езапно
появилась  талантливая  поросль  суздальских художников:  живопись  яркая,
сочная,  голубая,  очень русская. Но и этих ребят стукнули: "Слишком много
церквей и седой старины,  где радость свершений сегодняшнего дня?!" Ребята
были крутые,  хорошего закала,  -  не дрогнули,  муку приняли гордо, гнули
свое, перебиваясь с хлеба на воду.
     Вот тогда,  памятуя о беседе с Марией Францевной,  я и пошел на риск:
организовал их выставку в Институте,  устроил распродажу, поделился с ними
по-братски - вот он, путь: ставить на тех, кто умеет держать удары, чист в
позиции  и  понимает,  что  связь  времен  неразрывна:  без  прошлого  нет
будущего.
     Каждому -  свое.  Господь лишил меня дара писать или ваять, но умом -
не обделил.
     И  -  постоянно думая  о  своем  будущем -  я  обратился к  прошлому,
посвятив кандидатскую диссертацию теме "Традиция и искусство".
     После того как отменили графу про то,  был ли ты в  оккупации (не моя
вина;  не я,  а  власть допустила немца до Москвы и Сталинграда),  решился
поехать в  первую туристскую поездку.  И такая меня обуяла тоска и боль за
несчастную Россию,  когда я  попал к побежденным немцам и увидел,  как они
давно живут, каков их достаток и уважительность друг к другу, что подумал:
"Никогда нам из дерьма не выбраться и нечего ноздри раздувать,  что,  мол,
богоносцы,  избранные!  Прокляты мы богом,  истинно так!  За то, что легко
своих Перунов сожгли,  за то,  что в семнадцатом церкви рушили и памятники
валили, за то, что легко прощали зло! Не отмыться нам вовек!"
     Вот тогда-то,  опираясь на опыт с  суздальцами,  я  и  решил:  только
деньги  могут  дать  человеку истинную духовную свободу,  все  остальное -
иллюзия...  Тогда же  появились Витя  Русанов и  Кузинцов,  тогда и  начал
крутиться бизнес с художниками, тогда и ощутил наконец надежность; матушке
дачку купил,  себе кооператив построил,  жил как хотел... Найди художника,
помоги ему - он отблагодарит, внутри они чистые, хоть и шельмы...
     А  тут  -   на  тебе,   новое  время!  Права  личности.  Определенные
послабления в линии.  Свобода слова,  газеты распоясались, гласность, будь
она трижды неладна!  И - как следствие - рушатся надежно отлаженные связи,
рождается страх, что вновь грядет нищета.
     Народ -  что? Народ дурак. Ему надобно постоянно втолковывать: кого -
любить,  а  в ком видеть затаенного ворога,  однако не всегда просто вести
такую работу:  и  среди тьмы  есть  головы;  умные сразу просекут,  что  в
конечном-то счете речь идет о  рынке,  заработках,  -  в  первооснове всех
людских начинаний сокрыт золотой телец,  никуда не денешься, греховны... А
вот поди, скажи открыто, что если у своего берешь - он снесет, наш человек
все стерпит, а попробуй у чужого выдери?!
     ...Врать можно другим,  себе -  преступно. Если сейчас проиграем, все
будет  кончено:   как-никак  шестой  десяток,   начинать  сначала  поздно.
Удержание достигнутого -  сродни войне;  или -  они,  или - я, третьего не
дано. Индивидуальный труд, кооперативы, поддержка личной инициативы, право
на  заработок -  есть  то  объективное зло,  которое рушит нашу цепь,  где
каждый,  разрешающий, обязан получить свое. А если разрешать не надо? Если
в  Конституцию  запишут  параграфы  о  том,  что  дозволено  всем?  Сидеть
разрешающим на свои двести рублей и дома топор точить?!  С топором на танк
не выйдешь...  Право для всех -  гибель нам,  элите,  избранным,  тем, кто
достиг  высшего  блага  властвования:  не  позволить,  запретить,  умучить
справками,  бумажками,  доверенностями... Мы лучше знаем, что нужно нашему
народу  несмышленышу...  Столетия должны пройти,  прежде чем  он  научится
демократии,  не для нас это,  мы силе покорны,  а  не праву,  кнуту,  а не
закону.
     ...Кузинцову сказал лечь на грунт;  Русанову строго-настрого запретил
ездить к  Чурину на  дачу,  слишком повадился;  про  Завэра забыть всем  -
наверняка сгорит;  старик не  понимает,  что времена изменились,  связи не
помогут, скорее наоборот.
