, товарищ
Крестинский, отказ признать свою вину доказывает Политбюро, что Ежов - не
такой уж крупный чекист, как о том начали писать в газетах, если не он, а
я, Сталин, придумал ваш пассаж, вызвавший сенсацию, если не он, а я,
Сталин, придумал, как спасти мундир доверчивых дурачков из НКВД, которые
столько напортачили во всех предыдущих процессах, что над ними хохочут
европейские правоведы... Вот, товарищ Крестинский, таковы вкратце
результаты той операции, которую вы разыграли. Все дальнейшее з