ты на границу, и сыпал песок под седло, чтобы погубить моего
коня?  И  что же?  Не я погиб в перестрелке,  а он,  потому что в суматохе
ночного нападения бандитов он схватил мои патроны,  а не свои...  В  Новом
Орлеане сосед по ночлежке клал в воду мое лезвие, чтобы я не мог побриться
утром,  перед тем как уйти в поиски поденной работы, а потом сесть в парк,
за  очередной  рассказ  (я  не  могу  работать,  если небрит);  он нарочно
опрокидывал мою миску с кашей,  которую давали бесплатно, а это было пищей
на весь день, - согласись, дело отнюдь не маловажное. Так вот этот человек
поскользнулся на мостовой, упал и поломал себе ногу. Когда я положил его в
кэб,  - хозяин согласился отвезти его в больницу для бедняков, он в ярости
хотел ударить меня по лицу, свалился с сиденья и поломал ключицу. (Кстати,
он  был уродлив до отвращения.  Все уродливые люди обязательно подонки,  в
этом  кроется  какая-то  закономерность.)  В  Мексике,  когда  я  с   Элом
Дженнингсом присматривал местечко, о котором говорили как о золотом дне, к
нам пристал один бродяжка,  американец из  Айовы.  Дженнингс  не  очень-то
хотел  брать  его,  но я уговорил,  нажимая на то,  что человек без знания
испанского языка,  один-одинешенек, лишенный средств, обречен на гибель. Я
уговорил,  а этот человек сразу же стал делать мне гадости.  О, как он был
изощрен в своей гнусности,  как изобретательно он старался внести рознь  в
нашу дружбу!  И что же? Провидение наказало его, он свалился в тропической
лихорадке,  и только знакомство с добрым капитаном позволило нам отправить
его в Новый Орлеан.
     Как  я  понял из  одного твоего письма,  к  моей  трагедии мог  иметь
отношение Филипп С. Тимоти-Аустин. Хочешь верь, хочешь нет, но его накажет
Господь.  Так,  увы,  произошло с  тем человеком,  к  которому я прекрасно
относился и  который еще полгода назад мог бы положить конец моему позору.
Он не сделал этого, и его нет больше.
     Если бы  на  следствии  я  поступил  чуть более "обтекаемо",  если бы
открыл не всю правду (я не говорю о том, чтобы осознанно лгать, я этого не
умею  и,  главное,  боюсь,  жду кары),  тогда мое положение было бы совсем
другим и поводов к агрессивной защите я бы имел  куда  как  больше,  но  я
считал  недостойным  лгать  потому именно,  что уверен в своей честности и
невиновности.  Ведь никто не показал против меня,  ни один  человек!  Ведь
никто  не  присутствовал  тогда,  когда  я якобы давал деньги или (что еще
обиднее) брал их себе.  Я мог бы отказаться от  той  или  иной  подписи  в
платежных ведомостях,  но я ни от чего не отказался,  более того, я всегда
рассказывал абсолютно всю правду,  и это,  конечно, было против меня, но я
полагаю, что человек живет не тем днем, который начался сегодня, но днями,
в которых ему надлежит реализовать то, что отпущено Судьбою.
     "Он признался!"  Повторяю:  я  не признался,  я просто сказал правду,
полагая,  что  дело следствия искать виновных.  Следствию это оказалось не
под силу. А может, было невыгодно.
     Закрыть дело нельзя,  все обязано быть доведенным до конца. Истинного
виновника найти невозможно,  но  ведь  есть я,  следовательно,  я  и  есть
преступник! Так зачем же мне сейчас проявлять недостойную суетливость? Что
это  даст,  кроме  ощущения собственной малости?  А  разве человек,  долго
испытывающий такое чувство, сможет писать рассказы?
     Судьба выносит свой приговор.  Тот,  кто виновен,  никогда не  сможет
творить.
     Ли!  А я ощущаю в себе постоянную тоску по работе,  меня душат слова,
образы, мысли.
     Я  обязан доказать свою  невиновность не  тем,  что  буду долгие годы
ходить по серым и безликим судебным инстанциям, но творчеством.
     Я обязан стать нужным тем отверженным, с которыми меня сводила жизнь,
тем несчастным, которые ждут своего Счастья.
     Пусть я помогу им в уверенности, что свершится Чудо. Только надо идти
вперед,  идти и идти,  как бы ни было трудно,  и вот там, за поворотом-то,
оно и ждет всех нас, это Чудо.
     Я жду будущего без страха.
     Я не намерен терять достоинство.
     Не сердись.
                                                                 Твой друг
                                                      Билл Сидней Портер".