     Терпение,  только  терпение!  Именно  сейчас и  надо  перенести центр
борьбы за себя в клубы, на дискуссии организованной нами "Старины": власть
припугнуть - великое дело.  Случись какая беда, есть отговорка и обращение
к общественности:  "Мстят за слова правды!" Пусть попробуют тронуть,  ныне
скандалов не хотят - демократия!  Главное -  точно  определить  врага,  от
которого  художника  могу  сберечь  я,  один  я  и  никто больше.  Сюзерен
невозможен  без  феодала;  понятие  "благородность"  связано   со   словом
"поддержка", "защита", "протекция", ничего в этом зазорного нет.
     Вот пусть Русанов и рванет Варравина на своей мине; Томка уже Глафиру
Анатольевну подготовила,  - напишет заявление,  слава богу, персоналочку у
нас до скончания века будут чтить и холить,  без нее  нельзя:  у  тех,  на
Западе,  светская хроника,  а у нас открытое собрание, все вблизи, страсти
наружу, лобное место, где еще такое есть?!
     Кашляев парень с головой,  подготовит почву в своей редакции,  турнут
этого Варравина коленкой под зад,  пополнит ряды неудачников - вот к нам и
придет, больше-то некуда...
     ...О  том,  что с  каждой сделки,  заключенной Русановым,  он получал
пятую  часть,   Тихомиров  запрещал  себе   и   думать;   тем   не   менее
подстраховался:   сберкнижки  "на   предъявителя"  завещал  после   смерти
активистам своей "Старины",  мол,  не о  себе радею,  о  нашем общем деле;
пройдет смутное время -  переписать книжечки не поздно,  пять минут делов.
Постоянно повторял:  "Мы  работаем в  рамках  советского законодательства,
никаких  отступлений  не   потерплю,   как   и   от   норм   пролетарского
интернационализма; наши враги - сионисты и масоны, и не наша вина, что все
они относятся к лицам известной национальности".
     ...Нет,  говорил он  себе,  я  -  неуязвим!  Линия  защиты абсолютна,
выдержка и  еще раз выдержка;  главное -  переждать смуту,  потом мы  свое
возьмем,  главное -  сохранить цепь: идея (я), поиск художников (Русанов),
подготовка почвы (Кузинцов),  подписание заказа на роспись зданий (Чурин),
бриллиантики для  дополнительных услуг  (Иуда Завэр и  Румина),  "Старина"
(страховка предприятия общедоступной идеей).  Все четко, точно и отлажено.
Так держать!



     XVI                                         Мы, Лизавета, Иван и Гиви
     _____________________________________________________________________

     Самое удобное время зайти в кафе - причем мало-мальски пристойное,  а
таких в Москве раз-два и обчелся, - утро.
     Лениво прикрывая рвущийся в  зевоте рот,  официант (их тут пять,  вот
дурство-то,   проклятие  штатного  расписания,  держали  б  двух,  платили
зарплату за  четверых,  было б  обслуживание) спросил,  чего желают гости.
Иван  ответил,   что  желает  счастья.   Официант  посмотрел  на   него  с
недоумением, которое сменилось обидой:
     - Вы  со  своими приятелями шутите,  со мной не надо,  я  нахожусь на
работе.
     Когда он принес кофе (времени на это ушло минут десять), Иван сказал:
     - Я  не  убежден,  что Гиви скоро управится,  Лисафет.  Волшебница по
телефону звонить не  станет:  они пугливые,  боятся,  что их подслушивают,
кино понасмотрелись, значит, отправится к кому-то сообщать о тебе, поэтому
расскажи еще раз - самым подробнейшим образом, - все, что там произошло...
     Лиза с тоской посмотрела на табличку, запрещавшую курить.