                                    71

     "Дорогой мистер Холл!
     Как мы и договорились,  я отправился на процесс м-ра Портера, дабы на
месте предпринять все возможные шаги для защиты этого джентльмена.
     Увы,  я  ничем не могу обрадовать Вас.  Хотя м-р Портер категорически
отказался признать вину,  хотя обвинитель был  вынужден отказаться от  ста
четырех пунктов, выдвигавшихся против м-ра Портера во время следствия, тем
не  менее два эпизода ему вменены в  вину и  восемьсот долларов "повисли в
воздухе".
     Другой  бы  на  месте  м-ра  Портера потребовал повторной экспертизы,
вызова новых свидетелей и допроса родственников тех, кто руководил работой
Банка,  но к моменту суда умер.  Однако, как ни странно, Ваш друг во время
слушания дела ведет себя совершенно безучастно.  Он одет,  словно бы вышел
от  лондонского портного,  прическа его безукоризненна,  манеры достойны и
сдержанны, но он совершенно не слушает, что о нем говорят, его вроде бы не
интересует то,  что должно на этих днях свершиться. Он сидит, закинув руки
за голову, думает о чем-то своем; ногу держит на ноге, словно наблюдает за
игрой в крокет, и даже на вопросы своих адвокатов толком не отвечает.
     Когда я  попросил устроить мне с ним встречу и изложил ему суть Вашей
просьбы,  он ответил буквально следующее:  "Положить пять лет на то, чтобы
доказывать свою невиновность,  став нервическим придурком,  представляется
мне неэкономной тратой времени,  сударь".  Что я  ни  говорил  ему,  какие
доказательства  ни выдвигал,  как ни упирал на то,  что федеральный Суд не
сможет не заинтересоваться  тем,  отчего  против  него  сначала  было  сто
одиннадцать  пунктов  обвинения,  а  на  процессе осталось всего два,  м-р
Портер был холодно-корректен,  учтив,  но  неумолим.  Словом,  я  не  смог
выполнить Вашего поручения,  дорогой мистер Холл.  Думаю,  дней через пять
после того как огласят приговор, его отправят на каторгу.
     Я  готов передать ему Ваше письмо,  я  готов сделать все,  что в моих
силах,  однако больной,  который не верит врачу,  а живет по законам своих
чувствований, обречен.
     Готовый к услугам, в ожидании указаний
                                                              Саймон Врук,
                                    "Анализ, исследования и консультации".


                                    72

     "Прокурору Д. Кальберсону.
     Вчера в 17 часов 11 минут в дверях банка из дамского револьвера марки
"браунинг" ј 45792 был застрелен банкир Филипп С. Тимоти-Аустин.
     Убийцей   оказалась   девица   Салли   Кэльстон,   девятнадцати  лет,
незамужняя,  певица  церковного хора,  работавшая прачкой,  привлекалась к
суду за попрошайничество и шантаж.
     На  предварительном допросе Салли Кэльстон отказалась объяснить,  чем
вызван ее  злодейский поступок,  по  законам Штата попадающий под смертную
казнь на электрическом стуле.
     Допрошенная в  качестве свидетеля квартирная хозяйка  Салли  Кэльстон
показала,  что  Филипп С.  Тимоти-Аустин был отцом ребенка Салли Кэльстон,
который умер от болезни,  поскольку отец отказался признать его и не давал
денег на оплату врача и лекарств.
     Препровождая при  сем изъятый браунинг,  сумку с  тридцатью центами и
носовым платком,  а  также показания трех свидетелей,  сообщаю,  что Салли
Кэльстон отправлена в  ту  тюрьму,  откуда она  была  только сегодня утром
выпущена.
     Остается открытым вопрос,  где  она  взяла десять долларов для  того,
чтобы купить браунинг и патроны.
     На это убийца категорически отказывается отвечать.
     Водитель кэба,  видевший,  как она вышла из тюрьмы, показывает, что к
ней подошел некий мужчина, но примет его он не помнит.
     Сама  же  Салли  Кэльстон  ничего  об  этом  человеке  не  говорит  и
повторяет, что "свершилась божья кара", а она была лишь "орудием Ее".

                                                        Сэм Бил Николберг,
                                                                   шериф".


                                    73

     "Дорогой Боб!
     Все получилось самым отменным образом!  Ты лучший из всех режиссеров!
Теперь откроем с  тобою  предприятие,  и  оно  будет очень прибыльным,  уж
поверь мне!
     Фараоны нюхали  дело  со  всех  сторон и  прежде всего  начали искать
мужика, который подошел к Салли, когда она вышла из тюряги. Хорошо искали,
молодцы, с ног сбились.
     И  никому в  голову не пришло искать бабу,  которая так ловко сыграла
свою роль.  (Все ж  таки бабы похожи на стадных зверушек:  готовы поверить
дьяволу,  если он будет в  шляпке с  вуалью и  юбке,  и  наверняка отринут
господа, натяни он панталоны и жилет.)
     Твоя компаньонша остановила Салли как раз там,  где я  и  планировал,
сказала,  что хочет погадать ей,  все бабы на это падки, ну и рассказала о
прошлом ей  все,  как надо,  а  потом назвала адрес магазина,  где торгуют
дамскими бульдожками-браунингами, "орудиями кары божьей".
     А дальше было все, как ты и предсказывал. Девица купила "бульдожку" и
отправилась в банк, поджидать Филиппчика.
     Я наблюдал за нею с другой стороны улицы, и мне было жутко глядеть на
ее глаза,  столько в них было огненной ненависти.  Наверное, все же только
матери могут так ненавидеть!
     Филиппчик вышел из банка после всех других,  -  одно слово, директор,
занятой человек.  Крошка пряталась за колонной.  А  потом подошла к нему и
сказала: "Ну, здравствуй". А может, что другое, только мне показалось, что
она именно это сказала,  я  глядел на  ее  рот,  красивенький такой ротик,
только губы тряслись.
     Он сразу побледнел;  это ж не то,  что топить своих конкурентов,  тут
смерть в глазки заглянула:  либо серной плеснет,  либо бритвочкой черканет
по горлышку.
     Она ему что-то еще сказала,  но что,  я не понял,  а потом достала из
кармана "бульдожку";  настоящий мужчина хряснул бы  ее  ребром  ладони  по
рученьке, "бульдожка" б и выпала на дорогу, а он чуть не на колени, но она
не разрешила, бабахнула, а после этого рассмеялась. Он еще дергался, а она
смеялась.  А потом, как в театре, бросила на него "бульдожку", стала перед
ним на колени, и ну плакать...
     Дорогой Боб,  я сделал такой вывод:  прием, предложенный тобою, очень
перспективен,  и  баб следует бесстрашно использовать,  особенно если надо
наказать гада или устранить конкурента.
     Честных людей на земле нет,  стоит только поискать - в каждом найдешь
зацепочку, которую можно раскрутить ото всей души.
     Ну,  например, я знаю, что один бес из Канзас-Сити набит баками и так
же,  как Филиппчик,  любит свеженьких. С Филиппчиком, правда, дело другого
рода,  он  лишил  меня  работы,  опозорил и  забыл обо  мне:  так  садисты
переступают через  труп  жертвы и  тянутся к  бокалу,  чтобы наполнить его
черносмородинным ликером - для успокоения души. Я жаждал отмщения, нашлись
люди, которым он тоже стал поперек дороги, отмщение случилось.
     С  теми баками,  которые я  теперь получил,  мы вполне можем заняться
исследованием этого  самого развратного туза  из  Канзас-Сити.  Пригласи в
дело свою подружку. Я финансирую.
     Поищем там именно девиц.  Они алчат отмщения. Используем их, нагадаем
чего   только  их   душе  угодно,   а   потом  объявлюсь  я   в   качестве
ангела-спасителя.
     Оплата аккордная,  полтысячи баков на  стол -  и  мировая.  Пораскинь
мозгами,  как  мы  назовем нашу фирму.  Есть предложение обозвать ее  так:
"Бюро по анализу скандальной информации, защита от шантажа и доверительные
советы". Как тебе?
     Камингсу понравилось, его люди входят в долю!
     Сердечно приветствую!
                                                            Бенджамин Во".