     - Ты  никогда не  думал,  отчего в  нас  заложена страсть делать друг
другу неудобства? Ну почему не открыть кафе для курящих? Нет! "Нельзя" - и
вся недолга!  Дисциплина - разумна, а бестактность, тяга к казарме, границ
не  знает...  Ладно...  Словом,  поначалу мне  не  было  страшно,  я  даже
почувствовала к  ней какую-то  бабью симпатию...  Вам это не понять,  мы ж
несчастнее вас,  поэтому в  чем-то едины,  -  Лиза усмехнулась,  -  некие,
знаешь ли,  бабомасоны...  Но у нее резко изменилось лицо, когда она стала
меня колоть...  Она обладает навыком гипноза,  это точно...  Думаю,  я  ей
сказала только то,  что мы  обговорили...  Я  помню,  как она испугалась в
конце...  Я  не  убеждена,  что  на  какой-то  миг  не  потеряла над собою
контроль,  -  отец  объяснял про  гипноз достаточно подробно...  Гитлеризм
начался с массового гипноза, с обращения к национальному инстинкту, поиску
общего врага, от которого все "беды"... Я дрогнула, когда она, уверившись,
что овладела моей волей,  спросила,  отчего я  называю себя Яниной,  а  не
Лизой Нарышкиной... Мне страшно стало... Но я постоянно держалась - как за
спасательный круг -  за наш с тобой давний разговор: отчего царская семья,
последние Романовы, не делали ни одного шага без подсказки ясновидящих? То
им месье Филипп давал указания, то Распутин. Помнишь?
     - Я все помню, Лисафет, - ответил Иван и погладил ее по щеке.
     - А чего ж тогда меня бросил?
     - Считаешь,  что любовь сродни воинской присяге?  Раз и навсегда?  На
всю жизнь?  Как же тогда быть со свободой? С правом личности? Другое дело,
были бы у  нас дети...  Да и то...  Анна Каренина...  Увлечения Пушкина...
Жизнь  Анатоля Франса...  Тот  же  Хемингуэй...  Ведь  не  только  мужчины
перестают любить... Женщины тоже увлекаются другими...
     - Много реже,  Ваня...  Как правило, увлечение другим наступает после
того, как у женщины возникли подозрения, в чем-то изуверилась, показалось,
что  ее  мужчина  перестал  быть  таким,  как  прежде,  менее  внимателен,
неласков,  замкнут...  Вот тогда мы и пускаемся в рейд, - она вздохнула, -
по далеким тылам врага... Но ведь мы слабей вас...
     - Значит,  равноправие - фикция? Не может иметь равные права заведомо
слабый  и   утвержденно  сильный?   Это  идеализм,   выдача  желаемого  за
действительное...  Я  беседовал  с  интересным ученым,  биологом,  так  он
утверждал, что женская физиология не сопрягается с теми нагрузками, что мы
на вас взваливаем.  Он,  например,  вместе с  математиками просчитал,  что
оптимальный вариант рабочего дня  женщины -  пять часов.  После пяти часов
бедненькая  перестает  приносить  пользу  общественному делу,  потому  что
думает,  чем накормить мужа, как вовремя взять ребенка из детского садика,
где  занять  очередь  и  купить  мяса  подешевле  и  без  костей,  поэтому
общественное дело проходит мимо ее внимания...
     - На журналисток это не распространяется, - заметила Лиза, вздохнув.
     - Распространяется, - отрезал Иван. - Если есть муж и дети...
     Лиза снова с  тоской посмотрела на пачку сигарет;  Иван,  однако,  не
заметил этого ее взгляда, продолжал устало:
     - Женщина не может себя переломить: верх берет инстинкт материнства и
дома... Нонешние радетели национального духа из "Старины" винят всех, кого
ни  попадя,   в  том,   что  у  нас  падает  рождаемость,   но  не  желают
проанализировать   статистику:   шестьдесят   процентов   американских   и
бельгийских женщин не  ходят на  службу,  а  занимаются домом,  воспитывая
детей и ублажая кормильца!  Может быть,  нам лучше подумать, как увеличить
заработную плату отцам трех детей? Так, чтобы наши женщины могли посвятить
себя  дому?  А  вопли  про  то,  что  у  нас  намеренно "спаивают" народ?!
Бесстыдно это и  преступно по отношению именно к народу...  Ведь тот,  кто
хорошо зарабатывает,  -  не пьет!  На машину копит,  на дачу, путешествие!
Пьют от безнадеги, Лисафет, дураку ясно... "В вине истина" - это выражение
не масоны придумали,  издревле идет, надо серьезно изучать первоисточники,
исследовать историю  -  объективно,  компетентно...  Истерика  с  историей
несовместимы,  хоть и пересекаемы...  Это я,  между прочим, так отвечаю на
вопрос -  отчего царской семьей управляли кликуши...  Да потому,  что даже
Романовы  были   лишены   гарантированного  права   на   новые   мысли   и
целесообразные поступки... Царь был бесправен, Лисафет!
     - Ой ли?! Почему?
     - Потому что  слово "конституция" приводило его  в  ужас!  "Верховный
хранитель традиции",  переписывавшийся с женой на английском или немецком,
не на родном,  -  был неуч, университет не посещал, методике мыслительного
анализа  приучен  не  был:  что  ему  вдолбили  наставники,  вроде  серого
кардинала Победоносцева,  то он и  повторял:  "православие,  самодержавие,
народность".  А  что это за  "народность",  когда народ был лишен права на
мысль, слово и дело? Романовы не хотели принять даже ту помощь, что шла от
умеренных монархистов,  -  а ведь Гучков с Милюковым держали большинство в
Думе  и  мечтали о  сохранении трона,  сделав  его  конституционным...  Но
государь не  мог  принять помощь снизу,  -  ведь он  был  не  коронован на
царство,  а помазан, вот он и хотел получать советы сверху, потому и верил
в  чудо,  прозрение,  а  в себя и свой народ верить не мог -  по традиции.
Некрасова  наши  нынешние  правые  пока  еще  не  очень-то  подозревают  в
чужекровии,  а ведь он писал, мол, мужик что бык: втемяшится в башку какая
блажь,  колом ее оттудова не выбьешь...  Страсть к порядку -  а он в нашем
огромном государстве необходим - выродилась в жестокость, Лисафет... Делом
державу  объединять боялись,  -  народится слишком много  сильных.  Вот  и
держали тотальным страхом да  запретом...  А  какой порядок можно навести,
запрещая все и вся?  Я почитал дискуссии тех, кто за индивидуальный труд и
семейный подряд,  с  теми,  кто  боится "обогащения"...  Зачем  нянчится с
дремучими представлениями?  Не проще ли распубликовать, сколько миллиардов
долларов мы  уплатили одной лишь Америке за зерно,  а  в  Штатах,  -  Иван
усмехнулся,  -  кроме семейного подряда иного не существует...  Ну,  и кто
обогатился  в  результате того,  что  фермерская семья  возделывает землю?
Государство,  Соединенные Штаты,  кто же еще...  Реформе об индивидуальном
труде противятся болтуны-бездельники,  неучи,  для которых социализм - это
молочные реки  и  кисельные берега...  Старые  контролеры и  маразмирующие
догматики вопят:  "Если человек живет в хорошем достатке - значит, он враг
социализма!" А что,  социализм - это общность нищих?! Кому такой социализм
нужен?   Социализм  -  это  братское  содружество  мыслящих,  свободных  и
обеспеченных людей,  в этом я вижу истинный смысл равенства... С дураком и
лентяем  равняться не  хочу.  Есть  право  на  заработок -  для  всех  без
исключения, - пусть и зарабатывают! А не болтают!
     - Ты чувствуешь,  -  сказала Лиза,  - как страна поляризуется на тех,
кто за реформу и ее противников?  А мы не научены действовать,  растворяем
себя в кухонных дискуссиях... А надо действовать, Ваня! Надо предпринимать
что-то!   Дремучая,   консервативная  кодла  едина,   а   мы?   При  нашей
постепенности мышления, пристрастии к старым догмам все может случиться...
     - Что ты имеешь в виду?
     Лиза снова с  тоской поглядела на вывеску,  предупреждавшую о запрете
на курение,  потом медленно,  с какой-то школьной безнадежностью,  подняла
руку;  по  прошествии нескольких минут официант разрешил себе заметить ее;
подошел, по-прежнему позевывая.
     - Товарищ,  у меня к вам просьба,  - Лиза достала из кармана курточки
трояк, - принесите пепельницу, а? Пока ведь в кафе никого нет...
     Парень трешницу смазал в карман, лицо помягчело.
     - Не  я  этот  дурацкий запрет  вывесил,  девушка...  Сыпьте пепел  в
блюдце... Но если кто придет, я маленько поругаюсь, не взыщите...
     Когда парень отошел, Лиза посмотрела на Ивана:
     - А  если б  мы с тобой были из общепита?  Если б провоцировали этого
парня? Такого рода провокация законом не запрещена, наоборот, поощряема...
Что тогда с ним будет?
     - Ты здорово осунулась.
     Лиза улыбнулась:
     - От страха.
     - За полчаса так похудеть?
     - Некоторые перегорают за десять минут... Стресс на каждого по-своему
действует... Как Оля?
     - Там  плохо.  Ей  впору  менять  фамилию  Варравина  на  царицыну  -
Романова... Она и думать-то перестала: что Тома скажет, то и сделает...
     - Хочешь, я с ней поговорю?