                                    74

     "Дорогой мистер Сэм Арчибальд Тимоти-Аустин!
     Страшное  известие  о   трагической  кончине  Вашего  сына  и   моего
несравненного молодого друга  Филиппа  С.  Тимоти-Аустина потрясло меня  и
ввергло в глубокую скорбь.
     Я  понимаю,  что  никакие слова  не  смогут унять Ваше  горе;  гибель
единственного сына,  талантливейшего экономиста -  это  удар не  только по
Вашей семье, но и Стране, столь ценящей талант и напор.
     Память  о  Филиппе  С.  Тимоти-Аустине  навсегда  сохранится в  наших
сердцах.
     Примите также глубочайшее соболезнование от  мистера Кинга,  который,
как и все мы в Вашингтоне, скорбит о происшедшем вместе с Вами.
     Искренне Ваш
                                            Камингс, юрист и консультант".


                                    75

     "Дорогой мистер Холл!
     Ваше последнее письмо несчастный Билл так и не получил.
     Я отправила Ваше письмо в каторжную тюрьму Колумбуса.  Он имеет право
на переписку, так что связь с миром прервана не будет.
     После  объявления  обвинительного вердикта,  накануне  отправления на
каторгу,  он прислал мне записку, которую он разрешил переправить Вам, что
я и делаю:
     "Хочу со всей торжественностью заявить Вам,  что, несмотря на решение
присяжных,  я  абсолютно невиновен в каких-либо преступлениях во всей этой
истории с  банком,  разве только в  том,  что  имел  глупость держаться за
должность, которая была мне не по плечу.
     Каждый  разумный человек,  слышавший свидетельские показания,  знает,
что  я  должен  был  быть  оправдан...  Увидев состав присяжных,  я  почти
расстался с  надеждой,  что  они  сумеют в  достаточной мере разобраться в
технических вопросах, чтобы вынести справедливое решение.
     Конечно,  я совершенно подавлен тем, что случилось, но не из-за себя.
Не  так уж  важно для меня мнение широкой публики,  но хотелось бы,  чтобы
несколько друзей,  оставшихся пока еще у  меня,  верили,  что во  мне есть
что-то хорошее".
     Самое ужасное,  мистер Холл,  что  Билл отказался даже от  последнего
слова... Он долго-долго обводил взором лица присяжных, судей, обвинителей,
людей, собравшихся в зале...
     Это было какое-то страшное представление... Потом он усмехнулся и сел
на место, не сказав ни единого слова в свою защиту.
     Я  даже и не знаю,  что теперь для него можно сделать...  Он запретил
адвокатам апеллировать в Верховный суд и отказался написать жалобу, сказав
странную фразу:  "Я нетерпелив, у меня осталось мало времени, надо успеть,
только б скорее все началось".
     Я боюсь за его разум.
     До свидания, мистер Холл, не оставляйте в беде несчастного Билла.

                                                         Ваша миссис Роч".