     - С ума сошла... Она твоего имени не может слышать, белеет...
     - Она не верит, что у нас все кончилось?
     - Не верит.
     - Ты ее по-прежнему любишь?
     Иван  достал  "Яву",  тщательно размял  сигарету,  с  ответом медлил,
потом, собравшись, молча кивнул и, словно бы пересиливая нечто, ответил:
     - Да.
     - Ты это сказал мне? Или себе?
     - Не знаю. Меня объял ужас, когда Оля и ее мать получили сообщение от
этой самой Томы,  что  ты  ворожишь над ее  фотографиями...  Нельзя любить
человека, если не веришь ему... И его друзьям...
     - Я не друг... Я - женщина.
     - Что, женщина не может быть другом?
     Лиза  закурила новую сигарету и,  подняв на  него  свои  серые глаза,
спросила:
     - Думаешь, мне легко быть твоим другом?
     - Хорошо постриглась.
     - Ты же любил, чтобы я стриглась коротко...
     - Времена меняются, Лисафет... Почитай стихи...
     - Новые?
     - Да.
     Лиза читала очень тихо, как бы рассказывая:

                    Ты исчез очень рано,
                    Ты ушел на рассвете.
                    Негатив неудачи
                    Майским солнцем засвечен.
                         А костюм Коломбины
                         Брошен был на кровать,
                         Ночь исчезла бесследно,
                         Но не хочется спать.
                    Если с каждой потерей
                    Мы теряем по сну,
                    Я отныне, наверно,
                    Никогда не усну.

     Иван вздохнул:
     - Поедем на вокзал,  а? Там пол-литра можно у таксистов купить... Так
захотелось жахнуть, что просто сил нет...
     - Когда Оля должна рожать?
     - Я по-вашему считать не умею...
     - Наверное, в сентябре, - сказала Лиза. - У меня такое предчувствие.
     Иван снова погладил Лизу по щеке; она круглолицая, щека словно отлита
для  его  ладони.  Лиза  мучительно оторвалась от  его  руки,  попросила у
официанта  еще  чашку  кофе,  достаточно  неестественно глянула  на  часы;
поняла, что Иван заметил это, усмехнулась:
     - Знаешь анекдот про безалкогольную свадьбу?
     - Нет.
     - Встает тамада, обращается к молодым: "Дорогие супруги, милые гости,
ну-ка, нащупаем вены... Нащупали? Приготовим шприцы! Готовы? Горько!"
     - Могильный юмор.
     - Да уж, не Джером К. Джером... Где же Гиви?
     - Я тоже начинаю волноваться...
     - Не знаю почему,  но мне кажется,  что эта самая Тамара и те,  кто с
ней связан,  готовы на все.  Ты нащупал какое-то средостение и,  незаметно
для  самого себя,  скорее всего  неосознанно,  ступил ногой в  гадючник...
Когда Тамара сказала: "Доченька, ты посоветуй своему дружку: не стоит меня
замать, это ему горем обернется", - мне стало не по себе...
     Иван досадливо махнул рукой:
     - Что она может сделать?
     - Тебе - ничего. А Ольге?
     Иван  положил на  край  стола  спичечный коробок и,  резко поддев его
большим пальцем, посмотрел, какой стороной упал.
     - Сходится,  - сказал он. - Порядок... Если я не смогу вернуть Ольгу,
попрошу тебя  снова  стать моей  подругой...  Слово "жена" у  меня  теперь
прочно ассоциируется с понятием "несвобода".
     - У  меня тревожно на душе,  Иван...  Честное слово...  При всех моих
недостатках -  флегма,  лишена склонности к истерии,  - я ощущаю в воздухе
что-то тревожное...
     И как раз в это время пришел Гиви.
     - Люди,  тут дают что-нибудь поесть?  -  спросил он. - Я намотался за
эти два часа, как олень...
     - Яичницу,  думаю, сделают, - сказала Лиза. - Рассказывай скорей, что
было...


     ...Тамара поехала в Мытищи, там зашла в клуб культуристов, поговорила
с  тренером  Антиповым  и,  не  отпустив  такси,  вернулась домой.  Бросив
занятия,  Антипов отправился на Красноармейскую,  в дом сорок, в квартиру,
где  живет Бласенков,  Виталий Викентьевич.  Пробыл у  него минут десять и
вернулся  к  себе;   когда  Гиви  попросил  записать  его  в  члены  клуба
культуристов,  Антипов о