                               ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

                                    1

     "Дорогая Магда!
     Как же я соскучился по тебе,  красивая моя, надменная, умная и нежная
сестра!
     Вчера я занедужил,  начались боли в области шейных позвонков,  первый
сигнал приближающейся зимы;  пришлось вызвать массажиста,  и  он в течение
полутора часов разминал мне сегмент. Наступило расслабление, я уснул, пока
еще он продолжал работу,  и мне пригрезился такой же сон, как в мае, когда
мы с  тобой ездили лечиться в Европу,  в Виши:  полет фламинго над кромкой
океана. Боже, как давно это было!
     Наутро я  принял еще  один  массаж и  сел  на  жесткую диету:  ничего
жареного,  как  можно  меньше  мяса,  фрукты,  фрукты и  еще  раз  фрукты!
Надоедает, конечно, жевать апельсины с лимонами, но чего не перетерпишь во
имя того, чтобы ощущать себя полноценным, здоровым человеком!
     Теперь  по  поводу дел.  Поручи Шульцу как  можно  скорее связаться с
Прайсом,  другом генерала Лаутона,  столь  героически проявившего себя  во
время войны за Филиппины.  Пусть он выяснит, какие компании будут в первую
очередь задействованы на  бизнес в  этом новом,  столь для  нас интересном
регионе Юго-Восточной Азии.  Этот  вопрос нужно проверить и  перепроверить
самым тщательным образом,  потому что речь пойдет о моем вложении капитала
в тот регион. А я определяю его в пятьсот, а то и шестьсот тысяч долларов.
Внимание,  внимание и  еще  раз внимание,  как бы  не  влезть в  авантюру!
Поскольку я  пока что лишен возможности лично контролировать это дело,  ты
не спускай глаз с этого перспективного предприятия, оно того стоит!
     Второе.  Попроси нашу адвокатскую контору в Хьюстоне купить те земли,
вокруг  которых  вьются  представители компаний,  ставящих  на  минералы и
полезные ископаемые.  Пока что земля там еще не  очень дорога,  но пройдет
три-четыре года, и цены подскочат в два раза, это уж как пить дать.
     Третье.   Пожалуйста,  пришли  мне  мою  качалку  с  нашего  ранчо  в
Чимиктауне. Она стоит на застекленной веранде второго этажа. Я очень люблю
отдыхать в ней после обеда.
     Четвертое.  У меня появился здесь милый знакомый.  Он живет, конечно,
не  на  нашем  "банкирском" этаже,  но  часто  меня  навещает,  потому что
работает в  аптеке.  Его зовут Билл Сидней Портер.  Человек этот в  высшей
мере занятен,  он  не  делал ничего,  чтобы завоевать авторитет среди моих
нынешних  соседей  (если  нет   денег,   то   лишь  авторитет  дает  здесь
единственное право на  выживание),  и  тем не  менее пользуется совершенно
поразительным уважением всех:  начиная от  начальника тюрьмы мистера Дэрби
(мы  с  ним  играем по  пять  часов  кряду  в  шахматы,  я  выигрываю,  он
переживает) и  кончая бессрочниками.  Как ты  понимаешь,  начальник и  так
проникнут  по  отношению  ко  мне  должным  почтением;   что  же  касается
бессрочников и "тридцатилетников",  то от них можно ждать всего. Когда они
увидели,  что  мы  с  Портером  на  дружеской ноге,  их  отношение ко  мне
мгновенно переменилось,  и  если  раньше меня звали отвратительной кличкой
"кровосос" (здесь всем дают клички,  это принято), то теперь меня называют
"Ротшильд", что кажется обидным лишь плебсу, я всегда относился к барону с
глубочайшим уважением, особенно после тех великолепных вечеров, которые мы
провели вместе с ним в Лондоне.
     Так  вот,   этот  самый  Портер  пишет  юморески,   которые  надо  бы
переправить в  газетно-журнальные агентства.  Он  скрывает свою  работу от
тюремной администрации,  потому-то я  и предложил ему оказию.  Не сочти за
труд поставить на конверте с  его юморесками свой адрес и поручи кому-либо
из  наших  служащих  отправить это  в  агентство по  продаже  литературных
произведений.
     Да,  совсем забыл.  Телеграфируй нашему представителю в Женеву, чтобы
он вошел в  контакт с  фирмой аукционеров "Сотби" и обязательно посетил их
торги изделиями из золота и платины. Как мне стало известно, "Сотби" будет
продавать  довольно  интересные  бриллианты;  посоветовавшись с  надежными
юристами и  спецами,  купи несколько камней.  Самый дешевый (но не дешевле
тысячи  долларов) преподнесешь жене  начальника тюрьмы Руф  Дэрби  ко  дню
ангела.
     Я молю Бога о твоем благополучии.
                                                     Целую тебя, твой брат
                                                                   Карно".


                                    2

     "Дорогой Ли!
     Вот  наконец  я  и  пишу  тебе  из  тюрьмы  города  Колумбус,  вполне
каторжной,  глухой,  тихой  (кроме  тех  часов,  когда  провинившихся бьют
палками;  крики  истязаемых разрывают  мое  сердце,  но  страшно  не  само
страдание другого человека,  а  твое  ощущение бессилия помочь  ему).  Мой
номер  теперь  тридцать  тысяч  шестьсот  шестьдесят  четыре.   Я  вытянул
счастливую лотерею,  так  как  назначен тюремным аптекарем.  Я  даже  могу
работать за  тем столом,  на котором хранятся порошки:  от всех болезней в
тюрьме  дают  легкое  слабительное.   Понос  -   слабительное,  подагра  -
слабительное, изрубленная палками спина после экзекуции - слабительное.
     Два раза в неделю у меня ночные дежурства. Это